Соседи (СИ) - Коруд

новостей. Баб Нюра вслух просит Небо, чтобы оно забрало её, а ему дало пожить. Электромагнитные волны мобильной связи несут человеческую боль от сердца к сердцу.

***

3 ноября

Четвёртый день. Опять сидит. Вчера — снова «без особых изменений», однако голос Зои Павловны зазвучал словно бы более сочувственно. Она рассуждала о показателях частоты сердечного ритма, дыхательного цикла и сатурации{?}[показатель насыщения крови кислородом], о том, что состояние пациентов реанимации может меняться по сто раз за сутки, следовательно, сейчас ни о каких выводах не может идти речи, а одеревеневшей, не перестающей мысленно молить о помощи всех существующих богов Ульяне мерещились еле уловимые нотки сомнения в положительном исходе. Первые нотки. Или это нервы стали ни к чёрту.

Уля живёт от гудков до гудков. Всё, что ей день за днем остаётся — ждать.

Неизвестность вытягивает из неё жилу за жилой, оставляя полой оболочкой, что пугает окружающих. Члены папиной семьи, глядя на её ежеутренние побеги и побитый вид по возвращении, реагируют по-всякому. Отец не пытается убедить прекратить наезды в сквер, но за эти дни будто бы сдал и что-то в себе потерял. Каждым следующим вечером он выглядит мрачнее, чем в предыдущий, руки сжимают в объятьях всё крепче, а энтузиазм в голосе и огоньки веры в глазах угасают. Марина же наоборот. Всё шире раскрывает душу, всё больше к ней проникается. Сердобольность папиной жены проявилась за эти вечера во всем своем необъятном масштабе. Ждёт домой с горячим ужином, настоянным пустырником, расспросами и словами утешения, что раз от раза возвращают надежду. А сегодня утром вручила Ульяне новые шерстяные носки и термос с ромашковым чаем. «Чтобы не мёрзла там».

Девочки их — что младшая, что старшая — два ангела. Особенно младшая, Танюшка. Семилетний белокурый одуванчик, на долю которого успело многое выпасть. Марина наотрез отказалась «грузить» Ульяну подробностями диагноза. «Тебе и без того хватает», — так и сказала. Лишь коротко пояснила, что у дочки ДЦП в лёгкой форме, что год назад эта храбрая малышка прошла через операцию по опорожнению обнаруженной в мозгу кисты, а спустя время они планируют еще одно хирургическое вмешательство: надеются решить проблемы опорно-двигательного аппарата. Вчера, гладя по голове обустроившуюся на коленях Таню, которая, несмотря на позднее время, упорно не желала расставаться с «новой сестрёнкой», Уля думала о разном. О том, насколько несправедлива жизнь, если обрекает на муки тех, кто толком не успел её начать. А еще — о том, что если в борьбе против злой судьбы способны выстоять детишки, то взрослым нельзя сдаваться тем более. Но так или иначе, а в этой схватке каждому нужна поддержка близких. Думала и о том, что загостилась и что лучше бы найти квартиру и съехать, а не доставлять папиной семье столько волнений в дополнение к их собственным.

Поделилась этой мыслью с отцом, а он в ответ глупышкой назвал. Сказал, чтобы не забивала голову ерундой и что одну её сейчас никто не оставит. Что здесь ей все рады, что Оля готова какое-то время пожить с Танюшкой в одной комнате, чтобы у Ульяны был свой угол, и что Танюшка вообще уже души во внезапно обретённой сестре не чает. Вот как уехать?

Вчерашний день не отличался от предыдущих состоянием — Уля будто бы сама проходила терминальные стадии на пути к неизбежному, — но кардинально отличался происходящим вокруг. Вчера рядом с ней впервые появились её люди. Днём к отделению приезжала мама. Наверное, от Зои Павловны узнала, где искать, или от отца. Много о чём, кажется, пыталась сказать, но Ульяна не особо слушала. Так и не обнаружилось в ней сил ни на выяснение отношений, ни на попытки вновь объяснить, почему не хочет ни видеть её, ни слышать. Не выходило простить и даже взглянуть на неё не выходило. Душа словно обросла броней, ослепла, оглохла, онемела и зачерствела, по крайней мере, к воззваниям оставалась невосприимчива. Так и сидели на одной лавке: мать о чём-то говорила, а Уля расфокусированным взглядом рассматривала окна, не замечая, как скоро абстрагировалась от звучащих смыслов. За минувшие дни она лишь укрепилась в вере, что, если бы не мамино вероломное вмешательство в их с Егором отношения, не балансировал бы он сейчас между мирами, а она не замерзала бы изнутри от ни на секунду не ослабевающего хватку ужаса. Если бы не мама, всё у них могло бы сложиться совсем иначе. Наверное, не было бы тех тринадцати лет забвения. Она оказалась бы рядом в момент, когда он остался совсем один, и хоть как-то, но поддержала бы. А успей их дружеские отношения перерасти в нечто большее, может, и собственная семья уже появилась бы. Кто знает? Никто не знает, ведь мама сделала всё, чтобы её принцесса из за́мка не сбежала. И не помышляла о признании до тех пор, пока дочь не прижала её к стенке. А теперь порывы осеннего ветра сносят клубы извести с оставшихся от этого замка руин.

Так и о чём им говорить сейчас, когда чувства многократно растоптаны, а жизни — разрушены? Когда меж лопаток торчат лезвия клинков, что всажены рукой того, кому доверял безусловно? Как заставить себя поверить в слова раскаяния, когда понимаешь, что тринадцать лет кряду тебе только и делали, что бессовестно, на голубом глазу лгали? И как простить, когда он лежит там и сам не дышит, а ты ощущаешь, как последняя надежда сочится из тебя иссякающей струйкой сухого песка?

Лишь бы не проклясть… Лишь бы выжил. Лишь бы не проклясть. Бы…

В общем, в собственных невеселых мыслях Уля даже не заметила, как противоположный конец скамейки опустел. Не заметила, и как спустя время кто-то вновь присел рядом. Лишь когда плеча коснулась ладонь, а в ноздри просочился запах кофе, разогнулась из скрюченного своего положения. Чтобы обнаружить рядом встревоженную Юльку и мрачного Андрея. Вот уж кому она была действительно рада. С Юлькой не виделась с того самого дня, и сейчас её присутствие, один её вид стали целебным бальзамом на душу. Времени у подруги было немного, сюда она приехала на несколько часов, отпросившись с работы, и Улю затопило благодарностью. И за приезд, и за кофе, и за выуженный из сумки сэндвич, и за руки, которые спрятали от ветра и согрели. Говорили ни о чём. Юлька упорно стояла на том, что «Чернов выберется из этой жопы с тем же изящным проворством, с каким выбирался из всех жоп на своем пути». Андрей