Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Марк упрямо продолжал работать, а по вечерам при свете лампы писал генералу Кортни. Вдали друг от друга они вместе планировали, как пробудить общественный интерес к Воротам Чаки, а когда Марион ложилась спать в соседней комнате, Марк доставал свежий листок и заполнял его мелким почерком: он писал Буре, изливая свои мысли, мечты, любовь.

Буря никогда не отвечала на его письма, Марк даже не был уверен, что она все еще живет в доме с тростниковой крышей на берегу, но представлял ее себе там, часто думал о ней в самые неожиданные минуты дня и ночи, видел, как она работает за мольбертом. Однажды ночью он представил ее в крошечной комнате с ребенком у груди, и эта картина была такой яркой и щемящей, что он потерял сон.

Он тихо встал, оставил крепко спящей Марион записку и вместе с Пунгуше, идущим у головы Троянца, двинулся вверх по долине.

* * *

Марион проснулась через час, и первой ее мыслью было: что если и сегодня ничего не будет? Все эти недели она ждала, чтобы полностью увериться, прежде чем сказать Марку.

Ей казалось, что если она заговорит об этом слишком рано, то сглазит.

Она соскользнула с кровати и прошла по все еще темной комнате в туалет. Несколько минут спустя она вернулась, обхватив себя за плечи и сдерживая радость, и зажгла свечу у кровати. Ей не терпелось увидеть лицо Марка, когда он узнает.

Марион ждало большое разочарование: она увидела пустую смятую постель и приколотую к подушке записку. Но вскоре хорошее настроение вернулось.

— У меня будет больше времени радоваться одной, — вслух сказала она и заговорила снова: — Гарольд? Гарольд Андерс? Нет, слишком обычно. Надо придумать по-настоящему миленькое имя.

Одеваясь, она негромко напевала, потом вышла на кухонный двор.

Стояло прохладное тихое утро, небо было молочно-розовым. С утесов Ворот Чаки крикнул бабуин, по долине разнесся его хриплый лай — приветствие восходящему солнцу, которое превращало небо в сверкающее великолепие.

«Приятно в такой день быть живой и чувствовать, как с каждым днем растет ребенок», — подумала Марион и захотела как-нибудь отпраздновать это событие. В записке говорилось, что Марк вернется к ночи. «Испеку свежий хлеб». Ей хотелось отметить этот день чем-нибудь особенным. И тут она вспомнила, что последние пять дней шел дождь. После дождя должны пойти грибы, такие круглые шляпки с клейкой коричневой верхушкой. Марк очень любит эти грибы и научил ее, где и когда их можно найти.

Она рассеянно позавтракала, прислонив к горшочку с джемом «Домашнего врача» Марка: перечитывала раздел «Будущая мать». Потом занялась работой по дому; Марион гордилась чистотой цементного пола и блеском простой мебели, гордилась опрятностью и порядком, запахом мастики, дикими цветами в вазе. Работая, она пела и иногда, без всякой причины, смеялась.

Была уже середина утра, когда она завязала под подбородком ленты соломенной шляпки, положила в корзину «Превосходное средство от несварения» Чемберлена и пошла в долину.

Она заглянула в крааль Пунгуше, и младшая жена показала ей ребенка. Марион обрадовалась, увидев, что ему лучше, и жена Пунгуше заверила ее, что давала ему много пить. Марион посадила малыша на колени и, несмотря на его яростные протесты, напоила с ложечки разведенным снадобьем, а потом пять женщин сидели на солнце и говорили о детях, о мужчинах и о родах, о болезнях, еде и одежде — обо всем том, что составляет жизнь женщины.

Почти час спустя Марион покинула четырех зулусок и начала спускаться к реке.

* * *

Дождь встревожил львицу. Какое-то глубинное чутье предупреждало ее, что это лишь предвестник будущих больших дождей.

Заросли в долине перестали быть надежным убежищем. Сильный дождь, льющий на склоны, вскоре превратит узкую долину в стремительный поток.

Она уже дважды пыталась увести детенышей, но они стали старше и упрямее. Они не хотели уходить из густых колючих зарослей, и ее усилия пропадали впустую. Через полмили один или двое самых робких поворачивали назад и бежали к тому, что считали домом. А когда львица, немедленно обернувшись, хватала беглеца, обратно бросались все остальные — и через пять минут были в кустах.

Львица недоумевала. Это был ее первый выводок, но ею руководил инстинкт. Она знала, что пора отлучать детей от груди и уводить из западни, из узкой долины, пора учить их охотиться, но выводок был чересчур велик — шесть детенышей, большая редкость на воле, а никаких несчастных случаев пока не было; семья становилась слишком большой и неуправляемой.

Однако инстинкт подгонял ее, и в середине прохладного ясного утра, учуяв приближение дождей, она повторила попытку. Львята вприпрыжку бежали за ней, нападали друг на друга и по-дружески дрались, пока оставались вблизи реки. Это была знакомая территория, и они шли без возражений.

Но, когда львица начала переходить по открытому белому песку на противоположный берег, разразился обычный кризис. Три львенка охотно пошли за ней, два нерешительно остановились на высоком берегу и озабоченно замяукали, а шестой повернулся и бросился назад.

Львица галопом поскакала за ним и ударила по спине. Потом взяла за шкирку и подняла. Львята выросли, и хотя львица, напрягая шею, подняла львенка, его задние лапы волочились по земле. Он поджал их, подвернул под брюхо хвост и закрыл глаза, свисая из ее пасти, а она понесла его в воды реки Бубези.

В этом месте ширина реки составляла пятьсот ярдов, но заканчивался сухой сезон и она почти полностью пересохла.

Между снежно-белыми песчаными берегами еще оставались глубокие бассейны, их соединяли короткие ручейки чистой воды глубиной всего несколько дюймов.

Пока пятеро львят в нерешительности наблюдали с ближнего берега, львица перетащила детеныша через отмели. Его задние лапы болтались в воде, он шипел и негодующе дергался; львица поднялась на противоположный берег, отыскала густой куст и уложила детеныша.

И хотела вернуться за другими, но первый в панике бросился за ней. Ей пришлось шлепнуть его по голове и зарычать, тогда он запищал и лег.

Она схватила его за загривок и снова оттащила к кусту. Но когда пошла обратно через реку, львенок снова оказался рядом. На этот раз она укусила его до боли и бросила назад в куст. Снова укусила за ляжку, и он прижался к земле и больше не посмел идти за ней. Лежал под кустом и смятенно, обиженно пищал.

* * *

Марион никогда не уходила так далеко от дома одна, но утро выдалось такое прекрасное, теплое и ясное, тихое и мирное, что она, переполняемая счастьем, в задумчивости зашла дальше, чем обычно.

Она знала, что если пойдет вдоль реки, не заблудится. Марк научил ее, что бродить по африканскому бушу безопаснее, чем по городским улицам, если только следовать нескольким простым правилам.

У слияния двух рек она ненадолго остановилась, наблюдая за коршунами-рыболовами, свившими неряшливое гнездо на толстой ветке высокого дерева. Белые головы птиц сверкали, как маяки, над красновато-коричневым оперением, и ей показалось, что она слышит в высокой чаше гнезда писк птенцов.

Этот звук обострил осознание Марион жизни в собственном теле, она рассмеялась и пошла вдоль Красной Бубези.

В подлеске поблизости пробежал кто-то тяжелый, по каменистой земле простучали копыта. Марион в страхе замерла, но потом, когда вернулась тишина, вернулась и храбрость, она засмеялась, чуть задыхаясь, и пошла дальше.

В теплом неподвижном воздухе повеяло ароматом распустившихся роз, и она пошла на запах, дважды ошибалась и отклонялась от нужного направления, но наконец отыскала на стволе мертвого дерева вьющееся растение. Листья у него были темно-зеленые и блестящие, а густые соцветия — светло-желтые, как масло. Марион никогда еще не видела такого растения, как не видела и колибри, которые роем вились над ним. Это были стремительные крохотные птицы, с металлически блестящим оперением, похожие на американских колибри; они запускали в цветки длинные изогнутые клювы. Их цвет на солнце казался неправдоподобным, изумрудно-зеленым и сапфирно-голубым, черным, как влажный антрацит, и королевски красным.