Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

первым среди своих однокашников пробивается в печать: рассказом «Дела моего взвода» в «Альманахе молодых писателей» (1947. № 1).

Этих рассказов, как и производственных очерков, после выпуска из института (1951) во множестве писавшихся для «Огонька», Т. позднее стыдился. Но рука была уже набита, «огоньковские» командировки по стране дали понимание, у кого что болит, поэтому вскоре пошла и проза — по преимуществу, естественно, в «Новом мире»[2906]: «Падение Ивана Чупрова» (1953. № 11), «Ненастье» (1954. № 2), «Не ко двору» (1954. № 6), «Саша отправляется в путь» (1956. № 2–3)[2907], «Тройка, семерка, туз» (1960. № 3), «Суд» (1961. № 3)…

Для этой прозы, не отличавшейся особыми стилистическими новшествами, тут же придумали название проблемной, и прав, вероятно, В. Гроссман, уже тогда сказавший, что «ситуации его дышат жизнью больше, чем характеры»[2908]. Однако конфликты из повседневной реальности Т. выдергивал так точно и так втягивал читателей в спор, в совместный поиск истины, что, — сошлемся на Л. Жуховицкого, — он

буквально сразу стал знаменит. Причем знаменит до такой степени, что, когда тогдашние большие честные писатели собрали <…> редколлегию, чтобы выпустить первый бесцензурный сборник в литературе, это был сборник «Литературная Москва», из писателей молодых взяли в редколлегию именно Тендрякова[2909].

От своих обязанностей гражданина он и дальше не отлынивал: публично заступился за осужденного и явно не близкого ему И. Бродского[2910], подписал и «письмо 25-ти» о недопустимости «частичной или косвенной реабилитации И. В. Сталина» (1966)[2911], и обращение к IV съезду писателей против цензуры (1967), организовал письмо писателей к Брежневу в защиту А. Твардовского и вместе с А. Твардовским же выручал из психушки Ж. Медведева (1970). Однако, до последних дней оставаясь, — по словам Е. Сидорова, — «личностью огромного общественного темперамента»[2912], Т. никогда не был ни человеком какой бы то ни было команды, «журнальной партии», ни лидером сопротивления, так что друживший с ним В. Смехов отмечает и «антипатию к публичности, к эстрадной показухе», и его «неумение „вырасти“ в общественного деятеля — покровителя себе подобных».

Его путь, — продолжает В. Смехов, — путь «кабинетного одиночки», добывающего свою личную истину в бореньях, прежде всего, с самим собой и с тем, что другие люди готовы принять как непреложную данность[2913]. Так и от марксизма он отказался лишь после того, как от корки до корки прочел полное собрание сочинений Ленина, испещрив поля карандашными комментариями самого язвительного свойства[2914]. Так и в бой с религией он, едва ли не единственный из крупных писателей Оттепели, вступил отнюдь не по наущению властей, а по собственной инициативе, решив, что слепая вера в Бога, как и такая же слепая вера в коммунизм, отнимает у человека свободу воли и свободу выбора.

О «Чудотворной» (Знамя. 1958. № 5)[2915], об «Апостольской командировке» (Наука и религия. 1969. № 8–10), других антиклерикальных художественных и публицистических сочинениях Т. сейчас предпочитают не говорить. И это, может быть, правильно, но нелишне напомнить, что интеллигентская среда при Оттепели была едва ли не сплошь атеистической. Так что на тендряковскую статью о девушке, собравшейся в монастырь, «Куда ты идешь, Лида?» (Литературная газета, 5 марта 1960) с горечью и болью откликнулся лишь церковный самиздат, и А. Краснов-Левитин увидел в этой статье «нечестный поступок» и «грязный пасквиль», ибо «те, против кого он направлен, — обречены на гробовое молчание»[2916]. Тогда как, приветствуя «Чудотворную», новомирский идеолог И. Виноградов «одной из самых грандиозных задач человечества» не колеблясь назвал «освобождение людей от пут религиозного мировоззрения, несовместимого с единственно достойным человека научным взглядом на мир»[2917].

Что ж, времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Вот и Т., не поступаясь своим атеизмом, с годами помягчел, отметил в одной из газетных статей, что «верующий в бога не враг, он заблуждается, наш долг — переубедить, перевоспитать его»[2918], и даже обращался в ЦК с предложением не только свернуть оголтелую антицерковную пропаганду, но и многое в христианском вероучении поставить на службу нравственному самосовершенствованию.

Именно на это — на возможность нравственного самосовершенствования личности, достигаемого в жестоких конфликтах как с реальностью, так и с собственным эгоизмом, — Т. в зрелые его годы только и надеялся. Об этом и «школьные повести», и поздние романы, и развернутые письма-трактаты, которые он адресовал, но так и не отправил А. Солженицыну, А. Сахарову, категорически не соглашаясь ни с солженицынским упованием на религиозное преображение России и российского общества, ни с сахаровской мечтой о демократизации и грядущей конвергенции с Западом, к чьим стандартам Т. тоже, по правде говоря, относился с изрядным скепсисом.

Понятно, что вести этот спор в открытой печати было для него по понятным опять-таки причинам абсолютно невозможно, а к самиздату и тамиздату Т. даже не примерялся. Поэтому, хоть и окруженный надежными друзьями, в послеоотепельные полтора десятилетия он чувствовал себя пусть независимым, но интеллектуально одиноким — и ни с диссидентами, и ни с властью. Был, — как сформулирует Д. Быков, — «для начальства — не свой, для интеллигентов — половинчатый»[2919].

Однако книги, преодолевая сопротивление цензуры, все-таки множились, множились и фильмы, постановки по его романам в БДТ у Г. Товстоногова, в «Современнике» у О. Ефремова, в других театрах. Окончательно вроде бы утвердилась и репутация — писателя беспокойного и беспокоящего, однако же легального, чьи произведения, — по словам Д. Гранина, — «всегда шли по самому краю дозволенного, отодвигая эту границу по мере сил…»[2920]

Но и пяти лет после безвременно ранней кончины писателя не минуло, как перед читателями открылся иной или, — как написала Н. Иванова, — «потаенный Тендряков»[2921]: автор «Покушения на миражи» (Новый мир. 1987. № 4–5), «Пары гнедых», «Парани», «Хлеба для собаки», «Донны Анны» (Новый мир. 1988. № 3), «Охоты» (Знамя. 1988. № 9), блистательного памфлета «На блаженном острове коммунизма» (Новый мир. 1988. № 9), иного многого.

Трудно сказать, переживут ли свой век романы «За бегущим днем» и «Свидание с Нефертити», останутся ли «Путешествие длиной в век» и «Расплата». Но этот безоглядный, неуступчивый, потаенный Т. останется наверняка.

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1987; «Революция! Революция! Революция!»: Неизданное. М.: Худож. лит., 1995; Исповедь счастливого человека // Знамя. 2018. № 12; Покушение на школьные миражи: В 2 т. СПб.: Образовательные проекты, 2020.

Лит.: Николаев Г. Перечитывая Тендрякова в XXI веке // Звезда. 2008. № 12.

Тихонов Николай Семенович (1896–1979)

«Отец Тихонова был парикмахером, мать — портнихой, старший брат стал мастером по парикам. Путь юноши, казалось, был предопределен…» — пишет современный исследователь[2922].

Талант и судьба, однако, распорядились иначе. Отвоевав на Первой мировой и Гражданской,