Рассказы и сказки - Эдуард Шим

Заметно, как медленно-медленно расходятся зелёные створки бутона, и фарфоровые лепестки разворачиваются в пышный цветок. И вдруг я вспомнил.

— Петька, — кричу, — бежим скорей! Уже десять часов, сейчас поезд придёт!

Прибежали мы даже чуть раньше, чем надо. Получили почту и направились домой. Я всё шёл и ждал, когда же Петька допытываться станет, откуда я верное время на реке узнал. А он так и не спросил.

Он хитрый, и ему, наверно, тоже известно, что белые кувшинки у нас распускаются в десять часов.

УТКА В БУТЫЛКЕ

Мы с дедом Матвеем как-то задержались на охоте. Пришлось заночевать в лесу.

Приволокли сушняку, развели костёр. Я нарубил еловых лап, разложил на земле. И тепло есть, и постели готовы…

Хорошо бы ещё и поужинать, да вот беда — дичина есть, а посуды не прихватили.

Спасибо, — дед выручил.

Поискал на речном берегу, принёс ком глины. Вязкая такая, белая — почти гончарная.

Взял дед утку из сумки, отвернул ей голову, выпотрошил. А потом всю птицу, вместе с перьями, начал обмазывать глиной.

Получилась большая бутылка с тонкий горлышком.

Сунул дед бутылку в костёр, закидал углями.

— Ну, вот, — говорит, — жди. Скоро изжарится.

Сидим, ждём.

Жар на лицо давит, веки опускает. Деревья шумят над головой, качают ветками. Тени зыблются на стволах. Хорошо, спокойно…

И тут что-то запищало возле меня. Словно в свистульку дунули.

Обернулся — никого.

За два шага от костра — густая тьма. Дед сидит напротив, закрыл глаза и будто спит. Подрагивает у него во рту потухшая трубка, усы раздуваются.

Заснул — и не слышит! Неловко мне стало.

А тут опять как засвистит:

«Тю-тю-тю-у-у! Фью-ю-ю-у-у-у-у-уть!»

У меня — мурашки по спине. Приподнялся и ползу поближе к деду. А сзади опять:

«Тю-тю-фью-у-уть!»

Дед открыл глаза. Услышал? Нет, не услышал. Спокойно так потянулся к огню, говорит:

— Ну-ка, поглядим. Поспело жаркое!

Вытащил бутылку, расколол — жареной уткой запахло. Перья у ней к глине пристали, а мясо в собственном жиру сготовилось.

Улыбается дед.

— Видел? То-то… От моего способа три пользы. Первая — посуды не надо. Вторая — масла не требуется. Третья — ощипывать дичь не обязательно. И ещё…

Поглядел на меня, усами подвигал, вокруг глаз — морщинки.

— И ещё… не надо следить за жарким. Не пригорит оно. Сама утка об этом побеспокоится…

— Как так?!

— А вот как. Когда изжарится утка, в бутылке появится трещинка. Сквозь неё пойдёт пар и начнёт посвистывать, как вскипевшая вода в чайнике… Ты же слышал!

Ох, и стыдно мне стало!

Даже есть расхотелось.

Ничего себе — охотник. Жареной утки испугался.

ГРОЗНЫЙ ПЕТУХ

Охотники из лесу принесли маленького лисёнка. Тощий такой был, головастый, с белым галстучком и в чулочках. Поглядишь и скажешь: впроголодь жил.

Хозяйка, бабушка Поля, как увидела, — сразу поперёк:

— Не пущу! Несите назад. Он у меня всех курчат передавит.

Кое-как уговорили всё-таки. Стал лисёнок жить во дворе, в старой собачьей будке.

Первые дни тишком сидел, носа не выказывал. Бабушка Поля, когда ему еду носила, наставляла со строгостью:

— Вот, вот… Так-то лучше! Хочешь жить у меня, — смирно сиди!

Но лисёнок скоро осмелел. Попривык. Начал из будки вылезать да всё дальше и дальше.

А во дворе у бабушки Поли — птичник. Живёт старуха небогато, работать уже не может и, чтоб перебиться, растит на продажу кур.

Весной посадила на яйца много квочек, да всё в разное время, и теперь собрались у неё и цыплята, и оперившиеся курчата, и почти взрослые петухи да куры.

И вот случилось так, что в маленьком тощем лисёнке всё-таки пробудился лесной хищник и позвал на охоту.

В полдень разомлевшие птицы купались в песке. Лисёнок из тёмной будки позыркивал на них зелёным глазом, а потом — шасть на двор и пополз.

Он полз, как настоящая большая лиса, — стлался по земле, перекатывался, и только лопатки ходили под шерстью.

И уж совсем приблизился к птицам.

И уже подобрал под себя лапы, чтобы вот сейчас, вот-вот, выстрелиться по ближней курице.

Он уже глазами взял её, хапнул.

И тут помешала муха.

Синяя, будто лакированная муха звякнула над землёй, и один молоденький петушок не поспел склюнуть её на лету, вскочил и за ней помчался.

Муха взвилась, петушок подскочил, опять промахнулся — и вдруг встал нос к носу с лисёнком.

Перед обалделым петухом горели два зелёных зрачка и дрожала, втягивала куричий дух мокрая, чёрная тюпка лисьего носа.

То ли растерялся петушок, то ли не разглядел впопыхах, но, не раздумывая, очень крепко, он взял да и кокнул по этой дрожащей тюпке.

Будто взорвался песок, петуха вбок бросило, а лисёнок, наддавая ходу, понёсся прочь.

Он визжал на бегу, а потом было слышно, как с разлёту он шмякнулся о заднюю стенку будки и смолк — видно, дочиста лишился голоса.

Очень худо кончилась для него первая охота.

И вот ведь как запоминаются такие уроки!

Даже когда подрос лисёнок, и то грозного петуха стороной обегал.

До слёз, бывало, смеялись наши деревенские: ходит по двору бабушки Поли чуть ли не матёрый лисовин, а как завидит Петькин хвост, — сломя голову бежит к будке, да еще повизгивает со страху.

ПОЯВЛЕНИЕ НА ШАШКОВОЙ ПОЛЯНЕ

Самое дальнее поле нашего колхоза — Старые лужки. Осенью там работал комбайн, убирал хлеба. Комбайнерам отлучаться было некогда, и поэтому обедали и ужинали они прямо в поле. А еду им приносили наши ребята.

Однажды очередь идти выпала Петьке Шумову и Лене Байковой. Едва начало смеркаться, как они отправились в путь — впереди Лена с узелком под мышкой, позади — Петька с чугунком в руках.

Дорога — не близкая. Сначала тянется она вдоль реки, потом сворачивает в лес. Шагают Лена и Петька, торопятся.

Вечера уже тёмные, глухие. Идёшь полем, так хоть звёзды видны в небе, а в лесу — и вовсе тьма. Ничего не разглядеть.

Хорошо ещё — голова у Лены белобрысая, светлая. Она смутно белеет впереди, и Петька не боится Лену потерять. Зато под ногами у него всё время трещат какие-то сучья, коренья, валежник. Петька не тяжёлый, а какой-то неповоротливый. Хоть и старается ступать осторожно, всё равно шум в лесу такой, будто продирается сквозь чащу корова.

Дошагали Лена и Петька до просеки. Тут Лена остановилась и говорит:

— Давай свернём на тропку. Нам спешить надо, а тут путь будет короче.

Петька на сучок наступил, вздрогнул. Отвечает:

— Это верно… Только давай пойдём по дороге. Безопасней!