Жена на миллион - Айрин Лакс

уверенно и правильно. Легкий нажим — она сама ко мне прильнула, может быть, даже не осознает, насколько близко. Насколько сильно волнует мою кровь!

— Тогда почему прямо не скажешь перед сестрой, чтобы лезть не смела? — усмехаюсь.

— Вот еще! — фыркает. — Я лишь считаю нужным напомнить тебе, что верность должна работать в обе стороны.

— Верность. Звучит многообещающе, может быть, еще что-нибудь к верности прилагается? Жаркие поцелуи или кое-что большее? На дорожку, — улыбаюсь.

Останавливает ладонью…

— На дорожку! — сощурила свои глаза с полыхающим взглядом. — Червячка заморить захотел?

— Скорее, питона особо крупных размеров.

Серафима пытается сдержать губы плотной линией, но щечки розовеют, и на пухлых губах рождается улыбка — робкая, смущенная и жутко довольная. Ей нравится играть намеками. Ее будоражит, и меня… Меня это тоже сильно заводит! Прибираю желанную к своим рукам.

— Стой, — останавливает узкой ладонью. — Ты ничего не обещал! Не сказал.

— Тебе мое слово нужно?

— Да. Нужно! Потому что до нашего сближения ты сказал, что у тебя будет много женщин. Ты говорил, что я не буду единственной, а я… Я хочу быть единственной! — выдает признание, от которого кровь закипает.

Сердце в ошметки. Единственной хочет быть? Боюсь, что это уже свершилось. Черт побери, когда это произошло? Как я мог пропустить этот фундаментальный момент?! Прошляпил… Однако внутри — крепкая уверенность в правильности. Так и должно быть.

— Обещаю, не будет у меня других, пока ты — со мной! — смотрю ей в глаза. — Клянусь, что с Ксаной у меня ничего не будет. Я гарантирую, что она попытается меня соблазнить. Но клянусь, что меня к ней не тянет. Как мертвец в гробу лежит. А вот ты, мой Мышонок, совсем другое дело…

— Точно? Обещаешь?

— Поклялся же, — подношу руку к губам, поцеловав.

Глаза Серафимы сверкают, начали блестеть, как звездочки, и сквозь слезы промелькнула улыбка.

— Веришь мне, Серафима?

— А ты не обманешь?

Так просто и чистосердечно спросила. Наивно. Меня всегда поражала ее доверчивость — такая чистая и сладкая, что от обмана ее доверия станет омерзительно от себя самого.

— Хочешь на крови поклянусь? — тянусь к карману за складным ножом.

— Не надо!

Но дело уже сделано. Надрезал свою ладонь и сжал руку Серафимы своей, вложив в нее складной нож.

— Зачем ты это сделал?! Теперь у тебя кровь! Надо перевязать!

— Вдруг тебе просто моих слов мало? Я тебе только что на крови поклялся, Мышонок. Если слово нарушу, можешь смело мне этим ножиком отрезать кое-что. Или на лбу вырезать, что я балабол.

— Ой… — косится на ножик с опаской. — Я не люблю оружие.

— Ты предпочитаешь яды, я уже понял.

— Ты опять?! — вспыхивает, как спичка. — Мне стыдно, что я тебя отравила. Я не хотела вредить! Я…

— Ты уже извинилась, а теперь давай я уложу тебя спать? Если только у тебя нет предложений интереснее…

Серафима отступает назад, нащупывает рукой ручку на двери спальни, проворачивает ее медленно-медленно и заходит, не сводя с меня блестящего взгляда.

Оказавшись в спальне, Серафима торопливо прячет ножик в верхнем ящике комода.

— Ну? — подхожу к ней близко.

Снова обнимаю — не сопротивляется.

— Скажи, — требую.

— Что сказать?

— Что я тебе нравлюсь.

— Когда я услышу такие же слова от тебя?

— Разве я тебе такого не говорил? Поведением не показывал? Хочешь прямо сейчас в постели покажу, как сильно ты мне…

— Не получится. У меня, кажется наступили женские дни.

— Кажется? То есть ты не уверена? Помочь определиться?

— Не надо, Тимур. Я знаю, что такое женские дни и у меня все симптомы: тянет в самом низу живота, дискомфорт и… Короче, ты понял.

Надо же, облом! Но я не обижен. Смотрю на нее со странной смесью обожания и жажды.

Если бы ты только знала, Серафима…

— Понял. Не дурак. Иди в постельку. Я тебе даже одеяло подоткну.

Не удержавшись, все же целую ее, сначала просто в висок. Губы впечатываются намертво, потом скользят ниже, к пышным губам, которые распахиваются под напором моих, а язычок с готовностью толкается мне в рот. Забавляюсь с ее ротиком — горячим, податливым, играю с язычком — очень способным к обучению. Так заносит, что в штанах становится тесно, а в мыслях — сплошной ценз с пометкой «только для взрослых».

— Тимур, — простонала.

— Да? Может, ну его…

— Что?

— Да все! Еще брат в гости напрашивается. Сын двоюродного дядьки. Троюродный, да? Я в связях несилен. Пофиг на все, к тебе хочу! Прямо сейчас…

— Тебе стоит притормозить.

Ловлю на дне взгляда Серафимы хитрые огоньки.

— Так. Насчет дней ты соврала. Да?

— Не соврала, — проворно выскальзывает из моих объятий. — Схитрила. Это другое.

— Так если ничего нет, и ты совсем не против, то… — тяну одеяло на себя.

— Нет! — отрезает холодно.

— Не понял.

— Нет. Значит, нет.

— Серафима, — порыкиваю. — Я, млин, дымлюсь!

— Подыми немного! — хихикает. — А я лягу спать. Расскажешь потом, что придумала моя сестрица…

Смотрю, как она ложится на подушку, подкладывая локоть под голову, с довольной улыбкой, как наблюдает за мной через опущенные ресницы.

— Я ведь могу и не уходить. Я здесь по законным основаниям, как супруг.

— Можешь, конечно, но я думаю, что пауза необходима.

— Пауза?! Мы даже не разогнались, как следует, чтобы на «паузу» ставить! — возмущаюсь громким голосом.

— Мне нужно подумать. Обо всем… — и прячет свой взгляд за завесой опущенных ресниц.

Заррраза.

Взять бы ее, не сходя с этого места! Плюнуть на все… И сделать так, чтобы Серафима пожалела о том, что отправляла меня прочь уже через минуту. Уверен, так и будет. Но кроме этого не могу игнорировать тот жар, который возникает в груди каждый раз, когда случается вот такая небольшая стычка. После нее искрит, зажигает всюду, в каждой клеточке