11 дней и ночей - К. Борджиа

– Я, честное слово, не смогла освободиться раньше. Перед ней стояла чистая тарелка. Он думал, что они будут ужинать вместе… Бедняга…

– Что мы закажем? – Стефания старалась не менять бравурного тона.

– Я не голоден.

Он поднял на нее усталый взгляд.

– И вообще, мне пора. Еще куча дел…

Он встал.

Этого Стефания никак не ожидала.

– Куда ты? Хотя бы посиди со мной. Давай поговорим. Мотая головой и не оглядываясь, Рич медленно пошел прочь от столика.

Стефания рассердилась. Ну и пусть себе катится! Обиделся! Мог бы и подождать!

А внутренний голос заметил: Он и ждал! Ждал, пока ты там со своим усатым деньги отрабатывала! Шлюха, ты и есть шлюха! А еще писательница, будь ты неладна! Хоть бы уроком тебе это послужило!

Рич ушел.

Стефания осталась одна. Опять одна. Как глупо…

Глава 11

Приятно возвращаться домой, к любимой подруге, которая ждет тебя к традиционному пятничному чаю.

Но какой неприятный сюрприз, когда подруга встречает тебя на лестничной клетке, вся в слезах, расстроенная, и, всхлипывая, сообщает, что виновата, что ей нет прощения, что из-за нее ты оказалась в жутком положении.

Прежде чем бедняжка Сисли сумела членораздельно объяснить, что же произошло, Стефания уже сама все поняла: незваным гостем явился Баковский, и девушка по простоте душевной сначала его пустила, а потом только сообразила, что делать этого под тем или иным предлогом не следовало.

– Штефи, я не смогла…

Сисли забавно называла Стефанию «Штефи» по имени своей любимой теннисистки.

– Прости меня, пожалуйста. Но он хитростью заставил меня открыть. Я так виновата!

– Пустяки, – лаконично успокоила подругу Стефания. – Ты нисколько не виновата. Мне и самой нужно было с ним поговорить. Побудь лучше пока у себя.

– Это правда? – Сисли была почти счастлива и уже не знала, продолжать ли ей плакать или смеяться.

– Конечно. Стефания решительно вошла в спальню, служившую ей одновременно и рабочим кабинетом, и плотно закрыла за собой дверь.

– Давненько не виделись, – сказала она в спину молчаливо сидящего на аккуратно заправленной постели мужчины.

Баковский резко оглянулся.

* * *

Сисли Вест вошла в жизнь Стефании неожиданно и так же неожиданно заняла в ней свое маленькое, но постоянное место.

Познакомились они в Париже, куда юная писательница, едва известная в Соединенных Штатах и совершенно неизвестная в Европе, приехала с самой тривиальной целью – в поисках приключений. Просто она знала, что именно так начинается каждый мало-мальски популярный фильм.

Кстати, саму Стефанию звали тогда Таня Мохач и ей только-только исполнился двадцать один год.

Как и всякая уважающая себя писательница, Стефания начала с того, что прочла довольно много книг. Так она постепенно постигала то, как это делается. Потом книги стали ее раздражать, и она почувствовала, что может написать лучше и интереснее.

В Париж ее привели дневники и новеллы знаменитой англо-французской писательницы Анаис Нин. Мир богемы, мир Монпарнаса, запечатленный в ее бессмертных и не менее фривольных творениях, настолько завладели помыслами Стефании, что, когда встал вопрос о том, куда направить стопы, он сам собой скромно отпал, – Париж ждал молоденькую янки, в которой от предчувствия скорого свидания с Европой, где были корни рода Мохач, уже кипела и пенилась страстная венгерская кровь.

Город блистательных писателей и милых в своей изящной непосредственности художников встретил Стефанию не слишком приветливо.

Как-то вдруг оказалось, что она не знает французского языка.

Собственно, ничего удивительного в этом факте не было уже хотя бы по той простой причине, что никогда специально Стефания французским не занималась. Как настоящая американка, она была искренне уверена в том, что во всем мире ее просто обязаны понимать.

Между тем многие французы понимать английский отказывались.

А Стефании, кроме всего прочего, хотелось еще и общения. Она не могла найти себе даже подходящего мужчину. Те двое парней, которые познакомились с ней в «Орли»[17] и которым она охотно отдалась, когда они все втроем благополучно добрались до их маленькой квартирки на бульваре Распай, оказались изрядными пройдохами и ничего толком о своем городе не знали. Она покинула их через два дня без малейшего сожаления и поселилась в уютном «Отель де Сюлли Сен-Жермен» на рю дез Эколь, в десяти минутах ходьбы от Нотр-Дама.

В гостинице был только бар. Однако Стефании этого вполне хватило для того, чтобы в тот же вечер встретить там еще одного местного ловеласа. Звали оного Шарль, и хотелось ему одного – как можно скорее затащить новую знакомую в постель. «Новая знакомая» согласилась два раза, а на третий построила такую замысловатую английскую фразу, что бедняга исключительно по интонации смог судить о том, как далеко ему предстоит теперь направляться.

В Париже было начало лета.

Все свободное время – а чем еще заниматься девушке? – Стефания проводила в прогулках по городу.

Сена манила ее и отпугивала. Так бывает у разных людей, которым с детства начинает мерещиться, будто они во что бы то ни стало должны погибнуть, окончив свои дни кто в самолете, кто под колесами автомобиля, кто в безучастной ко всему мирскому воде. Один знакомый Стефании, например, рассказывал ей, что боится переступать через рельсы, будь то железнодорожные или трамвайные: он, видите ли, чувствует, что здесь проходил или скоро пройдет поезд, и ему отчетливо видится, как стальные маленькие колеса разрезают ему ступни, а потом кромсают безжизненное тело.

Странно, раньше Стефания никогда не боялась воды. Теперь же она буквально заставляла себя переходить Сену то по Королевскому мосту, то по мосту Согласия, поскольку обычный ее маршрут проходил через сквер перед Лувром.[18]

Именно в этом сквере ее заинтересовал пожилой художник, умудрявшийся даже в такое жаркое время года не снимать с себя пальто и ярко-красного шарфа.

Стефания обращала на него внимание несколько дней подряд, пока наконец не решилась подойти и посмотреть, что же он, собственно, с таким упоением рисует.

На узком холсте была изображена красивая обнаженная девушка.

Стефания невольно огляделась в поисках натуры, но не увидела ничего, кроме зелени сквера да вечно распростертых объятий Лувра.

Художник делал вид, будто не замечает интереса к своей персоне. Приникнув к холсту, он осторожными мазками подводил девушке кончики грудей. Краска медленно сохла, и алые соски влажно блестели.

– Нравится? – спросил он вдруг, причем как-то сразу угадав, на каком языке следует обращаться к любопытной прохожей.