Восемь миллионов способов умереть - Лоуренс Блок

Хотелось унции две чистого, неразбавленного виски. И еще две — добавкой в кофе. Ну, могу я в конце концов себе это позволить? Ведь не напьюсь же я с этого. И в больницу меня опять не положат. Тогда я загремел в больницу после беспробудного, круглосуточного пьянства и принял этот урок к сведению. В любом случае я сейчас просто физически не в состоянии пить столько и вовсе не собираюсь испытывать судьбу. Но рюмочка на ночь и пьянство до полного осатанения — это ведь две большие разницы, разве нет?..

Они не рекомендуют пить в течение девяноста дней. За эти девяносто дней вам следует посетить девяносто собраний и все это время воздерживаться от выпивки. А уж потом решать, что делать дальше.

Последний раз я выпил в воскресенье вечером. Посетил с тех пор четыре собрания, и, если сейчас отправлюсь спать без рюмочки, получится пять дней.

Итак?..

Я заказал чашку кофе. Возвращаясь в гостиницу, заскочил в греческую лавку и купил кусок сырного пирога и полпинты молока. Вернулся в номер, поужинал, выключил свет и улегся в постель. Продержался пять дней. А толку?..

Глава 5

За завтраком я читал газету. Раненый полицейский все еще находился в крайне тяжелом состоянии, но врачи утверждали, что скорее всего жить он будет. Возможно, останется парализованным на всю жизнь. Пока говорить еще рано.

На вокзале Грэнд-Сентрал кто-то напал на даму с покупками и отобрал у нее две сумки из трех. В Бруклине отец с сыном, имевшие приводы за распространение порнографии, подверглись нападению преступной группировки. За их машиной гнались, и преследуемые пытались укрыться в первом попавшемся доме. Преследователи открыли огонь из пистолета и дробовика. Отец был ранен, сын погиб, а хозяйка дома, молодая женщина, оказалась в этот момент в прихожей, и выстрелом из дробовика ей снесло полчерепа...

Дневные собрания проводились шесть раз в неделю в здании «Ассоциации молодых христианок» на Шестьдесят третьей улице. Выступавший рассказывал:

— Позвольте поведать вам, как я оказался здесь. Проснулся как-то утром и говорю себе: "Эй, сегодня такой прекрасный день, и лучше я себя никогда не чувствовал. Сердце тикает как часы, женитьба — самая что ни на есть удачная, по службе продвигаюсь успешно, голова работает как никогда четко. Так почему бы не присоединиться к «А. А.»?

Присутствующие посмеивались. После его выступления все хождения по комнате прекратились. Люди просто поднимали руку по очереди, и ведущий давал им слово. Какой-то молодой человек робко признался, что не пьет вот уже девяносто дней. Его наградили аплодисментами. Я подумал: а не поднять ли руку и не выступить? Но что я могу рассказать им? Разве что о женщине из Бруклина или о матери Лу Руденко, погибшей от начиненного взрывчаткой телевизора. Но какое отношение ко мне имеют эти смерти? И пока я решал, что поведать обществу, время выступлений истекло, все поднялись и начали читать молитву. Что ж, может, оно и к лучшему. Все равно я бы, наверное, так и не решился поднять руку.

* * *

После собрания я погулял немного по Центральному парку. Выглянуло солнце — видно, разнообразия ради. Первый погожий день за неделю. Я с удовольствием прогулялся, любуясь детишками, бегунами, велосипедистами и роликобежцами. Трудно было связать эти невинные и радостные картины с темным и мрачным ликом города, который каждое утро смотрел на меня со страниц газет.

Но эти два мира не только соседствовали, но и переплетались между собой. У некоторых из этих беспечных ездоков непременно украдут велосипеды. Кто-то из этих счастливых влюбленных парочек, вернувшись домой, обнаружит, что его квартира ограблена. А кто-то из этих смеющихся ребятишек очень скоро начнет воровать, грабить, орудовать ножом, а другие будут обворованы, застрелены или заколоты — короче, концы с концами никак не связать и все это одна сплошная головная боль.

При выходе из парка, возле Коламбус-серкл, меня остановил бродяга в бейсбольной куртке, с катарактой на глазу и начал выпрашивать двадцать центов на пинту вина. Слева, в нескольких ярдах, его приятели распивали бутылку и с интересом следили за нашими переговорами. Я хотел послать его подальше, но вместо этого, сам себе удивляясь, сунул ему доллар. Просто не захотел позорить его перед дружками. Он обрушил на меня поток благодарственных слов, но вдруг уловил в выражении моего лица и глаз нечто такое, от чего сразу стушевался и умолк. Он отошел к собутыльникам, я же пересек улицу и направился к дому.

* * *

Почты не было, лишь записка с просьбой позвонить Ким. Дежурному полагалось отмечать время звонка, но здесь вам не «Уолдорф Астория». Я спросил, помнит ли он, когда именно звонила эта дама. Он не помнил.

Я набрал номер и услышал голос Ким:

— А я ждала вашего звонка! Что же вы не зашли за деньгами?

— От Чанса что-нибудь слышно?

— Был здесь с час назад. Все прошло прекрасно. Так вы зайдете?

Я сказал, что через час. Поднялся в номер, принял душ и побрился. Оделся, потом решил, что выбрал не ту одежду, и переоделся. И уже возился с узлом на галстуке, как вдруг до меня дошло, чем я занимаюсь. Я собираюсь на свидание.

Нет, это просто смешно!

Я надел шляпу и вышел. Ким жила в Меррей-Хилл, на Тридцать восьмой, между Третьей и Лексингтон. Я дошел до Пятой. Сел на автобус, проехал несколько остановок, потом вышел и оставшуюся часть пути шел пешком. Дом, где она жила, был кирпичный, четырехэтажный, построен перед войной. Пол в вестибюле выложен плиткой, кругом пальмы в кадках. Я сообщил привратнику свое имя, и он, прежде чем проводить меня к лифту, позвонил наверх по домофону и убедился, что меня действительно ждут Манеры его отличала какая-то нарочитая нейтральность, и я пришел к выводу, что он догадывается о профессии Ким и принимает меня за одного из ее клиентов. Я с трудом подавил смешок.

Поднялся на двенадцатый этаж и подошел к ее двери. Она тут же распахнулась. На пороге стояла Ким — белокурые косы, синие глаза, широкие скулы... Точь-в-точь вырезанная из дерева статуя, украшавшая нос корабля каких-нибудь викингов.

— О, Мэтт!.. — она потянулась обнять меня. Потом крепко прижалась, и на секунду я ощутил прикосновение ее упругих грудей и бедер и вдохнул знакомый острый аромат духов. — Мэтт... — повторила она, увлекая меня в комнату и захлопывая дверь. — Господи, как же я благодарна Элейн, что она вас рекомендовала! Знаете, кто вы? Вы мой герой!

— Да что я такого сделал? Просто поговорил с человеком.

— Что бы вы ни сделали, это сработало! Вот что важно. Присядьте, передохните немного. Выпить хотите?

— Нет, благодарю.

— Тогда кофе?

— Кофе с удовольствием, если это вас не затруднит.

— Да садитесь же! Кофе у меня только растворимый. Подойдет? Слишком уж я ленива, чтобы варить настоящий.

Я сказал, что просто обожаю растворимый. Присел на диван и стал ждать, пока она приготовит. В гостиной было уютно. Мебели немного, но подобрана со вкусом. Из стереопроигрывателя лилась тихая джазовая музыка, соло на фортепьяно. Угольно-черная кошка высунула из-за дивана любопытную мордочку и уставилась на меня, затем исчезла.

На низеньком столике лежали свежие журналы — «Пипл», «ТВ гайд», «Космополитом», «Нэчурел хистори». На стене над проигрывателем висела афиша двухгодичной давности, анонсирующая концерт группы «Хоппер» в Уитни. Пара африканских масок украшала другую стену. В центре комнаты на светлом дубовом паркете лежал скандинавский ковер сине-зеленого тона с абстрактным рисунком из сплошных зигзагов.

Она вернулась с кофе, и я сказал, что у нее прекрасная квартира. Она ответила, что хотела бы оставить ее за собой.

— И знаете, — добавила она, — в каком-то смысле даже лучше, что это невозможно. Просто если я останусь здесь, будут приходить люди. Ну, вы понимаете. Мужчины...

— Понимаю.

— К тому же здесь нет ни одной по-настоящему моей вещи. Разве что афиша, ее я выбрала сама. Когда-то я ходила на этот концерт, и потом она мне просто очень понравилась. Видите, как художник изобразил здесь одиночество? Люди как бы вместе — и в то же время смотрят в разные стороны. Она просто потрясла меня, эта картинка!

— Где собираетесь жить?

— Найду какое-нибудь местечко посимпатичней. — В голосе ее звучала уверенность. Она устроилась на диване рядом со мной, подвернув под себя длинную ногу, поставила чашечку с кофе на колено другой. Те же винного цвета джинсы, в которых она появилась у «Армстронга», и лимонно-желтый свитер. Под свитером, похоже, ничего больше не было. Ступни босые, с тщательным педикюром, красно-коричневый лак, как и на пальцах рук. Еще были шлепанцы, но она сбросила их прежде, чем уселась на диван.

Я любовался цветом ее глаз, мерцанием зеленого квадратного камня в кольце. Затем перевел взгляд на ковер. Казалось, что кто-то, увидев эти две краски, перемешал их и разбрызгал по ковру.

Она подула на кофе, отпила глоток и, перегнувшись, поставила чашку на журнальный столик. Сигареты лежали там же, она взяла одну и закурила. А потом сказала: