11 дней и ночей - К. Борджиа

– Очень, – откровенно ответила Стефания и улыбнулась.

– Мне тоже. – Художник окинул собеседницу беглым взглядом, оставшись явно довольным. – Ее зовут Сисли. Хотите, я вас познакомлю?

Стефания хотела.

Сисли оказалась американкой, пятнадцать из восемнадцати своих лет прожившей в Париже. Старый художник был другом ее матери – отца Сисли не помнила, – и когда девочка подросла, предложил ей работу натурщицы в ателье, где он вел свою собственную школу живописи. В деньгах Сисли особенно не нуждалась, однако ее соблазнила перспектива новых ощущений.

Старый мастер знал людей и безошибочно углядел в девочке склонность к покорству – качеству, столь свойственному натурщицам и натурщикам.

Однако, ко всему прочему, господин Кристоф – так звали художника – оказался человеком ревнивым и потому после первого же общего сеанса, на котором ему, собственно, впервые и довелось увидеть Сисли без одежды, он заявил, что отныне девочка если и будет позировать, то только ему персонально.

В ателье он был хозяином, никто из учеников не мог ему перечить, мать девочки продолжала оставаться его близкой знакомой, а маленькая Сисли, которой к тому времени едва исполнилось семнадцать, была просто очарована вниманием, оказываемым ей благовоспитанным старцем.

Однако в тот день господин Кристоф не пригласил Стефанию к себе. Вместо этого он предложил ей встретиться на том же месте, в сквере, назавтра.

Ночь ожидания показалась девушке вечностью. Ей даже приснился сон о том, как она присутствует на уроке мастера. Однако наутро все забылось.

Когда она пришла в сад Тюильри на следующий день, художник уже ждал ее. Он был один. По-прежнему в пальто и красном шарфе. Стефанию он встретил, как старую знакомую, только что не поцеловал.

До ателье им пришлось ехать через весь город, до самого кладбища Пер-Лашез. У девушки появился лишний повод задуматься, к чему вся эта конспирация и зачем понадобилось назначать встречу так далеко.

Расплатившись с таксистом, всю дорогу заинтересованно поглядывавшем в зеркальце на Стефанию, которая уютно устроилась на заднем сиденье, господин Кристоф пригласил гостью войти в калитку, за которой начинался прелестный садик, укрытый от посторонних взглядов довольно высокой кирпичной стеной.

Они прошли по аллее до живописного крыльца и были встречены на пороге пожилой женщиной в фартуке.

Художник не стал представлять ее Стефании, и девушка могла лишь сама догадываться о том, что это либо его жена, либо служанка. Скорее второе, решила она, глядя на то, с каким почтением женщина уступает им дорогу и проводит в прохладную переднюю.

– Мой кабинет, – сказал старик, распахивая перед гостьей дубовую дверь с вырезанным по центру гербом в виде двух перекрещенных роз и многообещающим лозунгом «PANEM ЕТ CIRCENSES».[19]

– Сисли! – позвал он, когда они оба удобно расположились: Стефания – на диване, сам же господин Кристоф – в кожаном кресле.

Откуда-то из-за стены в комнату впорхнула миниатюрная, очень хорошенькая девушка и сразу же поклонилась приятно удивленной гостье. Она была явно предупреждена об этом визите.

– Дорогая моя, – обратился старик к девушке, – это и есть Стефания, о которой я тебе вчера рассказывал. Мы с ней тоже много говорили о тебе. Сегодня она хотела бы на тебя посмотреть. Ты не против?

Сисли согласно кивнула.

– Тогда представь, что это наш с тобой очередной сеанс. Сними одежду.

Стефания была настолько поражена тем, как разворачиваются события, что пропустила тот момент, когда с девушки упало последнее и она замерла обнаженной статуэткой посреди комнаты всего в нескольких шагах от восторженных зрителей.

Сначала Сисли просто «позировала», принимая те позы, которые предлагал ей старик, знавший, как показать свою питомицу с наилучшей стороны.

Стефания чувствовала, что девушке и в самом деле нравится это будоражащее ощущение несоответствия ее голого тела с полностью одетыми людьми. Она даже заметила влажный блеск на внутреннем изгибе стройной правой ляжки.

Сисли была в одних туфельках и изнывала от желания, то и дело бросая взгляды на гостью. Старик это заметил и кивнул.

Девушка юркнула на диван рядом со Стефанией и прижалась к ней всем телом, неловко ища губы.

Стефания теперь была не столько удивлена, сколько тронута этим детским порывом.

Она обняла Сисли за голое плечо и коснулась ртом ее маленького ротика. Ее тотчас же обжег шустрый и влажный язычок.

Художник, сидевший тут же, тихо посмеивался.

Все произошло точно как в фильме, снятом на основе новелл уже упомянутой Анаис Нин. Не найдя себе стоящего любовника, Стефания обрела в Париже преданную любовницу. Кроме того, она получила возможность общаться на родном языке.

Сисли оказалась натурой романтической. До встречи со Стефанией она перечитала чуть ли не всю французскую литературу – в подлиннике! – и любила под настроение цитировать своего любимого Верлена:

В осеннем парке,Скучны и жалки,Скрипок стоныМне душу ранят,Истомой манятМонотонно.

И я, бледнея,Вздохнуть не смея,ВспоминаюГода былые.Часы бьют злые.Я рыдаю.

И ухожу я…Меня, ликуя,Ветер-свистС собой уносит,А в траву броситМертвый лист.[20]

От таких поэтических излияний у Стефании на душе становилось тоскливо и трепетно.

Когда же Сисли узнала о том, что имеет дело с настоящей писательницей, она пришла в бурный восторг, сменившийся тихим обожанием и твердым решением во что бы то ни стало не разлучаться с новой подругой.

Она была готова часами внимать Стефании, любившей иногда на досуге почитать вслух рождающиеся главы будущей книги, она буквально спала с ее рукописями и получала истинное наслаждение, перепечатывая их днем.

Когда Стефания решила, что срок ее творческой командировки подходит к концу, Сисли, не зная, как быть, предложила стать ее личным литературным агентом. До сих пор Стефания привыкла обходиться на писательском поприще своими силами и поначалу воспринимала эту идею как неплохой повод сохранить дружбу и объяснить близким Сисли их совместный переезд в Америку, против которого, заподозрив неладное, уже начал выступать старый «опекун», господин Кристоф.

Однако по приезде домой выяснилось, что предложение Сисли не просто выгодно практически, но и превосходно по своей сути. Благодаря юной партнерше Стефания очень быстро «раскрутилась» с теми издательствами, о которых она раньше, будучи писательницей одиночкой, не смела и мечтать.

Ее французские заметки, составившие автобиографический по большей части роман «В объятиях Парижа», были сразу же изданы небывалым для новичка тиражом – 30 ООО экземпляров.[21]