Великий магистр - Октавиан Стампас

— Тебе бы все насмехаться, — обиделся Бизоль. — Поздравь лучше Роже, он обручился с моей свояченицей.

Единственный глаз рыцаря радостно сверкнул. Роже гордо расправил плечи. Гуго заметил, что его рыжие, вечно взлохмаченные волосы, были на этот раз аккуратно причесаны. Не иначе, как заботливой рукой Жанетты.

— Что ж, я рад, — сказал Гуго де Пейн. — Когда кто-то ждет твоего возвращения из дальних странствий — сама эта мысль вселяет уверенность и надежду на благоприятный исход. Приятно возвращаться к теплу домашнего очага. Но не надейтесь, что это произойдет скоро.

— Жанетта, я уверен, будет ждать меня сколько потребуется, — произнес Роже. — Хоть сто лет.

— Вы намерены прожить так долго? К чему? — спросил де Пейн.

— А к тому, что жизнь прекрасна и удивительна, и чем дольше я живу, тем больше она мне нравится, — воскликнул Роже. — И даже если я потеряю второй глаз, я все равно не перестану видеть солнце!

— Мне бы ваш заряд бодрости, — вздохнул де Пейн. — Надеюсь, вы им поделитесь с нами в пути.

Следующим приехал граф Людвиг фон Зегенгейм с оруженосцем-венгром и молчаливым слугой громадного телосложения. Проведший почти всю жизнь в походах, странствиях и битвах, благородный рыцарь, каштановые волосы которого были тронуты сединой, а спокойные глаза напоминали разлившиеся по весне воды Дуная, взял с собой в дорогу лишь самое необходимое. Несчастная смерть на королевском турнире в Труа графа Жуаеза, невольным виновником которой он стал, сильно огорчала его в последнее время. Но от подобных происшествий во время состязаний не был застрахован никто, и ни один человек не упрекнул его за это. Граф был искусным бойцом, владевший многими приемами битвы на мечах, копьях, палицах или алебардах, как в пешем, так и в конном строю. Его навыки были неоценимы в столь опасном предприятии, и Гуго де Пейн очень надеялся на его опыт, трезвый расчет и рыцарскую честность.

— В случае моей болезни или гибели, вы должны заменить меня, — сказал он Зегенгейму. — Цель нашего путешествия простирается глубже того, что я смог поведать. Но в свое время вы узнаете истинные причины нашего стремления в Иерусалим.

— По правде говоря, я догадываюсь о тех причинах, которые двигают вашу группу на Восток, — ответил Людвиг. — И вы можете положиться на мою преданность и усердие.

— Не сомневаюсь в этом, — произнес де Пейн, пожимая графу руку.

Прибыл маркиз Хуан де Монтемайор Хорхе де Сетина, в окружении восьми кабальерос и идальго: все они были, как и их сеньор, небольшого роста, смуглые, с остроконечными бородками. Отлично дисциплинированные, они с полуслова понимали маркиза, выполняя любое его приказание и действуя, как единый, отлаженный механизм. Маркиз привез с собой целую повозку древних рукописей и книг.

Каждый сходит с ума, как умеет, — сказал на это Бизоль, переглянувшись с Роже. — По мне важнее забота о желудке.

— Без этих манускриптов мы будем в Палестине беспомощны, — возразил маркиз, бережно распаковывая поклажу. — Здесь собран весь Восток, все его тайны.

— Тайна у Востока только одна: там почему-то никогда не чувствуешь себя, как дома, — сказал Роже перелистнув несколько страниц в одной из книг.

— Ради бога, осторожней! — воскликнул маркиз де Сетина. — Это бесценное сокровище Фирдоуси, называемое «Шах-Наме или Книга Царей». Не помните страницы.

— А мне милее «Тысяча и одна ночь», — Роже осторожно положил книгу в повозку. — Помню, Петр Отшельник зачитывал нам у костра эти забавные истории, когда мы стояли лагерем возле Яффы, — и он увлек за собой Бизоля, вспоминая одну из сказок Шахерезады.

На следующий день с двумя оруженосцами и слугой приехал молодой граф Грей Норфолк. Все его снаряжение размещалось на двух сменных лошадях, а сам граф, тщательно побритый, выглядел как всегда щеголевато и безукоризненно. Гуго де Пейн представил его остальным рыцарям. Бизоль, при виде англичанина недовольно заворчал, но был вынужден пожать его руку. Окончательно Сент-Омер оттаял лишь тогда, когда Грей Норфолк, постоянно делая различные зарисовки, нарисовал и его портрет, изобразив Бизоля этаким Атлантом, поддерживающим небосвод. Картинка так понравилась могучему рыцарю, что он отослал ее вместе с одним из слуг своей жене Луизе, наказав вставить ее в раму и повесить в главном зале замка. А вот портрет Роже де Мондидье заказчику не понравился, поскольку, желая сделать рыцарю приятное, художник нарисовал его с двумя глазами.

— Искусство должно быть правдивым, — сказал Роже и проткнул кинжалом нарисованный глаз. Картина также полетела в замок Сент-Омер, к Жанетте. Скромное обаяние и молчаливая невозмутимость Норфолка пришлись по душе рыцарям; Зегенгейм успешно обучал его боевым приемам, а маркиз де Сетина нашел в его лице любознательного слушателя и сведущего собеседника. Обладая феноменальной памятью, молодой англичанин мог запомнить целые страницы незнакомого текста, набросать план любой местности, вплоть до малейшей кочки, где бы ни проехал.

— Я и не предполагал, что англичане бывают такими умными, — сказал как-то Бизоль, не желая, впрочем, обидеть графа. — Я-то думал, что постоянная сырость способствует образованию в их мозгах некоей плесени — ну, как на нашем сыре…

— Но качество сыра от этого только повышается, — ответил граф Норфолк, передавая ему рокфор.

Наконец, появился последний, седьмой рыцарь, приехавший с тремя копейщиками поздним вечером из Труа. Ужинавшие в зале рыцари, разгоряченные беседой, даже не сразу заметили его появление в дверях. Лишь Гуго де Пейн, бросив на гостя быстрый взгляд, поднялся и пошел ему навстречу.

— Надеюсь, господа, — сказал он, беря рыцаря за руку, — вам не надо представлять друга и сподвижника графа Шампанского — барона Андре де Монбара. Прошу вас, барон, отужинать с нами.

За столом воцарилось неловкое молчание, поскольку всем были известны чародейские наклонности Монбара, и мало кто относился к ним с одобрением. Бизоль украдкой перекрестился, а Роже, помнивший, как ловко Монбар сбил его с лошади во время королевского турнира, нахмурился. Растопил лед недоверия Людвиг фон Зегенгейм, сказав:

— Было бы кстати, барон, применить сейчас ваши способности и превратить поданную нам воду в вино.

— Нет ничего проще, — улыбнулся Монбар и взмахнул рукой. Доверчивый Бизоль потянулся к кубку и одним махом осушил его. После столь мощной дегустации его лицо скривилось.

— Обман, — обиженно произнес он, недоуменно глядя на Монбара. Барон огорченно развел руками.

— Увы! — сказал он. — Фокус не удался. Видимо, мое волшебство ограничивается пределами Труа.

— Но может быть получится у меня? — промолвил Гуго де Пейн, и дал знак слугам принести настоящее бургундское. После этого прерванная беседа оживилась, вернувшись в прежнее русло, а природное умение Андре де Монбара оставаться незаметным, нисколько не повредило ее течению. Барон обладал еще одним достоинством: ему удавалось гасить любую конфликтную ситуацию, обезоруживая и отвлекая противоборствующие стороны от предмета их спора маленькими дипломатическими хитростями; сам же он ускользал от нависающих грозовых туч, подобно ящерице.

Через три дня, закончив последние приготовления, Рыцари вместе со своими оруженосцами, слугами и поклажей выехали из Маэна. Почти одновременно из Лиона и Марселя отправились в путь две другие группы, возглавляемые Робером де Фабро и Филипом де Комбефизом.

2

Одетый в темный шерстяной гарнаш свободного покроя, какие обычно носят купцы среднего достатка монах-киновит — начальник тайной канцелярии клюнийского приора Сито — вышел из постоялого двора, находящегося на самой окраине Нарбонна. Он жил здесь уже три недели. Стекавшаяся к нему по крупицам информация не давала четкой картины происходящего. Он чувствовал неудовлетворение и досаду от невозможности проникнуть в самую сердцевину зреющего таинственного плода, который холили и лелеяли чьи-то изощренные умы. Бессильное противостояние им раздражало монаха, не привыкшего отступать перед противником, какой бы силой и численностью он не обладал. Но сейчас он словно бы натолкнулся на стену, воздвигнутую какой-то особенной, могущественной организацией, за которой, возможно, стояли даже не люди, а нечто иное, необъяснимое, не укладывающееся в сознании, способное сдвигать и перемещать целые массивы народов, управлять странами и континентами, стирать и изменять прошлые пласты истории и двигаться к конечной цели, смысл коей мог проясниться только в будущем.

За это время, через своих многочисленных агентов, где подкупом, а где угрозами и шантажом, монаху удалось выяснить лишь следующее: да, действительно в Нарбонне собираются еврейские раввины из Франции, Испании, Германии, Англии, а также Палестины, и собираются они не чаще одного раза в год, меняя каждый раз место встречи, останавливаясь либо в домах богатых еврейских купцов, либо в замках лангедокских баронов. В промежутках же между этими съездами активно заседает и действует некий Совет Старцев, или Мудрецов, который решает все оперативные вопросы. Но связаны ли они лишь с финансовыми проблемами, что свойственно иудейской общине, или задачи их более глубокие — политические? Что, если действительно а Нарбонне обосновалась некая ветвь, представляющая потомков иудейского царя Давида, пустившая корни и в других странах, способная объединить все мировое еврейство под единой властью и вознести Сион над всеми другими народами и государствами? Какой бы фантастической ни могла показаться эта мысль, но монах-киновит, направляясь в город, начал трезво обдумывать ее, ища возможные доказательства для подкрепления. Идя на встречу со своим агентом по шумным, торговым улицам, пробираясь между лотков и палаток, монах спустился по мраморным ступеням к набережной, бросив мимолетный взгляд на длинный белый дом, обнесенный высокой металлической оградой. Если бы он знал, что именно здесь в настоящий момент собрались нарбоннские старцы, то бы многое отдал за возможность оказаться внутри здания.