Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Они еще поговорили, но было ясно, что обсуждение утомило Шона Кортни, серые и голубые тени сделали более резкими его морщины. Он чуть глубже уселся в кресле, опустил бороду на грудь и вдруг снова уснул. Медленно стал клониться набок, хрустальный стакан с негромким стуком упал на ковер. Виски расплескалось, Шон всхрапнул.

Руфь подняла стакан, тщательно укрыла Шона пледом и сделала Марку знак идти за ней.

В коридоре она весело заговорила:

— Я велела Джозефу постелить вам в синей комнате, и вас ждет горячая ванна. Ужинаем мы с вами вдвоем, Марк. Генералу отнесут ужин в комнату.

Они дошли до библиотеки, и Марк не выдержал. Он схватил Руфь за руку.

— Миссис Кортни, — взмолился он. — Что это? Что с ним?

Улыбка исчезла, Руфь слегка покачнулась. И Марк впервые заметил, что несколько белых прядей превратились на висках в сплошную седину. Увидел и морщинки вокруг глаз, и более глубокие морщины на лбу.

— Его сердце разбито, — просто сказала она и заплакала. Это не были истерические вопли или дикие горестные крики — слезы медленно катились из глаз, и это было страшнее, чем театральные рыдания. — Ему разбили сердце, — повторила она и снова покачнулась, так что Марку пришлось поддержать ее.

Она ухватилась за него, прижалась лицом к плечу.

— Вначале отчуждение Дирка, потом смерть Майкла, — прошептала она. — Он ничего не показывал, но какая-то его часть умерла. А теперь весь свет ополчился на него. Те, кому он посвятил свою жизнь в дни мира и войны. Газеты называют его Мясником из Фордсбурга. Дирк Кортни натравил их на отца, как стаю диких собак. — Марк отвел ее в библиотеку и усадил на диван, а сам сел рядом и нашел в кармане смятый носовой платок. — А в довершении всего — Буря. Убежала и вышла за этого человека! Он ужасен, Марк. Он даже приходил сюда просить денег, и была чудовищная сцена. В ту ночь у Шона случился первый приступ. А потом этот позорный развод. Это было слишком даже для такого человека, как Шон.

Марк уставился на нее.

— Буря развелась?

— Да. — Руфь кивнула, и ее лицо отчасти прояснилось. — О Марк, я знаю, вы с Бурей стали друзьями. Я уверена, она хорошо к вам относилась. Вы не можете съездить к ней? Вдруг это принесет исцеление, о котором мы все молимся?

* * *

Умланга-Рокс — одна из маленьких приморских деревень, которые растянулись цепью по песчаному берегу по обе стороны от порта Дурбана. Марк переехал низкий мост над рекой Умгени и направился на север.

Дорога проходила через прибрежный буш, заросли, густые, как экваториальный лес, перевитые веревками лиан, на которых раскачивались и верещали мартышки.

Дорога шла параллельно пляжам, но возле указателя двенадцатой мили Марк свернул и направился прямо к берегу.

Деревушка была скучена вокруг отеля с железной крышей, в котором так давно Марк и Дики Лэнком танцевали с Марион и еще одной, безымянной девушкой.

Двадцать или тридцать коттеджей располагались на больших участках, заросших буйной сорной травой; они выходили на море с пенным прибоем и острыми скалами, торчащими из песка.

Руфь дала точные указания, и Марк остановил мотоцикл в узком пыльном переулке и прошел по тропе, которая без определенного направления шла через дикий сад, полный пурпурных бугенвиллей и ярких пуансетий.

Дом маленький, и бугенвиллея оплела столбы веранды и ярким, почти ослепляющим ковром покрыла крышу.

Марк сразу увидел, что пришел по нужному адресу, потому что под деревьями стоял «кадиллак» Бури.

Выглядел он неухоженным и забытым. Протекторы на шинах порвались, на боку глубокая царапина. Боковое окно треснуло, краска потускнела от грязи и помета крыланов, висящих на дереве над машиной.

Марк остановился и целую минуту смотрел на «кадиллак».

Буря, которую он знал, топнула бы ногой и позвала отца, попытайся кто-нибудь усадить ее в такую машину.

Марк поднялся по ступеням на веранду и остановился, оглядываясь. Мирное красивое место, какое мог бы выбрать художник, но отдаленность, заброшенность, заглохший сад — все это никак не подходит в качестве оправы для элегантной, молодой жемчужины.

Марк постучал в переднюю дверь и прислушался. Несколько минут, прежде чем дверь открыли, внутри кто-то ходил.

Буря стала еще прекраснее, чем он помнил. Отросшие волосы на кончиках побелели от соленой воды и солнца. Она была босиком, руки и ноги загорели, но не утратили стройность и силу, зато изменилось лицо.

Нетронутая косметикой кожа тем не менее сверкала полной жизни молодостью, как перламутр морских раковин, глаза были ясные и яркие, но в них появилась новая глубина, капризный рот смягчился, высокомерие сменилось сознанием собственного достоинства.

За те мгновения, что они смотрели друг на друга, Марк понял: пока он ее не видел, Буря выросла, из девочки превратилась в женщину. И почувствовал, что, хотя этот процесс был болезненным, в результате возникли новые ценности, новая сила, и любовь, которую он по-прежнему таил в глубине души, расцвела снова.

— Буря, — сказал он, и глаза ее распахнулись.

— Ты!

Слово прозвучало как легкий крик боли, и она хотела закрыть дверь.

Марк шагнул вперед и помешал ей.

— Буря, нам надо поговорить.

Она отчаянно тянула дверную ручку.

— Уходи, Марк. Пожалуйста, уходи.

Все ее новое достоинство, вся уверенность в себе исчезли, и она смотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами, как ребенок, проснувшийся после кошмара.

Наконец она поняла, что не сможет закрыть дверь, повернулась и медленно прошла в дом.

— Тебе не нужно было приходить, — жалобно сказала она, и ребенок словно почувствовал перемену атмосферы. Он заплакал.

— Тише, малыш, — негромко сказала Буря, но ее голос вызвал еще более сильный плач, и она, босая, простоволосая (длинные волосы закрывали спину и плечи) пересекла комнату.

Мебели почти нет, холодный цементный пол не смягчал никакой ковер, но вдоль стен расставлены холсты — многие чистые, другие наполовину закончены или совсем завершены, чувствуется памятный тяжелый и острый запах скипидара.

Ребенок лежал животом вниз на кароссе из обезьяньей шкуры прямо на цементном полу. Ноги и руки у него были по-детски растопырены, как у лягушки; если не считать пеленки вокруг бедер, он был голый и сильно загорел. Голову он гневно откинул, лицо раскраснелось от крика.

Марк вошел в комнату и зачарованно посмотрел на ребенка. Он ничего не знал о младенцах, но видел, что это сильное, агрессивное и здоровое маленькое животное. Конечности у него крепкие, он яростно отталкивается ножками, точно пловец, а спинка широкая и сильная.

— Тише, дорогой, — сказала Буря, наклонилась и взяла его на руки. Пеленка сползла на колени, не оставив сомнений в том, что это мальчик. Крошечный пенис с болтающейся морщинистой кожей на конце выдавался, как белый палец.

Марк обнаружил, что внезапно и яростно возненавидел этого ребенка другого мужчины. Но невольно подошел ближе к Буре и младенцу.

Прикосновение матери прекратило гневные крики, и мальчик зачмокал губами, тихонько хныча от голода, хватая Бурю за грудь.

На голове у младенца росли тонкие золотистые волосы, но сквозь них был виден череп правильной формы и тонкие голубые жилки под почти прозрачной кожей. Теперь, когда гневная краска сошла с лица малыша, Марк увидел, что он прекрасен, красив, как мать, и с горьким посасыванием под ложечкой и разъедающим вкусом во рту возненавидел эту красоту.

Он придвинулся ближе, наблюдая, как Буря стерла слюну с подбородка ребенка и повыше подняла пеленку.

Ребенок почувствовал присутствие другого человека. Он вздрогнул и поднял голову, чтобы посмотреть на Марка; в его лице было что-то мучительно знакомое. Эти глаза смотрели на него и раньше, он хорошо их знает.

— Тебе не следовало приходить, — сказала Буря, занятая ребенком, не поднимая глаз. — О Боже, Марк, зачем ты пришел?

Марк опустился на колено и посмотрел ребенку в лицо, а тот протянул к нему пухлые руки в ямочках, розовые и влажные.