Было записано (СИ) - Greko

— За потерянную одежду вычту из жалования! Что ружье сохранили, это вы молодец! Поставим вас в пример остальным.

Тревога была не ложной. Еще в начале апреля огромная многотысячная банда Шамиля появилась в окрестностях Назрани. Имам вел переговоры с ингушскими старейшинами, которые морочили ему голову, обещая покорность, а сами уводили свои семьи в русскую крепость. Лидер кавказского газавата жег в отместку окрестные аулы, захватывал скот, пленных и аманатов, забирал продовольствие. Подполковник Нестеров выжидал, надеясь на прибытие владикавказского гарнизона. Ингушские и осетинские милиционеры завязали ожесточенный бой с мюридами и смогли нанести им поражение. Шамиль отступил. Русские, ингуши и осетины праздновали победу.

Через три недели Ахверды-Магома повторил набег. Он не стал заигрывать с предателями-ингушами, а обрушился на Военно-Грузинскую дорогу. Захватив богатую добычу, двинулся обратно, гоня огромные стада скота и сотни пленных. Подполковник Нестеров бросился в погоню, вызвав подкрепления из Владикавказа.

Мы двигались быстрым маршем в сторону Назрани и далее в Чечню вместе с батальоном владикавказцев. Я и помыслить не мог, что возможна такая скорость пешкодралом[3]. Люди не роптали. Все понимали: положение аховое. Многих захватили в плен. Нужно спасать своих.

29 апреля добрались до нестеровского отряда. Он стоял на берегу Сунжи. На другом — уставшая партия Ахверды-Магомы, обремененная обозом и вставшая на вынужденную ночевку, чтобы дать отдых изнуренным лошадям. С нашим прибытием численное преимущество склонилось на сторону русских. И артиллерии было предостаточно. Все ждали приказа к атаке.

Я стоял в ротном строю у самого уреза воды. Волновался. Вот он — шанс отличиться! Объехать на вороных приказ Чернышева не пускать меня в бой!

С противоположного берега доносилось мычание и блеяние баранты, женский плач. Эти звуки заставляли сжиматься сердце. Что ждет этих несчастных, если мы не вмешаемся?

— Чего стоим? Почему не атакуем? — шептались солдаты.

Приказа все не было.

Рассвело. На наших глазах чеченцы спокойно выдвигались в сторону дремучих лесов чеченского плоскогорья, которые укроют их от преследователей. Русский отряд оставался без движения.

— Ваше Благородие! — обратился я, не выдержав, к ротному. — Что за безумная пассивность⁈

Ротный скривился, будто лимон раскусил.

— Всю ночь убеждали Нестерова атаковать. Он не решился.

— Но люди…

— Молчите, Константин Спиридонович! И без вас тошно!

А мне-то как тошно! Когда еще представится случай принять участие в жарком деле⁈ Надежды таяли быстрее весеннего снега в горах.

— Барабанщик! — резко бросил ротный. — Стучать «Отбой».

Отряд Нестерова, не приняв боя и погубив плененных женщин, возвращался в Назрань.

Военный министр получил победную реляцию, и подполковник Нестеров стал полковником.

[1] Лишь в 1844 г. был издан именной указ о замене освобождённым от телесного наказания шпицрутенов на тюремное заключение, арестантские роты или ссылку в Сибирь и на каторжные работы в зависимости от тяжести преступления. Шпицрутен только назывался палкой. На самом деле это тонкий прут из ивняка. Три прута должны были помещаться в ружейное дуло.

[2] Увы, проституция и торговля собственными женами — распространенное явление в гарнизонах того времени. В приказах по Эриванскому полку 1830−1840-х гг. то и дело встречается: такой-то наказан за склонение жены к разврату, за организацию притона. Командир полка часто назначал розги уличенным в разврате солдаткам в присутствии всех женщин слободки. До 200 ударов!

[3] О скоростных маршах русских батальонов на Кавказе ходили легенды. Отдельные соединения могли преодолеть за сутки до 50 верст. Причем, не отставая от конницы.

Глава 11

Вася. Грозная — дорога на Пятигорск, апрель 1841 года.

— Ать-два, левой! — вопил Вася.

Унтер-офицер Девяткин вел отряд изможденных куринцев в Пятигорск восстанавливаться после ранений. Солдаты помалкивали: дурачится унтер — и пусть его!

«Левой» особо загребать было почти некому. Команда инвалидов шествовала — а вернее, ползла — по ставропольской степи на телегах в направлении пятигорского госпиталя для нижних чинов. Иногда брела пешком. Царь-Государь, заботился о своем «мясе», брошенном на съедение кавказским «волкам». Был, был в Пятигорске солдатский госпиталь. Шли своим ходом или подвозили на скрипучих арбах покалеченных, израненных наших с вами предков, загнанных на Кавказ исполнять волю царя-батюшки!

Пятигорск — странное место. На кой ляд некий умник вообразил, что там рай⁈ Но — вообразил! Не успели черкесские пули остыть в крутых склонах горы Машук и улеглась пыль из-под копыт набеговых «кабардинцев», вся пресвященная Россия — и не пресвященная иже с нею! — бросилась лечиться от всех болезней в главном спа-городке необъятной империи, неожиданно ставшим очень-очень модным.

Вылечилась? Кто ж его знает? Неоднозначные эффекты выдавала местная водичка, рвущаяся с шипением сквозь камни! Зато — место силы! Больших денег! Или возможностей, связей и сложносочинённых союзов! Те, у кого масло в голове, а не только одни гешефты насчёт поставок спирта казне или армии — престарелых рекрутов, бросились пристраивать своих дочерей в выгодных браках за лихими офицерами-кавказцами. Это сейчас они, эти почти безусые юнцы, хвалятся крестами, своей бесшабашностью, кинжалами, добытыми в кровавых схватках. Острят, упражняясь в эпиграммах, танцуют, дурачатся, режутся в карты. А пройдут годы, и из этих ухарей вырастут такие… Такие полковники! Такие председатели дворянских собраний!

Господа из больших и малых городов и весей России, одуревшие от перспектив, которые таил в себе Кавказ, или просто желавшие удачно пристроить дочку, собирались тут, в Пятигорске, в поисках «ну очень перспективных» женихов. А меж них, этих «очень важных дворян», шныряли изуродованные свинцом, сталью, малярией или цингой бедные солдатики, стараясь не попадать на глаза господам. Кавказцы иного рода! Серые шинели. Куринцы, тенгинцы, навагинцы, простые линейцы. Потерявшие здоровье во славу Империи. Их следовало пожалеть, сунуть полтину-подаяние. Или просто послать подальше, чтоб не путались под ногами.

… Когда Дороховский — конечно, не Лермонтовский! — отряд был расформирован, Вася вернулся в родную роту резервного батальона. Дело ему быстро нашлось. В декабре прибыло пополнение. Сотни солдат и унтер-офицеров. Граббе в погоне за славой ополовинил потерями Куринский полк. Военное министерство добавило перчику. Пыталось дирижировать военными действиями с помощью курьеров и слало пополнения. В дополнение к двум сотням белевцев, подтянувшихся в июне, к полутора тысячам, прибывшим в августе, в декабре 1840-го прислало сводный батальон из кременчугского и алексопольского полков, но и дёрнуло под полтысячи коренных куринцев в новообразованные линейные батальоны. Поплыл полк. Вася еле удержался в Грозной, задействовав все свои связи. Спасли навыки застрельщика.

На Сунженской линии и на кумыкской равнине не осталось войск, кроме куринцев. Всю зиму бегали за хищником, упустить которого — конного пешим — казалось позором. Егеря! Знай все тропинки, ледовые переходы через Терек, имей военную чуйку и учи на собственном примере новоприбывших — вот и вся наука!

Фрейтаг думал несколько иначе. Начал масштабные учебные стрельбы. Он обнаружил после Пулло гигантские запасы пороха, которые по идее должны были быть использованы для обучения личного состава полка, но на это всем было покласть[1]. Не только в куринских батальонах — на всем Кавказе! В полках ОКК укоренилась дикая идея: коль ружья — говно, то и не хрен точно стрелять, штык вывезет! К личному оружию отношение было наплевательское. Лишь бы сверкало на смотрах, когда являлись проверяющие. Наждаком терли не только снаружи — изнутри! Винты были разболтаны, пружины ослаблены, прицелы сбиты, стрелять толком никто не умел.