Клуб любителей диафильмов (сборник) - Нина Хеймец

Странно, что дождя так пока и не было. Весь день кричали чайки. Мы откроем окно, только не настежь, иначе это может опять случиться – в наше окно опять влетит чайка. Ее внутренние датчики, учитывающие вращение светил, перемещение циклонов, полюса магнитных полей, собьются, зашкалят в этом футляре с твердой непрозрачной крышкой и щербатыми деревяшками вместо волн, из моря в море повторяющих одно и то же движение – ритмический орнамент, камуфляж морской толщи. Ее глаза, приспособленные фиксировать отблески солнца на рыбьей чешуе – до двадцати метров под поверхностью воды, направят в мозг миллионы сигналов, сотни тысяч взаимоисключающих сводок, а потом застынут, не мигая. Она будет метаться, биться об оконные стекла и, когда ей, наконец, удастся вырваться, она уже будет совсем другой. Она станет летать в дождь, спать днем, бодрствовать ночью и, ныряя за рыбой, выбираться на поверхность с клювом, полным песка. Только не настежь.

Давай потанцуем. Что-нибудь несложное, дело же не в виртуозности – так мы решили. И небыстрое. Быстро у нас не получится. Ты говоришь, что музыкальное сопровождение значения не имеет. Наоборот, чем меньше подходит, тем лучше. В любой музыке можно услышать нужный нам ритм. Мы танцуем между Лиссабоном и Касабланкой. Иногда вместо музыки передают новости. Половину Сахары накрыло пыльной бурей, пираты захватили мирное судно, зима будет засушливой. Твоя ладонь у меня на позвоночнике, чуть ниже лопаток. Интересно, если, пролетая, птица просто заглянет в наше окно, как она нас увидит. Два светящихся красно-желтых контура, скользящих по бесцветному. Ту точку на моем позвоночнике, которой касается твоя рука, она увидит оранжевой или алой. Или не так. Две фигуры, состоящие из шаров и параллелепипедов, насаженных один на другой. Почему-то сцепленные, хотя каждая фигура может двигаться самостоятельно.

Чем меньше подходит, тем лучше. Движение начинается тобою и мною заканчивается. Еще у нас есть метроном. Я завожу его, пока ты настраиваешь радио. Никелевый треугольник перебирается от города к городу, а я поворачиваю оловянный ключ на черном пластмассовом корпусе пирамидальной формы. Сейчас уже трудно сказать, что старше – радиола или этот наш метроном. Ты говоришь, что в нем нет необходимости. Но, когда он работает, мне кажется, что я тоже это слышу. Эту музыку, под которую мы танцуем, обозначенную сигналами радиостанций – как в Помпеях застывшая лава обозначила полости, где раньше были тела. Его маятник месит время. Отсчитывает такт, но время не движется. Отвешивает нам время, как та лиса, к которой медведи пришли поделить головку сыра. Удар – тебе, удар – мне. Иногда мне кажется, что ритм вдруг ускорился. Такого не может быть – надежный прибор, сейчас таких не делают. Но мне кажется, что удары раздаются все чаще и чаще, потом они переходят в дробь.

И тогда я перестаю танцевать и иду к окну. Мой позвоночник еще хранит тепло твоей ладони, но у окна это ощущение вскоре проходит. Я стою, касаясь лбом стекла. Если я вижу птицу, я стараюсь проследить за ее движением, насколько позволит зрение. На такой высоте невозможно понять, кто это – может быть, чайка, а, может, какая-то другая птица. Она кружит над нашим городом, поднимаясь все выше. Под ее лапами – антенны, колокольни, фабричные трубы. Но скоро птица перестает различать их – они остаются далеко внизу, и город под ней сворачивается в розоватую спиральную ракушку, из тех, что лежат на дне моря и по давлению воды знают, что море мелеет и высыхает. Когда море уходит, они остаются и дожидаются его. Однажды море возвращается к ним, и все становится будто как прежде.

Бюро находок

Первым делом они выключали телефон.

«Себе позвоните!» – говорила Кира Анатольевна и выдергивала провод из розетки. От частых отключений розетка повредилась, какие-то контакты – тонкие медные проволочки, клеммы в прозрачном пластике – не срабатывали. В трубке шуршало и пощелкивало, голоса собеседников различались с трудом.

Потом они заваривали чай. Александр Михайлович доставал из железного шкафчика подстаканники и кипятильник. Кира Анатольевна приносила с собой печенье, с фруктовой начинкой. Чай покупал Александр Михайлович. Не «Индийский», в желтой пачке со слоном, легкомысленный. А тот, который «№ 36». Грузинский. Александру Михайловичу нравилось, что вместо названия – номер. «Значит, существует чай «№ 35», – думал он, – а где-то пьют чай «№ 1». Во время чаепития они не разговаривали. Им нужно было сосредоточиться. Подготовиться. Они оба это чувствовали.

Началось все полгода назад, в июне, Александр Михайлович помнил дату. Был вечер, московский вечер после жаркого дня. Александр Михайлович собирался домой. Вот-вот должен был прийти сменщик. Александр Михайлович дремал на диванчике. У них был такой диванчик – жильцы с шестнадцатого этажа, когда переезжали, оставили его на улице, а они со сменщиком подобрали и очень правильно сделали. В дверь постучали. «Наверное, кабина застряла между этажами. Теперь придется забираться на чердак, возиться с мотором». В дверь стучали все требовательнее. «Иду! Иду!» – крикнул Александр Михайлович. Он распахнул дверь. На пороге стояла женщина, лет пятидесяти, в сиреневом шелковом платье с оборками. В правой руке она держала хозяйственную сумку. Левую – протягивала Александру Михайловичу, запястьем вперед. Александр Михайлович попятился. Женщина шагнула в диспетчерскую. «У меня пропали часы, – сказала она, – вы видите, их нет».

– Это – очень важная для меня вещь, – продолжала женщина, – очень важная, понимаете? Золотые часы, редкой формы. Правда, минутная стрелка у них не крутится, но я и по часовой могу точно время определять. Не стоит делать проблему из таких мелочей, я считаю. Это – часы моей бабушки. Она подарила их маме на шестнадцатилетие. Мама – подарила мне, а теперь их нет. Я у всех спрашиваю. Пожалуйста, если услышите что-нибудь, попросите вернуть мне эти часы. За вознаграждение.

– Да вы не волнуйтесь так. Может, еще и найдутся ваши часы. Садитесь, передохните, – Александр Михайлович и сам не знал, зачем он это говорит. Колотит в дверь, врывается. Что он ей, бюро находок? Поскорее бы она ушла. Надо так и сказать ей, мол, ничем я, к сожалению, помочь не могу. Развесьте объявления, может быть, кто-нибудь откликнется. И всё, и до свидания.

– Хотите чаю? – спросил он.

– Спасибо, – сказала женщина, – раз уж я здесь.

В чайнике еще оставалось немного заварки.

– А что это у вас тут? Что это за аппарат, в углу комнаты?