Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

тоже не забыли: выпустили уже типографским способом три книги его стихов, представили его коллекцию на первой в России официальной выставке самиздата в Бироновых конюшнях (2000) и простились с ним сборником дружеских воспоминаний.

Неудивительно: собиратель стихов Т. и сам, — как отчеканил Б. Констриктор, — «был стихотворением. Понял это после его смерти… Его трамвай не заблудился…»[2874]

И жаль одного: что дневник «По горячим следам», который Т. вел с 1960 года до самой кончины, издан пока только в извлечениях.

Соч.: Право на себя. СПб., 1992; Русский коллаж. СПб., 1999; Из дневника Бориса Тайгина // Пчела. 2001. № 32; Бездорожьем — за горизонт: Избранные стихи. СПб., 2005.

Лит.: Горбовский Г. Остывшие листы: Записки литератора. Л., 1991; Иванов Б. Место в истории // Новое лит. обозрение. 2008. № 6 (94); Борис Тайгин в воспоминаниях друзей. СПб., 2012.

Тарковский Арсений Александрович (1907–1989)

Посвятив одно из самых известных своих стихотворений бесприютно трагической судьбе О. Мандельштама, Т. подытожил: «Так и надо жить поэту».

Но свою жизнь он прожил совсем иначе: не чувствуя себя современником века, но и не переча ему. Другой удел и биография другая: учился в частной елисаветградской гимназии, затем, уже после переезда в Москву (1923), на Высших государственных литературных курсах (1925–1929), зарабатывал на хлеб стихотворными фельетонами в «Гудке», сочинением пьес для Всесоюзного радио, много чем еще.

Стихи писались, — как выражался сам Т., — «с горшка»[2875], и два из них в годы учения были даже опубликованы — четверостишие «Свеча» в студенческом сборнике «Две зари» (1927) и стихотворение «Хлеб» в «Прожекторе» (1928. № 14). Однако время повернуло уже к сталинскому абсолютизму, и ход тому, что и как писал Т., на десятилетия был перекрыт.

Положение спас старший товарищ Г. Шенгели, призвавший его вместе с другими молодыми осознанно «несоветскими» поэтами (М. Петровых, В. Звягинцева, С. Липкин, А. Штейнберг и др.) к работе над переводами с языков народов СССР. Спрос в первую очередь был, конечно, на стихотворные славословия вождям, так что и им вынужденно отдана щедрая десятина, но, к счастью, был спрос и на национальную классику, поэтому из переводов Т. именно она и помнится: Кемине и Махтумкули, Молланепес, каракалпакский эпос «Сорок девушек», стихи Саят-Новы, Григола Орбелиани, Важа Пшавелы, Егише Чаренца, а многими годами позже книга лирики Абу-ль-Аля аль Маарри.

Т., конечно, жаловался: «Для чего я лучшие годы / Продал за чужие слова? / Ах, восточные переводы, / Как болит от вас голова». И, наверное, прав М. Синельников, напоминая строки Г. Шенгели: «И за горстку денег продан / В переводчики поэт…». Но эта дань времени, создавшая, суммарно говоря, великую школу русского перевода, меньше, чем другие, противоречила понятиям о чести, позволяя выгородить свой островок в свихнувшемся миропорядке. Душа же была поглощена собственными стихами, скапливавшимися в ящиках письменного стола, и так называемой личной («лишней», как шутил поэт) жизнью: рождением детей, чередой браков и любовных увлечений, включая мгновения, разделенные с М. Цветаевой.

На фронте Т., члена Союза советских писателей с 1940 года, определили в армейскую газету «Боевая тревога», и он служил, как все военные писатели: участвовал в боевых действиях, стал гвардии капитаном, получил орден Красной Звезды, а если чем и прославился, то тем, что уже в мае 1942-го написал при участии рядового М. Косенко застольную песню «Наш тост» (1942). Но и то — бравурного финала «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, / Выпьем и снова нальем!..» нет ни в первоначальном тексте, ни в более популярной версии этой здравицы, которую предложил другой поэт-фронтовик П. Шубин, и исследователи предполагают, что сакральный куплет с именем Сталина внес кто-то еще и уже в послевоенные годы.

Война, впрочем, кончилась для Т. задолго до дня победы. 13 декабря 1943 года он был ранен разрывной пулей и после ампутации ноги в 1944 году демобилизован. Вернулись привычные занятия переводами, появилась надежда, что теперь-то удастся выпустить книгу собственных стихов. И, несмотря на то что чуткая Е. Книпович во внутренней рецензии причислила автора «к тому Черному Пантеону, к которому принадлежит Ахматова, Гумилев, Мандельштам и Ходасевич», книгу все-таки сверстали, довели до стадии сигнальных экземпляров, но в свет не выпустили.

В 1949 году возник вроде бы нечаянный шанс повысить свои акции: к грядущему 70-летию вождя Т., — как он сам неоднократно рассказывал, — поручили перевести юношеские стихи Сталина, и он взялся за работу, но задание, одновременно почетное и опасное, спустя несколько месяцев было отозвано, а черновики и даже копирка изъяты. И… Эту чудесную историю мы знаем только со слов самого поэта, склонного в устных новеллах расцвечивать реальность живописными подробностями, и неизвестно, как оно было на самом деле[2876]. Известно лишь, что в день юбилея «Известия» все-таки напечатали два перевода Т., присовокупив к ним еще два перевода П. Антокольского.

В жизни Т. это ничего, впрочем, не переменило. Переводы печатались с колес, репутация мастера упрочилась, а стихи и в 1950-е годы появлялись в печати лишь изредка. Вплоть до 1962-го. Он, по воле небес, стал годом триумфа и для 30-летнего Андрея Тарковского, получившего главный приз Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство», и для его 55-летнего отца, дебютировавшего книгой с выразительным названием «Перед снегом». А. Ахматова, чей суд для него всегда был высшим, отныне будет называть Т. одним из своих выдающихся современников, и никто — кроме, может быть, опытного провокатора В. Кожинова — уже не посмеет усомниться в духовной глубине, самородности и классическом совершенстве его поэзии.

К чинам, к публичности он, правда, и тогда не стремился, вполне удовлетворяясь студийной работой с молодыми переводчиками и начинающими поэтами (среди них был, как теперь ни кажется это странным, даже Э. Лимонов). Как правило, уклонялся и от протестной активности, хотя его подписи под письмами в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, в поддержку обращения А. Солженицына к IV съезду писателей тоже памятны. Пошли и награды, разумеется, пока еще только за переводческую деятельность — Государственные премии Каракалпакской АССР имени Бердаха (1967), Туркменской ССР имени Махтумкули (1971), орден Дружбы народов (1977).

Но что награды, если, не частя, на Божий свет выходят книги — «Земле — земное» (1966), «Вестник» (1969), «Стихотворения» (1974), «Волшебные горы» (Тбилиси, 1978), «Зимний день» (1980), «Избранное» (1982), «Стихи разных лет» (1983), «От юности до старости» (1987), «Быть самим собой» (1987), «Звезды над Арагацем» (1988). И если стихи отца стали важнейшей смыслонесущей частью фильма «Зеркало», поставленного Андреем Тарковским в 1974 году.

Ближе к старости он заметно одряхлел, почти никуда не выбирался из переделкинской кельи, а позже из Дома ветеранов кино, куда его поселили как отца