Рождённая Небом. Три сестры (СИ) - Лайт Элеонора

Аула невольно засмеялась. Она сама с большим трудом, несмотря на свой светлый ум, могла связать воедино то, что было написано заумными словами и формулами в книге, написанной этой учёной дамой, и сложить в понятную и удобную схему, а уж эти болтушки…

Закончив лепить фигуры из снега, Аула с Эйлой придумали новую забаву на другой половине двора, в стороне от скопления учениц — забираться по изгороди и ветвям на раскидистый ракант, который рос одиночно почти под самой стеной из серо-зелёного тиллового кирпича, поодаль от растущих по всему периметру высоких килотов, и обозревать окрестности. Аула была с детства мастерицей лазать по деревьям, однако Эйла тоже не отставала. Забравшись почти на вершину ракантового дерева и ссыпав с него почти весь снег, они устроились на ветвях и стали обозревать окрестности за пределами территории пансиона.

Среди тёмных шестиугольных, восьмиугольных или круглых строений и узких улочек города или того, что им здесь называлось, царило безлюдье. Не было также животных. Казалось, Лиерам опустел и можно было теперь сколь угодно бродить по его улицам, дворам и закоулкам, не опасаясь косых подозрительных взглядов, злобного бреха голодных кинов или внезапного нападения прыгающих с крыш диких котов-гигантов с крыльями, не раз здесь виденных и наводящих страх на местных жителей. Эйла объяснила, что, будучи уроженкой здешних мест, она знала природу этого затишья: в последний день зимы все люди отправлялись вместе с домашними животными в большой лагерь на берегу реки и устраивали большой праздник, а коты-летуны теряли интерес к опустевшему поселению, поскольку люди заботливо запирали за собой все двери, кладовые и хоромки для домашних питомцев, так что хищникам было негде и нечем поживиться.

— Так воот что… — протянула Аула и сердито тряхнула ветвью, на которой сидела. — Выходит, все ушли отмечать праздник, провожая зиму, а нам нельзя даже выглянуть за пределы двора этого дурацкого пансиона… живём тут как в тюрьме.

— Тише, Аула, — предупредила её подруга. — Если нас услышат или вообще тут увидят…

— Не думаю, это ведь задний двор, причём восточная сторона, а все преподавательские и директорские окна выходят на юг и на запад. А против нас окон нет вообще.

Это было правдой. Поэтому девушки осмелели и, устроившись поудобнее, принялись покачивать ветви, на которых сидели, и смотреть вдаль.

Внезапно Аула замерла и напряжённо поглядела на восток.

— Что там? — спросила её Эйла, придвигаясь ближе.

— Я вижу человека! Кто-то из горожан, как и мы, не пошёл на праздник, но он хотя бы волен гулять по городу. Он стоит вон там!

Она указала правой рукой с вытянутым вперёд указательным пальцем куда-то вдаль. Эйла заметила сначала, кто кожа рук, как и лица Аулы, была даже на холоде бело-розовая с лёгким серебристым оттенком, без золотистых или бронзовых тонов, свойственных людям юга, или голубоватым, свойственным северянам, таким, как сама Эйла. Поэтому она даже не знала, к какой расе принадлежали предки Аулы, однако её горячий нрав и непосредственность позволяли предполагать, что в этой особе текла кровь выходцев из Клирии, которые были белокожими и пепельноволосыми обитателями срединных равнин, но в текущие времена эта раса была немногочисленна. Среди двух с тремя четвертями миллиардов всех разумных жителей Элайи, относившихся к шести человеческим расам и трём химерным, клирианцев насчитывалось всего шестьсот тысяч и жили они, как описывали учёные расоведы, в разных частях света обособленными группами и селениями.

Человек же, которого разглядели Аула с Эйлой, по очереди приложив к глазам увеличительный кристалл, явно был выходцем с юго-востока Эллиоры и частично принадлежал к расе тенгинцев.

Аула начала раскачивать ветку раканта сильнее.

— Что ты делаешь? Прекрати скакать, или я сейчас упаду! — закричала Эйла.

— Не говори никому, если не хочешь стать предательницей, как Мирания, — ответила ей Аула. — Я хочу с ним поздороваться.

С этими словами она раскачала ветку так, что спрыгнула с неё и оказалась целиком в высоком сугробе по ту сторону кирпичной стены. Эйла ахнула, однако не стала прыгать вслед за нею, а соскочила с дерева во двор и, отряхнувшись, побрела к другим ученицам, думая, что лучше не рисковать, подставляя Аулу Ора, как это не так давно сделала Мирания Эйн.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Глава девятая

Читатель, наверное, уже догадался, что под маской весёлости, смелости и беспечности нашей героини, в глубине её души, ума и сердца, таились ужасные противоречия. Они раздирали её душу и не давали покоя ни ночью, ни днём, ни в другое время суток. Здравый смысл, уже вполне неплохо работавший в восемнадцать лет, приказывал остановиться, осмыслить своё настоящее и задуматься о будущем. Действительно, она находилась в поре, когда её подруги, приятельницы и просто окружающие молодые девушки стремились обрести как можно большее совершенство своего внешнего облика и внутреннего мира, стараясь понравиться как можно большему числу молодых кавалеров самого разного сорта, из которых каждой затем предстоит выбрать себе спутника жизни. Для этого они очень старательно изучали разные женские искусства — с одной стороны, как быть красивыми, милыми и обаятельными, а с другой — как привлечь желаемое счастье искусным приготовлении еды, танцами, рукоделием и др. Стрижка волос, как оказалось, была необходимой мерой в суровых условиях местного климата, хотя отчасти была данью старой традиции, заведённой именно в лиерамском девичьем пансионе: аккуратно подстриженные волосы свидетельствовали о скромности и порядочности их владелиц. Однако появление здесь Аулы и безжалостное состригание её длинных роскошных локонов на глазах у госпожи Серрель и двух других директрис пробудили в последних чувство некоего сострадания, и очень скоро в уставе пансиона появилось разрешение для девушек не остригать волосы, при условии, если они будут регулярно за ними ухаживать и появляться на уроках с аккуратными строгими причёсками, а не похожими на лесных колдуний или площадных танцовщиц, которые часто развлекали народ на праздниках, тряся обнажёнными грудями и неимоверно длинными распущенными шевелюрами. Эта небольшая поблажка вскоре возымела своё положительное действие: к началу весны волосы у всех учениц стали длиннее и из них уже можно было делать причёски в форме шишечек. Верность старой традиции, однако, решила сохранить Мирания, предпочитая стричься один раз в декаду, чем позволить подругам причинять ей боль не очень умелым сотворением причёсок.

Что касалось Аулы, то безупречная красота и изящество тела, которыми наделила её природа, делали не столь важными дня неё хлопоты по созданию и совершенствованию собственной привлекательности, хотя, по мнению мастерицы Орисии Вейал, «женский боевой раскрас» придавал её куда больше неотразимости. То же самое говорила мастерица парикмахерского искусства, каждый раз сооружая на голове Аулы всё новые и новые шедевры. Однако та, внешне нехотя соглашаясь с мнениями преподавателей и сверстниц, всё же считала, что будучи естественной, без всяких «раскрасов» и с расчёсанными на пробор волосами, перехваченными на середине длины тонкими цветными ленточками, она выглядит и чувствует себя гораздо лучше. К тому же, к удивлению всех, волосы на голове у Аулы отросли куда быстрее, чем у её сверстниц, и те, как и все её остальные странности, приписали это к её происхождению от странных и загадочных клирианцев.

Такое скептическое настроение у неё вызывалось как раз тем, что прямо противоречило здравому смыслу и голосу человеческого разума: она не испытывала желания нравиться кавалерам, которых, по традиции, приглашали в этот замок, как и во все остальные, для знакомств и общения с девушками. Ни один из парней, который изъявлял желание познакомиться ближе и хотя бы подружиться с красивой, но гордой и неприступной эйди, не находил хотя бы намёка на взаимность. Аула хорошо танцевала на вечерах встреч и выглядела лучшей из учениц пансиона в своих изящных, сотворённых своими руками нарядах. Однако всё выглядело так, как будто наряды, украшения и макияж нужны ей были для того, чтобы покрасоваться, показать саму себя и затем скрыться, оставив после себя пару-тройку разбитых сердец.