Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

Голубые лотосы свешивались из чаши на столике около её постели. За ними привычные нарисованные гуси простирали крылья на бледно-серой стене; на туалетном столике под ними в беспорядке стояли и валялись серебряные флаконы и горшочки с помадой, сверкавшие как звёзды в утреннем свете. Взгляд Хатшепсут сонно скользнул по сундукам с одеждой. На одном из стульев облачком дыма лежало платье из тонкого как паутина белейшего полотна; алые сандалии, брошенные одна на другую, валялись на полированном полу. Затем её глаза вновь поднялись к полосе утреннего неба, прорезанной лишь изящными колоннами, которыми завершалась сплошная стена комнаты. В безграничном синем пространстве медленно кружил ястреб.

По телу царицы пробежала лёгкая дрожь восхищения. Обхватив руками колени, она прижала их к груди. Если бы только сегодня случилось что-нибудь захватывающее, что-нибудь совершенно новое!..

Некоторое время она лежала неподвижно, обхватив колени и пытаясь сохранить свежесть восприятия. Затем неохотно разжала стиснутые пальцы и со вздохом вытянула ноги поверх покрывала.

Что-нибудь могло случиться... да, могло, но ничего никогда не случалось. С Великой Царской Женой и Царицей Египта ничего не должно было случаться. Что-то когда-то случалось, но это было давно, до смерти Аменмоса и до того, как Нении стал для неё не просто застенчивым худеньким мальчишкой, которого вечно отсылали прочь, чтобы он отдохнул или выпил козьего молока...

Козье молоко, без сомнения, должно прибавить тяжести хрупким костям Нефер. Нужно чем-нибудь подкормить ребёнка! Она такая худая. Конечно, она быстро растёт...

Вдруг в проем второго света влетела пчела и принялась жужжать около цветов лотоса. Как неуклюже она крутится, подумала Хатшепсут. Вот бы Тоту посмотреть на неё.

Она поправила подголовник из слоновой кости и улыбнулась, вспомнив, как мальчик вчера восхищался маленькой галерой. Она живо представила его подвижное энергичное лицо, детский локон, с которого всегда капала вода после очередного падения в пруд, полоска шенти, сбившейся или перекошенной на крепком подвижном тельце. Странно, он выглядел именно таким, каким должен был быть её собственный сын. Он так был похож на деда. Конечно, он не был её сыном, у неё не было сыновей... Эта мысль стёрла улыбку с лица Хатшепсут. «Во всём виноват Ненни, — с горечью подумала она. — Ненни виноват в том, что у меня родился не сын, а хилая маленькая девчонка. У меня, такой сильной и полной жизни. Я в жизни не болела! Это Ненни виноват в том, что дочь уродилась болезненная, я здесь ни при чём. Только Ненни. Ненни!»

Внезапно она выдернула из-под шеи подголовник и запустила его в дальний угол комнаты. Ну на что ей тратить свою силу! О, если бы Аменмос был жив, всё было бы по-другому! Он умел веселиться, любил развлекаться. При нём всегда были вечеринки и речные прогулки. А теперь... Торжественные, напыщенные беседы с главным поваром, с надсмотрщиком за винами, начальником садовников — со всеми, кому Аахмес уже дала распоряжения. Долгие часы приходится высиживать рядом с Ненни в Палате приёмов, не говоря ни слова. Еженедельный приём придворных дам с их старомодными манерами, их чопорной болтовнёй ни о чём и удушливым запахом их гелиотроповых духов.

«О, борода великого Птаха! Если бы я была фараоном, то вышвырнула бы их всех из дворца! — подумала Хатшепсут. — Если бы я была фараоном, то заставила бы события случаться, я устроила бы большой праздник, может быть, построила бы огромный памятник себе, чтобы все пялили глаза и удивлялись, проплывая вверх и вниз по Нилу... Да, но прежде всего мне нужно было бы вызвать художников, чтобы расписать заново Колонный зал, потому что эти надоевшие тростники украшают стены с того самого дня, когда Атум встал на Первобытный Холм и изблевал всех богов изо рта! Ничего никогда, никогда не меняется...»

Вода в реке поднималась и спадала, поля скрывались под паводком, а потом порождали зерно и в должное время превращались в растрескавшуюся корку высохшей земли, но она не могла поверить, что время движется. Её всегда окружали одни и те же лица, одни и те же голоса, даже напыщенные приветствия повторялись неизменно... Всё это было лишь условностями — приветствия, фразы, пронесённые неизменными через тысячелетия, вечные почести царице, но эти слова никогда не относились лично к ней. Хатшепсут сама употребляла их всю жизнь, зная, насколько они лицемерны: «Да будет Великая Царская Жена плодовита. Пусть у Вашего Сиятельства будет много сыновей. Да будете вы Матерью Царя...» Тайные хлысты, бьющие по самому больному месту. Это продолжается уже пять лет!

Пять лет. Они простирались за ней подобно пустыне, и лишь несколько событий различной значимости виднелись в этом пространстве подобно одиноким холмам. Замужество и коронация были первым холмом. Смерть Мутнофрет — вторым. Затем наступил памятный день, когда она, не находя себе места от скуки, сбежала, чтобы, как обычно, покататься на колеснице. Этот день закончился выкидышем. Взаимные обвинения, раскаяние; проказы закончились навсегда. Позднее, после бесконечных месяцев осторожности, родилась маленькая Нефер и жизнь потекла совсем монотонно. И это всё, что случилось с того дня, когда она стала египетской царицей.

Царица? Глаза Хатшепсут следили за неровным полётом пчелы, пока та не нашла проем верхнего света и не растворилась в синеве. Она слышала, что у пчёл есть царицы, которые живут в ульях, как в тюрьме, чтобы рожать малышей. А разве её участь была иной? Владычица Двух Земель... она даже не управляла собственным домом. Аахмес заказывала еду, давала указания садовникам и заправляла всеми делами. Когда Ненни выезжал, носилки Аахмес следовали в процессии вторыми. Когда он проводил приём, Аахмес стояла рядом с ним на Балконе Царских Появлений и бросала золото тем, кого он хотел наградить. И на Еженедельных приёмах были только гости Аахмес, опускающие головы, как положено, и бросавшие острые взгляды на талию Божественной Правительницы...

О, Амон! Сегодня был день приёма. Хатшепсут села в кровати и схватилась за голову. Да будет Великая Царская Супруга плодовита. Да будете вы Матерью Царя... А как сегодня чувствует себя маленькая царевна, наш дорогой ребёнок, так похожая на отца...

Может быть, с ней что-то не так, подумала она, или эти люди действительно непроходимо скучны? Возможно, такими были только высокородные, изящные и знатные. Низкорождённые не скучали. Стоит, например, вспомнить конюхов и кухарок, всё время шутящих во время работы, и лодочников на Ниле, поющих и перебрасывающихся насмешками и остротами. Ну, скажем, тот архитектор по имени Сенмут...

Перекатившись на живот, Великая Царская Жена выдернула лотос из чаши, стоявшей рядом с кроватью, и рассеянно помахала им перед носом. Опираясь на локоть, она взглянула на себя в медное зеркало, висевшее над туалетным столиком. Золотистое изящное тело, резко выделяющееся на белейшем покрывале, чернильно-чёрные волосы и ярко-синее пятно лотоса. Она бездумно передвинула руку, прикрывавшую её левую грудь, чуть-чуть подвинула одну ногу... Какое-то время Хатшепсут с неподдельным интересом рассматривала своё отражение, вяло поднимая кисть руки и расслабленно роняя её, рисуя пальцем узоры на изгибах боков и бёдер. Но вскоре её взгляд переместился, задумчиво уставившись в никуда. Затем она, крепко зажмурившись, перевернулась на спину, широко раскинула вытянутые руки и обняла пустоту. После этого женщина на несколько секунд замерла в напряжённой позе, а затем вздохнула и расслабилась.

«Почему я должна вставать? — подумала она. — На самом деле это абсолютно никому не нужно. Я могу бездельничать здесь с тем же успехом, что и в любом другом месте. Здесь даже будет не так скучно».

И всё же... Она приподнялась на локте, ударила в гонг, висевший рядом с дожем, затем опять легла на спину, засунула руки под голову и принялась болтать ступней из стороны в сторону.

«Надо попробовать давать малышке Нефер козье молоко», — подумала она.

Раздался лёгкий стук в дверь.

— Входи, входи, — резко бросила царица. — Ты не должна стучать, когда я тебя призываю. Поставь поднос... — Она вдруг умолкла. В комнату вошёл Ненни. Он закрыл за собой дверь и стоял, глядя на жену.

   — Ты поздно встаёшь, — сказал он. В хорошо знакомом голосе слышалась скованность.

   — А разве есть для чего вставать? — возразила она, нарочно принимаясь вновь болтать ногой.

Ненни ничего не ответил, но его лицо стало ещё больше похожим на маску, и лишь взгляд перемещался от её болтавшейся босой ступни вдоль всего тела. Подчинившись порыву, она закинула руки за голову и потянулась медленным чувственным движением.

Он отвёл глаза, прошёл через комнату и мимоходом бросил царице лежавшее на стуле платье.

   — Ты уже вызвала рабыню?