Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

— И давно ты здесь?

— Достаточно, — единым словом разбил он надежду, и слово это камнем упало меж нами.

Словно со стороны видела я свой затравленный взгляд. Я готова была оправдываться перед ним, как куска хлеба просить о прощении, но запретила себе. Мне стало бы много легче, если бы он ответно насмеялся надо мною, оделил злым обидным словом, хоть возвысил голос. И тем дал почувствовать себя вправе защищаться, вручил оружие. Я ударила первая, ударила неумело, не видя дальше первого хода, думая лишь о том, что в этот миг уколю Блодвен больней, чем она — булавкой. Не заботясь о той боли, что вернулась ко мне отдачей. И вовсе не заботясь о нём.

Он стоял передо мною, молча, не делая попытки приблизиться, открытый для следующего удара. И я подумала: что ж, раз так случилось, знать, оно и к лучшему. Тогда я ещё сомневалась, достанет ли сил сознательно причинить ему боль, зная, что он слышит мои слова, глядя в любимое лицо.

— Значит, ты всё слышал, и мне больше нечего сказать.

— И давно ли ты так думаешь обо мне?

Я отвернулась, не в силах сносить его взгляд, не обвиняющий, не ненавидящий, но стремящийся понять. Отвернулась, потому что так проще было лгать.

— Я много и часто размышляла над тем, что завязалось между нами. Тем, что я придумала, а со временем и во что поверила. Знаешь, я всегда любила сказки… а после полюбила и романы. О тебе так много говорили, и истории эти так походили на те, о которых с колыбели рассказывала мне Нимуэ, и на те, что я сама прочла в книгах… Словом, я влюбилась прежде, чем увидела, в один лишь нарисованный воображением образ. Хотя возможно ли счесть детскую блажь любовью? Пора проститься с девичьими грёзами. Не сегодня-завтра отец сговорит меня с каким-нибудь риагом… пора взрослеть. Ты сам показал мне, что мечты мои несбыточны. Теперь я вижу это ясно. Такова правда, и другой нет.

Выговорив всё это, лишь тогда я решилась поднять взгляд. Я почти надеялась увидеть в лице Джерарда признаки гнева, отвращения к обманщице, но он смотрел совершенно по-прежнему, так, словно тотчас простил, не мог не простить. Как бы хотела броситься ему в объятья, ещё однажды ощутить его тепло, но тогда пытка стала бы напрасной.

Джерард произнёс невозможные слова, и их смысл потряс меня, никогда не считавшую себя злой, а оказалось — способную причинить боль.

— Если ты легко избавилась от наваждения и счастлива своею жизнью — рад и я. Будь счастлива и впредь, прекрасная леди.

Он ушёл, а я не смогла сказать ни слова, когда хотелось кричать. Как он мог так легко простить? И поверить?

— Что я наделала! — вскрикнула и обернулась на звук отворяемой двери. Позвала без голоса: — Джед!..

Но то была лишь Блодвен, держащая в руках какую-то скляницу. Мачеха попыталась улыбнуться, но получилось не лучше, чем вышло бы теперь у меня.

— Вот, то, что обещала.

— А где же гребень? — спросила я безразлично.

— Гребень? — нахмурилась она. — Какой гребень?

Я не ответила и предоставила ей волю украшать меня по своему разумению. Всё кончено, теперь мне всё равно.

*Жена Тристана — Изольда Белорукая.

*Блио — верхняя мужская и женская одежда, надеваемая поверх нижней туники (камизы), подобие платья со шнуровкой по бокам, с узкими, сильно расширяющимися книзу рукавами.

2

К вечеру Тара засияла всеми огнями, из белой сделавшись алой. Странно было сознавать что всё это: съехавшиеся отовсюду гости в богатых нарядах, музыканты и певцы, свечи и факелы, напитки и яства — в мою честь. Разумеется, по сути, это и не было в мою честь, мне отводилось значение некоего символа, поднятого знамени, под которым собрались настоящие участники действа и вершили свои дела. Вращалось колесо власти, и я знала, хруст чьих костей услышу вскоре. Он оглушит меня.

Вместе с отцом и нарочито отошедшей в тень Блодвен я встречала именитых гостей, о чём-то спрашивала, что-то отвечала, принимала какие-то подарки — и улыбалась, улыбалась, улыбалась… Я не помню слов, я не помню лиц, меня точно вовлекло в нескончаемо-пёструю процессию дивного народа, и в ней я потеряла растащенное по кусочкам, по крупицам самое себя. Выбивались из сил музыканты — слышала вместо стройных мелодий адскую какофонию. Я знала, что красива, стараниями ли Блодвен или вопреки им, сама по себе, знала без расточаемых похвал, по взглядам, по ощущению, но это утверждение собственной красоты не радовало, не придавало уверенности. Отец был доволен мною, он видел во мне истинную дочь Гвинейры, он повторил это несколько раз вслух, словно вручая награду, но и того после это повторяли его взгляды, его лицо, исходящее от него довольство. Прежде я много и безнадёжно мечтала хоть единый раз заслужить, выслужить пусть мимолётную похвалу отца, и вот удалось — без труда и даже без мысли — и чаемое ничто не всколыхнуло во мне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Перед моим замороченным, похищенным взглядом: лица, лица, лица. Пытаюсь ухватить их, чтоб чуть погодя, будучи избавленной от игры в вопросы и ответы, перелистать их, как миниатюры. Тщетно, лица насмехаются надо мною, кривят рожи, высовывают языки, косят бесстыдными глазами. Они кружат и пляшут, неуловимые, и наконец сливаются в одно, чудовищное лицо, раздутое, как у утопленника, с выпученными глазами и дразнящим вспухшим языком. Оно глумится надо мною, и я оставляю тщетные попытки. И утешаю себя: это моё раздражённое воображение делает их настолько безобразными. Одно из этих лиц, теперь более похожих на чудовищные хари, что простолюдины напяливают в Самайн, чтобы отвадить злых духов, принадлежит моему будущему супругу. Знаю, что за моей спиной стоит Джерард, и больше всего боюсь обернуться, потому что тогда случится непоправимое. Тогда я со слезами упаду Джеду на грудь, чтобы не видеть этот паноптикум, чтобы он защитил меня от них, заслонил их пачкающие взгляды чистой зеленью своих глаз. Знаю, что, если обернусь, не хватит сил дальше притворяться той, кем не являюсь, и отец с проклятьями отречётся от недавних слов: ведь во мне нет и крупицы материной гордости и самообладания, а Джед увидит истину в моём отчаянии.

И лишь одно лицо передо мною было человеческим лицом, и ему единственному была послана искренняя моя улыбка. Отец моей матери, риаг Гвинфор, распахнул объятия, и на краткий радостный миг я ощутила защиту и родное тепло.

Рядом с дедом стояла маленькая женщина с ласковыми глазами.

— Довелось ожениться на старости лет, — грубовато пояснил её присутствие дед, и за его словами угадывалось смущение, но не сожаление. Я могла быть по летам её дочерью, но она сама не выглядела дочерью деду: он оставался статен и крепок, и прожитые годы не могли за ним угнаться. — Грайне, — с затаённой теплотой обратился риаг ко второй супруге, — познакомьтесь с моею внучкой, Ангэрэт. Смотрю на неё и вижу Гвинейру, такой, которой я провожал её в Тару.

Мы с Грайне сердечно приветствовали друг друга, чего не сказать было о встрече тестя и зятя, и в который раз меня неприятно поразило их дурное меж собою отношение.

— Отчего же ты не известил о свадьбе? Как бы я хотела присутствовать на церемонии! — укорила я деда и, лишь договорив, поняла, что спрашивала напрасно. Дед, конечно же, отправил весточку, но отец, мало того что не позволил разделить счастливые минуты на торжестве, даже не обмолвился о втором браке тестя.

— Прошу к столу, — объявил распорядитель по знаку отца, и гости с радостью подчинились.

Мы сидели на возвышении, и я свободно могла видеть, как велико число риагов, что составляли собою целую армию. Столы были составлены так, что перед нами и меж двух длинных рядов ниже оставалось свободное место, где певец затянул долгую историю о славной старине, но скоро наскучил гостям, которым хотелось переговариваться и веселиться, а не внимать героическим деяниям давно умерших королей и воинов.

Гораздо лучше приняли шутов, что принялись барахтаться, драться и гомонить на разные голоса. Гости хохотали, мне же было жаль этих бедолаг, выставленных на потеху толпе. Помимо прочего, у них с собою были животные, многие из которых выглядели достойней хозяев, например, изумительно умный кот чёрной масти, что изображал монаха, переворачивая лапой подшитую стопу листов с не вполне приличного смысла изображениями, и гнусавым тоном мяукал. Но особенно всех позабавил подверженный людскому недугу винопития пёс с унылой длинной мордой и глазами выпивохи. Успевшие опорожнить немало кубков гости хохотали, лили питьё из собственных чаш, пёс с готовностью принимал угощение, вертя хвостом и приходя во всё большее возбуждение. Я же хотела оказаться как можно дальше от всего этого, хоть пересесть к деду и его милой супруге, которым по статусу надлежало сидеть несколько ниже. Дед заметил мой взгляд и ободряюще улыбнулся.