Восемь миллионов способов умереть - Лоуренс Блок

— Я бы хотел переговорить с мистером Чансом, — сказал я.

— Он скоро должен перезвонить. — Голос с типичной хрипотцой заядлой курильщицы принадлежал женщине средних лет. — Что ему передать?

Я продиктовал ей свое имя и номер гостиничного телефона. Она спросила, по какому я делу. Я ответил, что по личному, и повесил трубку. Внезапно я почувствовал озноб и головокружение и подумал, что нельзя пить столько кофе. Не мешало бы глотнуть капельку спиртного, и я начал соображать, куда лучше пойти: через улицу, в «Полли кейдж», и перехватить там рюмашку или же заскочить в винный магазин в паре шагов от этой самой «Полли» и купить там пинту виски. Я уже видел перед собой желанный напиток: «Джим Бим» или «Джонни Уокер Дэнт» — настоящее, без всяких там добавок, желто-коричневое виски в плоской бутылке...

А потом вдруг подумал: да ты что, парень, спятил, ведь на улице проливной дождь! Вышел из телефонной будки и вместо входной двери завернул к лифту, поднялся к себе, заперся, подтащил к окну кресло, уютно устроился и стал смотреть на дождь. Пить расхотелось. Но грешные мысли меня не оставляли. Желание то вспыхивало, то гасло, словно неоновая вывеска, и продолжалось это мучение, наверное, с час. Но я все сидел и смотрел на дождь.

* * *

Около семи я снял телефонную трубку в номере и позвонил Элейн Марделл. Ответил автоответчик, и после положенного сигнала я произнес:

— Это Мэтт. Виделся с вашей подругой и хотел поблагодарить за рекомендацию. На днях встретимся, и тогда я отблагодарю вас на деле. — Повесил трубку и ждал еще, наверное, полчаса. Чанс не перезвонил.

Я еще не проголодался, но заставил себя спуститься и перекусить. Дождь перестал. Я зашел в «Блю Джей» и заказал гамбургер и жареный картофель. Парень, сидевший через два столика от меня, жевал сандвич и запивал его пивом, и у меня прямо слюнки потекли, но к тому времени, когда официант принес заказ, у меня уже пропал к нему всякий интерес. Но я все-таки съел почти весь гамбургер и половину картофеля, выпил две чашки кофе; заказал на десерт пирог с вишней — словом, подкрепился основательно.

Было уже около половины девятого, когда я вышел из кафе. Заглянул в гостиницу — никто не звонил, никто ничего не передавал, — затем дошел пешком до Девятой авеню. Когда-то там, на углу, находился греческий бар «Антарес и Спиро», теперь же здесь устроили овощную лавку. Я повернул к центру, прошел мимо «Армстронга» и Пятьдесят восьмой, потом подождал, пока загорится зеленый, и перешел через улицу. Миновал больницу Святого Павла, завернул за угол и спустился по узенькой лестнице к входу в полуподвальное помещение. На дверной ручке болталась картонка, но чтобы разглядеть, что там было написано, надо было сильно постараться.

А написано там было: «А. А.»

Они только что начали. Столы были расставлены в форме буквы "U", за каждым сидели плотно; еще примерно человек двенадцать разместились на стульях вдоль стены. В стороне, на отдельном столике, стояли освежающие напитки. Я взял пластиковый стаканчик и, налив себе кофе из электрического кофейника, пристроился на стуле у стены. Двое приветствовали меня кивками, я ответил им тем же.

Выступавший был примерно моего возраста. В твидовом пиджаке в елочку поверх клетчатой фланелевой рубашки. Он излагал историю своей жизни — с того момента, когда в еще совсем юном возрасте впервые попробовал спиртное. Он женился и разводился, несколько раз терял работу, лежал в больницах. Затем бросил пить, стал посещать эти собрания, и дела у него сразу пошли лучше.

— Не дела, — тут же поправился он. — Это я сам стал лучше.

Они много говорили. Говорили о разных вещах, повторяя одни и те же фразы. Хотя сами истории были довольно занимательные. Люди сидели здесь перед тобой, словно перед самим Господом Богом, и рассказывали невероятное.

Этот тип в твидовом пиджаке говорил, наверное, полчаса. Затем устроили десятиминутный перерыв и стали передавать из рук в руки корзину для пожертвований на текущие расходы. Я опустил в нее доллар, налил еще кофе и прихватил со столика пару овсяных печений. Парень в армейской куртке окликнул меня по имени. Я вспомнил, что зовут его Джим, и ответил на приветствие. Он спросил, как идут дела, и я ответил, что прекрасно.

— Ты здесь, и ты трезвый, — заметил он. — Вот что самое главное.

— Наверное.

— День, когда я не пью, это хороший день. Весь день остаешься трезвым. Самое трудное для алкоголика — это не пить, и когда знаешь, что справился, душа радуется.

У кого угодно, только не у меня. Я выписался из больницы десять дней назад. Два-три дня как-то продержался, а потом все же выпил. Точно не помню сколько. Может, одну, а может, две рюмки. Но держал себя, что называется, под контролем. А вот в воскресенье вечером страшно надрался, пил виски в «Бларни стоун», что на Шестой авеню, — я выбрал именно эту забегаловку только потому, что знал, что никого там не встречу. Не помню, как вышел из «Бларни», не знаю, как добрался до дома, но в понедельник утром меня так трясло, что хотелось умереть.

Но ничего этого я им рассказывать не стал.

Через десять минут собрание возобновилось. Выступавшие поочередно называли свое имя, объявляли, что они алкоголики, и благодарили предшественника за то, что он поведал им историю своей жизни. А затем принимались объяснять, в чем они отождествляют себя с ним, вспоминать отдельные эпизоды из своих бурных пьяных похождений, а также рассказывать, с какими трудностями им довелось столкнуться при попытках вести трезвый образ жизни. Девушка примерно того же возраста, что и Ким Даккинен, рассказала о проблемах со своим возлюбленным; жизнерадостный мужчина лет тридцати, работавший в туристическом агентстве, описал скандал, который произошел у него с одним клиентом. История презабавная, и все смеялись. Какая-то женщина заявила:

— Нет ничего проще, чем вести трезвый образ жизни. Просто надо не пить, посещать собрания и хотеть изменить свою долбаную жизнь.

Настал мой черед, и я сказал:

— Я Мэтт. Но пока воздержусь от покаяния.

Собрание закончилось, и по пути к дому я опять завернул к «Армстронгу» и уселся за стойкой. Они считают, что если хочешь бросить пить, надо сторониться баров. Но мне нравилось здесь, а кофе у них был просто отличный. И уж если мне захочется напиться, то, будьте уверены, всегда найду где и как.

Когда я вышел из бара, на улицах уже продавали ранний выпуск «Ньюс». Я купил газету и пошел в гостиницу. Никаких новостей от сутенера Ким Даккинен по-прежнему не было. Я снова позвонил по тому же номеру, и женский голос снова подтвердил, что просьбу мою ему передали. Я попросил напомнить ему еще раз и сказал, что чем раньше он мне перезвонит, тем лучше для него самого, потому как дело важное и не терпит отлагательства.

Я принял душ, надел халат и взялся за газету. Начал с раздела международных и внутриполитических новостей, но никак не удавалось сосредоточиться. Очевидно, события должны быть менее глобальными и происходить, что называется, ближе к дому, чтобы хоть как-то взволновать.

А поводов к этому я отыскал немало. Двое парней из Бронкса бросили какую-то молоденькую женщину на рельсы — прямо под мчавшийся навстречу поезд. Бедняжка успела прижаться к земле, и над ней пронеслись шесть вагонов, прежде чем машинист затормозил. Она осталась жива и невредима.

На Вест-стрит, в районе доков на Гудзоне, была убита проститутка. Заколота ножом — во всяком случае, так утверждал репортер.

Патрульный полицейский из Короны все еще находился в критическом состоянии. Два дня назад я прочитал, что он подвергся нападению каких-то негодяев. Они избили его куском трубы и отобрали пистолет. У него остались жена и четверо ребятишек, самому старшему всего десять лет.

Телефон молчал. Честно говоря, ничего другого я и не ожидал. Да и с какой, собственно, стати будет этот Чанс звонить мне? Ну разве что из любопытства. Но вполне вероятно, он с детства помнит, что произошло в сказке с одной чрезмерно любопытной кошкой. Я мог бы назваться полицейским — звонок некоего анонимного мистера Скаддера проигнорировать проще, нежели звонок от инспектора полиции Скаддера или же детектива Скаддера, но как-то не хотелось играть в эти игры без особой нужды. Хотелось заставить людей делать выводы самостоятельно, а не вдалбливать их силой.

Так что придется его искать. Что ж, ничего страшного. Хоть какое-то занятие! А тем временем мое имя как следует утвердится в его мозгу.

Ох, уж этот неуловимый мистер Чанс! Наверняка в его сутенерском лимузине есть и радиотелефон, и бар, и меховые чехлы на сиденьях, и солнцезащитный щиток из розового бархата. Все эти пижонские штучки, говорящие о высоком классе...

Я прочитал спортивный раздел и вернулся к сообщению о проститутке, зарезанной на Вест-стрит. Оно было крайне скупым. В нем не упоминалось ее имя, не было описания внешности — словом, ничего, за исключением возраста, который определили приблизительно лет в двадцать пять.