Жена на миллион - Айрин Лакс

сестрицу и не позволил ли себе лишнего?

— По словам Ксаны, ты ее всю ночь катал.

— И ты поверила?

— Очень старалась не злиться.

— Но ревновала?

— Еще как, — признаюсь с досадой.

— Не было ничего. Клянусь… Телефон я нарочно оставил, хотел посмотреть, кинется ли она выуживать ценные сведения и что будет делать.

— И?

— Есть результаты. Все хорошо, Мышонок. Тебе не о чем переживать!

— Ты скоро вернешься?

— Что, соскучилась? — хмыкает самодовольно.

— А ты?

— Да. Хотел услышать твой голос.

— Услышал.

Закусываю губу.

На душе полегчало значительно, но есть ощущение недоговоренности. Или я просто накручиваю себя?!

— Ты снова молчишь. Обиделась, что я твою задницу шлепком опробовал? До сих пор больно?

— Да. Все дело в заднице. Именно в ней.

Все в заднице. Дела мои — хуже некуда. Я влюбилась в бессовестного мужлана!

— Остынь, дракониха. Выдыхай! — пошучивает.

Хочется ему бесстыжие глаза выцарапать.

— Хорошо, больше не буду тебя так шлепать. Буду легонько. Любя. Тебе понравится. Егоза… — говорит жарким голосом. — Я уже скучаю по твоей влажной щелочке.

Покрываюсь пятнами стыда, смущения и негодования.

Зачем говорить такие ужасные слова?! Как только ему наглости хватает.

От возмущения перехватывает дыхание, я выдыхаю часто и коротко. Но Багратов принимает мое возмущенное дыхание за возбуждение.

— Ты в постельке? Давай поболтаем по-взрослому?

— Что ты имеешь в виду?

— Пошалим немного, — понижает хриплый голос.

Глава 15

Серафима

— Я…

Слова застревают в глотке шипастым комком. Желание поддаться супругу, обронившему всего один многообещающий намек, невероятно сильное и вместе с тем пугающее. Страшно так терять себя в другом человеке. Тем более, в том, кого, как я думала, ненавидела всей душой. Обманывала себя? Скорее, была досада. Ненависти не было. Нельзя ненавидя, сгорать от желания.

— Что ты имеешь в виду, Тимур?

Пытаюсь держаться приличий, но внутри все бурлит. Импульсы разносятся по телу на сверхсветовой скорости, заряжают атмосферу вокруг пороком.

— Откровенный разговор. По-взрослому, — отвечает деловито. — Без лишних элементов одежды.

— То есть…

Я натягиваю одеяло повыше, чтобы спрятать под ним пылающее лицо. Никто не видит. Но я все равно стесняюсь.

— Тебе нужна конкретика?

Облизываю губы. Голос шуршит, как бумага, которую комкают.

— Да. Мне нужно конкретика.

— Будет. Я бы даже больше сказал. Тебе нужно управление. Твердая мужская рука. Запущенная в твои волосы. У самых корней… Крепко.

Голос Тимура дробит предложения на рубленые фразы, а меня буквально подбрасывает в воздух от картин, которые смело рисует воображение. О… Слишком смело. Такого напора я не смогу выдержать. Капелька пота скользнула по вискам, еще одна скатилась по шее и улеглась в ложбинку между грудей, которые остро начали реагировать на ткань пижамы. Тугие соски касаются ткани, их словно покалывает.

— Не слышу тебя.

— Я ничего ужасного делать не стану! — выдавливаю.

— Ужасное и не заставлю. Я вообще тебя заставлять не буду. Буду вести. Захочешь пойти следом — добро пожаловать.

— День открытых дверей? — спрашиваю с сомнением.

— Да.

— Как на уроке?

— Давай как на уроке, — отпускает короткий смешок.

Но через секунду говорит строгим голосом.

— Меня зовут Тимур Дамирович, я буду вести у тебя, Серафима, уроки полового воспитания. Все ясно?

Сознание буквально обволакивает густой, бархатистой интонацией мужского голоса.

— Да. Мне все ясно?

— Ясно ей. Голову дома забыла? Почему в неподобающей форме пришла на занятие? — еще строже.

Еще больше холодного металла. Но я плавлюсь. Ноги дрожат в коленях. Я бы точно не смогла стоять, потому что даже лежать удается с трудом — жарко, волнительно, дышать нечем.

Кончики пальцев дрожат от предвкушения.

— В неподобающей форме?

— Да. Одежды слишком много.

— Тимур!

— Забыла добавить отчество. Раздевайся или пошла вон из класса! — чеканит приказ. — У тебя есть ровно минута, чтобы исправить оплошность.

— Х-х-хорошо.

Всего на миг замираю, не ведая, что творю! Но пальцы уже порхают над рядом круглых, жемчужных пуговок на пижаме. Уверена, что жемчуг — настоящий. Пусть крой пижамы скромный, но немного кружева и эти перламутровые жемчужные пуговицы придают изящность. Следом к пижаме отправляются трусики. Зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как ластовица потемнела влажным пятнышком.

— Готово.

— Сложи одежду, — цедит. — Повесь на спинку стула, прежде чем ложиться на кровать.

Черт. Оглядываюсь на бесформенную кучу, сваленную небрежно на пол. Поспешно исправляю оплошность и снова отчитываюсь.

— Все…

— Запыхалась, что ли?

— Нет.

— Теперь покажи, что ты все сделала. Докажи, что не жульничаешь.

— Как?

— Фото. Селфи. Без разницы. Я должен видеть, что на тебе ничего нет.

— А… А на тебе?! — спрашиваю с азартом.

Повисает пауза. Тимур прочищает горло.

— На вас.

— На вас тоже ничего? — исправляюсь.

— Разве речь шла обо мне?

— Но вы же должны подать мне пример, как следует.

Снова тишина. Только частое дыхание по обе стороны.

— Просто скажи, что ты хочешь на меня поглазеть, Серафима.

— У тебя красивое тело. То есть… У вас! — смахиваю испарину со лба. — У вас красивое тело.

— Вот как?

— Да. Очень.

— И что бы ты сделала с этим телом, будь оно рядом и со всем без одежды?

— Обняла бы.

— И?

— П-поцеловала.

— Куда?

Начинаю гореть.

— В губы.

— Это можно и в одежде. Чем так важен обнаженный контакт? Ну же… Смелее. За неправильные ответы я не наказываю. Цель нашего урока — обучение и доверие. Пока не наказываю. Потом буду по попке шлепать.

Ахаю едва слышно. Бедра сводит сильной судорогой.