Княгинины ловы - Луковская Владимировна

А в Чернореч-граде жизнь пошла привычным чередом, будто и не было никакой свадьбы. Годы быстро пролетели, молодой князь опамятовался только единожды: «Ну, шестнадцать лет, ну и что? Все равно мала еще. Мать твердит, что красавицей подружья стала, да можно ли этому верить. Спросил Спиридона, он ведь возил молодой княгине в монастырь подарки, так тот лишь рассмеялся: «Поезжай, князь, сам и посмотришь». И улыбка у него такая недобрая, точно – дурна собой, как пить дать».

А весна кружила голову, хотелось чего-то, маялось…

II. За Бежским озером.

Малая дружина уже выехала за городские ворота и спустилась к реке. Плыть предстояло на ладьях. По весенней апрельской распутице конным ходом не проехать. Лошади тревожно ржали, чувствуя опасность. Вид веселых корабликов, пляшущих на речной глади, не предвещал животным приятного пути.

В сопровождающие князь выбрал двух своих закадычных друзей: озорника, балагура Пахомия и рассудительного, степенного Первака.

– Что так долго-то у княгини был? Уж заждались, – Пахомий лукаво поглядывал на князя, – не отпускала что ли?

– Распутницей пугала, мол, держи ухо востро.

– То-то, и меня жена все не хотела отпускать, да все наказывала, чтоб по сторонам больно не заглядывался. И до нее какие-то слухи дошли, раз так всполошилась.

– А охота посмотреть, какая она княгиня Заозерская, чего только и не болтают. Неуж и впрямь глянет, и все – пропал?

– Нам – то, князь, пропадать нельзя, мы люди семейные.

– Это ты семейный, да вон Первак, а я пока ни то, ни се, мне немножко пропасть – и не такой уж грех.

Тезка князя, Димитрий Первак, неодобрительно покачал головой:

– Слышала б тебя княгиня, точно не пустила бы. Вышата обиделся, что с собой не взяли, пошто дядьку17 не покликал?

– То и не покликал, проповеди бы читал и день, и ночь, как иерей. Они с матушкой одного поля ягоды.

Перед Вышатой князю было стыдно, ведь как отец родной. С семи годков от мамок мальца оторвали да в руки опытному воеводе отдали. Он обучил княжича всему: как в седле сидеть, как коня объездить, как броню18 крепить, как мечем махать, из лука стрелять, да и охотиться как – тоже наука от Вышаты. «Ну, ничего, – успокаивал совесть князь, – приеду, отдарюсь гостинцем каким, он и не будет серчать».

Томная Чернава медленно катила мутные весенние воды в северо-западном направлении на встречу Бежскому озеру. Плыть по течению было легко. И резвые ладьи стремительно летели по водной глади. Но только солнце перевалило за полдень, подул коварный северный ветер. Он сбивал суда на отмель к южному берегу. Гребцы работали без остановки, наваливаясь всем телом на весла, лица от натуги наливались кровью, в студеный апрельский день им было жарко, пот струился по взмыленным спинам.

– При таком ветре много не проплывем, – озабоченно перегнулся через борт Пахомий, – может, на веревках берегом тащить или переждать, авось стихнет.

– Причалим, – распорядился князь.

Ладьи начали приставать к пологому берегу. На многие версты к горизонту здесь простирались заливные луга. Весенний разлив уже сошел, и река шуршала вдоль привычных берегов, но круглые лужицы, прощальные следы половодья то тут, то там искрились на солнце.

Князь сам вывел любимого жеребца попастись на молодую травку, нежно потрепал за гриву. Ретивый и Ярый были у князя любимчиками, оба норовистые, резвые. К хозяину, к конюху Степану да к сыну его Карпушке с лаской, с чужими – настороже. Но вот незадача: не поладили жеребцы друг с другом. Каждый день конюшня вверх дном. Степан жаловался: «Не могу я их вместе держать, житья не дают. Ты уж выбери, князь, который тебе милей, а другого отдай кому али продай. А то пропадут оба. Уж больно за тебя бьются». Ретивый был на несколько лет старше и не раз выезжал с князем в походы, в бою не подводил. А Ярый еще молодой да плохо объезженный. Димитрий сделал свой выбор. Подпив на пиру, в хмельном задоре, велел боярину Спиридону отослать его жене, а для сопровождения дал Карпушу. Степан неодобрительно ворчал под нос, но вслух, ясное дело, князю ничего не сказал. Тринадцатилетнему сыну наказывал княгиню от коня беречь и при ней остаться, для пригляда. Когда на утро Димитрий протрезвел, ему стало совестно, хотел за конем назад послать, но Степан отговорил: «Справиться Карп, за княгиню не бойся». Вдогонку поскакал гонец с кольцом, чтобы замолить грех перед то ли женой, то ли невестой за неудачный подарок.

Пахомий о чем-то весело судачил с гребцами, те спешно разводили костры, чтобы не остынуть на холодном ветру. Гридни19 выставляли воев в дозоры. Хоть и своя земля, а ухо держи востро. Молодой боярин отошел от гребцов.

– Просят рыбку в лужах половить, остроги у них с собой.

– Пущай половят, плыть-то пока нельзя. А нешто и нам порыбачить? – глаза князя заблестели. – Ну-ка, острогу дайте!

Он молодецки закатал рукава рубахи.

Голубое зеркало лужи время от времени подергивалось рябью, что-то темное копошилось на дне, но не шумно. Затаилось.

– Там она, там, княже, слышь, как ходит, – Игнатий, опытный рыбак, вызвался подсоблять, среди гребцов он слыл хватом:

– Туда бей. Резче! Да куда ж ты, княже, бьешь, я ж тебе показал куда?!

В азарте Игнатий забывался, кто перед ним, но князь был не в обиде. Поймать бы!

– Туда она ушла, пень на дне, под коренья рыбина ушла. Ниже наклоняйся, резче, резче… Ого!

Счастливый Димитрий, с трудом сжимая острогу двумя руками, держал над головой огромную щуку. Та билась на острие, отчаянно сражаясь за жизнь.

– Не упусти! – заорал Игнатий, когда рыбина из последних сил резко рванула в сторону, и светлейшего рыбака зашатало.

– Не упущу, уху варить станем! – весело отозвался князь.

Ветер начал стихать, его ледяные объятья ослабели. От рыбацкой удачи да от чарки меда все были веселы и возбуждены. Костры игриво потрескивали сырым хворостом, который заложили в костёр вперемешку с домашними сухими дровами. Шутки лились отовсюду, как вода через сито. Всегда молчаливый Первак, и тот, широко размахивая руками, что-то задорно рассказывал кметям.

– Вели, чтоб воям на стороже поднесли, продрогли, чай, – шепнул князь Пахомию.

– Сам пойду, уважу.

Пахомий был вертляв, долго на одном месте, даже за чаркой сидеть не мог. А из дома бежал как чумной, хоть и любил жену и двоих сынков. «Тошно мне долго дома сидючи», – жаловался он по-приятельски князю. Пока плыли на ладье, все время сновал меж гребцов. «Да сядь ты, все мельтешишь, перекинемся из-за тебя!» – покрикивал Димитрий. Пахомий вздыхал, чинно садился, но через мгновение уже вскакивал под каким-либо предлогом.

И сейчас ноги сами выдавали коленца. Вприпрыжку, плескаясь медом, боярин отправился угощать караульных.

– Идет там кто-то через луг, – указал в южную сторону один из воев.

Пахомий напряг зрение.

– Старец али муж, не вижу?

– Старик, – сощурился караульный.

Через мокрый луг, напрямки, не обходя лужи, тяжело расплескивая мутную воду босыми ногами, к стану подходил человек, невысокого росточка, с растрепанной седой бородой, в полинялой хламиде. В вытянутой правой руке он бережно нес лыченицы20. Через плечо были перекинуты ленты обмоток, которые развевались на ветру, как стяги.

Видя, как старичок при каждом шаге по колено погружается то правой, то левой ногой в луговую воду, Пахомий пошутил:

– По морю аки посуху.

– Не святотатствуй! – весело прокричал старик, хотя их с боярином еще разделяло довольно приличное расстояние.

– Вот это слух!

Странник приблизился и низко поклонился:

– Дозвольте, добрые люди, обогреться у костерка. Продрог весь.

– Эй, Пахомий, веди его сюда! – прокричал князь.

Вся дружина с любопытством разглядывала путника. Возраст его на глаз определить было сложно: можно было дать и пятьдесят, и за семьдесят, с виду еще крепкий и шустрый, но с обветренным древним лицом. В жизни своей он должно быть много улыбался, потому что борозды морщин залегли в тех местах, где они обычно образуются у смешливых, благодушных людей. Кроме лаптей и обмоток, у него с собой не было никакой поклажи.

– Здрав буде, княжич Димитрий Андреич, – поприветствовал он.

– Гляди-ка, признал. Только не княжич я, три года уж как князь Чернореченский.

– Умер, значит, князь Андрей, царствие ему небесное, – старик перекрестился, – добрый был князь.

– Садись, старче, грейся, – молодой князь протянул руку к костру, – местный?

Старец кивнул.

– Что же ты дома давно не был, коль не знаешь, кто князь у тебя?

– Да уж давно! И не помню сколько. Вот помирать на родину иду.

– Так уж и помирать, ты вон по лужам-то как резво бежал, и молодым не угнаться.

– Ну, все мы под Богом ходим.

– Откуда ж путь держишь?

– Так из Святого Града Иерусалима.