Когда гремели пушки - Николай Внуков

Незнакомый военный спросил меня однажды:

— Какой у тебя шоферский стаж?

Тогда я еще не знал, для чего это спрашивают, и пошутил:

— Опытный стаж!

Незнакомец ушел. Некоторое время меня не тревожили. Но потом оказалось, что мой «опытный стаж» поняли как стаж десятилетний и зачислили в 28-й автополк Первой автомобильной бригады (об этом я тоже тогда не знал). Когда же на линейке назвали мою фамилию и скомандовали: «Три шага вперед!» — я уже знал, куда и для чего отбирают, растерялся и сказал, что у меня стаж «неопытный».

Но представитель новой части подмигнул мне:

— А ты шутник! Ну что ж, нам свои Теркины нужны. Дорога длинная будет.

Я хотел возразить, но другой командир скомандовал:

— Отставить разговорчики!

Так со своей подушкой и «опытным стажем» я поехал в Иран за машинами.

* * *

Командир отделения в новой части был у нас маленький и сердитый. А я, как на грех, оказался очень похож на одного своего однокашника, большого шкоду.

Заметив за ним какой-то грех, командир отделения хотел ему всыпать (дать наряд вне очереди), но виновник сбежал. Антонов почему-то решил, что это я «ослушник», и на поверке приказал:

— Демьянов, пойдете в распоряжение повара (а я только вчера ходил чистить картошку: была моя очередь)…

Сколько я ни возражал, не помогло. Я разозлился и, посмотрев на своего командира отделения сверху вниз, сказал:

— Спасибо вам за новую поговорку!

— Это за какую? — спросил Антонов.

— А знаете, есть пословица: «Мал золотник, да дорог!»

— Ну?! — промычал Антонов.

— А теперь еще другая будет: «Мал золотник, да вреден!»

Зашагав к выходу из казармы, я хотел взять туда и свою подушку, но Антонов закричал:

— А-а! Подушечку берете! Вы потому и грубите, что мягко спите! Не положено с пуховиками на войну ездить! — И выбросил мою подушку в окошко.

А возле казармы оказался очень игривый пес Барон, принадлежащий командиру нашего полка. Барон схватил мою подушку и бросился наутек. Несколько солдат-шоферов побежали за ним. Барон мотал головой из стороны в сторону, и подушка болталась у него в клыках, что маятник. Из нее стал вылетать пух. Но пес не обращал на это внимания и со своей добычей заскочил в здание штаба. Шоферы в растерянности остановились и повернули обратно, а я, разгорячившись, влетел в раскрытые двери здания.

В штабе, видимо, закончилось какое-то совещание. Барон тыкался носом в колени командиру полка и повизгивал: наверное, ждал похвалы за «добычу», а подушка с рваным боком лежала на полу. По штабу кружились легкие неторопливые пушинки, напоминающие в этой жаркой стране наш русский снег.

Запыхавшись, я перешагнул порог и двинулся вперед. Потом вытянулся в струнку и отдал честь. И тут же с языка сорвалось:

— Это моя подушка, «домашняя». Разрешите ее взять!

Раздался дружный хохот.

— А перину ты не захватил с собой? — спросил начальник штаба.

— Не знал я, что у меня такие предусмотрительные солдаты, — сказал командир полка. — Я вот не додумался до этого!

Задыхаясь от волнения, я рассказал всю историю с подушкой и как она много раз выручала меня и других на бесконечных фронтовых дорогах.

— И раненым, значит, ее под голову подкладывал, — сказал командир полка. — Это неплохо! И подшипники, лежа на ней, перетягивал — хорошо. Историческая, значит, подушка!.. Ну, что ж, возьми ее, но до пушинки здесь все выловите с моим писарем! Да пусть старшина новую наволочку даст, — заключил командир полка, — раз она в клыках Барона побывала.

И, сбрасывая друг с друга пушинки, командиры в веселом настроении вышли в сад.

Радости моей не было предела.

Набрав в рот воды, мы с писарем бегали по штабу и прыскали на пушинки, словно рой пчел ловили. Мокрые пушинки садились на пол. Я торопливо совал их в карман…

Когда все было убрано, я прибежал в батальон. Маленького командира уже не было: он уехал в рейс. А шоферы, словно договорившись, доставали из карманов пух и протягивали мне.

Один водитель сказал:

— Когда будешь в наряде, спать на твоей «барской» будем мы все, кто ловил пушинки. По очереди!

— А я уже спал! — похвастался Сашка Иванов, мой сосед по нарам, и мечтательно добавил: — Как только ее положишь под голову, обязательно дом приснится и все мирное. Эта подушка не любит войну.

После этого случая слава о моей подушке стала расти ночь от ночи. И от внушения, что ли, почти все водители видели на ней «домашние» сны. Спать на ней стала вся рота. Ее выпрашивали и водители других рот нашего батальона. А мне самому и спать-то на ней уже приходилось мало…

* * *

В Иране с подушкой произошел третий несчастный случай.

Переправившись через пограничную реку Аракс в Иранскую Джульфу, мы сделали привал. Грузовики нам часто подгоняли негры, и мы занялись «изучением» английского языка, чтобы при приемке машин меньше затрачивать времени. Следовало знать те слова, которые были крайне необходимы во время этой церемонии: названия цепей, ключей, запасных деталей и комплектов, которые выдавались к машине той или иной марки.

Английский язык преподавал помпотех, который его немного знал, а уроки проходили прямо на лугу, на берегу реки.

Как-то раз, когда кончился один из таких уроков, я встал с подушки, на которой сидел, а ветер словно этого и дожидался: схватил мою подушку, завертел ее вместе с красной иранской пылью и покатил в реку Аракс, в быстроскачущий, седой от пены поток. Еще секунда — и ее бы поглотили горбатые белые волны…

На этот раз подушку спасли иранские пограничники…

В том рейсе мне досталась огромная машина «интернационал», или «интер», как прозвали ее водители. Командир роты хотел было освободить меня от вождения этой машины через гребень Кавказских гор, но приказ поступил строгий: «Всем до единого человека вести машины!» Даже два повара участвовали в этом рейсе. (В нашем полку не было ни одного человека, который бы не мог управлять машиной.)

По сравнению с ЗИС-5, сиденье на «интере» было низким. Но подушка сразу исправила положение. А это многое значило. Может быть, тот, кто не захотел с этим считаться, в первый же рейс и угодил в Дарьяльскую пропасть или Севан-озеро…

Помню, как подошел ко мне ротный и, вздохнув, сказал:

— Видно, придется пожертвовать одной машиной. Держись за землю, если падать будешь! — И, положив руку мне на плечо, серьезно добавил: — Смотри в оба. Отца и мать забудь. Одну дорогу помни!

Пожертвовать пришлось — и не одной машиной… Но, как ни странно, я все время оставался на дороге, а не за ее пределами…

Когда раздалась команда: «По машинам…» — и полк стал вытягиваться через пограничный мост в Советскую Джульфу, я только и думал, как бы благополучно переехать этот мост, а там будет видно!..

Под «там» подразумевалась вся дорога, на которой в одной республике позавтракать и пообедать не приходилось. Начинался путь из Ирана, а завтракали мы в Советской Джульфе или Нахичевани, обедали в Армении, ужинали в Грузии, завтракали снова в Осетии или Беслане, но впоследствии были рейсы и подлиннее: Киев — Брест — Польша — Германия…

За один такой рейс спины гимнастерок превращались в тряпки, хотя спереди обмундирование выглядело свежим. Нас все время предупреждали о Крестовом перевале, но и до него одиннадцать машин было потеряно. Вместе с водителями.

Когда 28-й автомобильный полк, а за ним вся Первая автомобильная бригада карабкались на кавказское «небо», дорогу придавил плотный туман. Не видно было даже пробки радиатора. Пробивались сквозь тучи. Чтобы сделать поворот на этой многоярусной дороге над пропастью, нужно было несколько раз подавать машину назад и вперед. Предохранительные барьеры были сбиты с первого же рейса… Эта скальная стена Главного Кавказского хребта, на которую взбирались зигзагами, была для водителя нелегким делом. Некоторые, уже поднявшись на ее верхние «этажи», срывались в преисподнюю Дарьяла или Куру, сбивая все на своем пути и таща за собой длинный хвост грохочущих камней. Я видел, как впереди идущая машина сделала такой штопор, стремительно полетела вниз и быстро утонула в тумане Дарьяла…

И все-таки наша рота взобралась на гребень гор. Оттуда начинался спуск. А это не легче подъема! На одном из поворотов, который впоследствии был окрещен «Тещиным языком», мое сердце на какое-то мгновенье замерло. Сильный удар о крышу кабины парализовал руки, машина свернула к пропасти, а до нее — метр! И я чуть не уехал «за нарзанчиком»… Потом выяснилось, что на крышу моей кабины свалился с крутизны теленок. С кабины он сполз в бездну…

Размышлять над этим долго не приходилось. На сроем скальном пути Терек перемалывал машину, как жернова зерно.

Когда был пройден перевал и преодолено грозное Дарьяльское ущелье, машины пошли быстро. Я торжествовал победу. Обгоняя клокочущий Терек, автоколонны зеленым водопадом неслись к Орджоникидзе. И вдруг моя машина рванулась к отвесному берегу. Отдав всю силу рукам, я старался повернуть ее от бездны, но было непонятно, почему она рвется только в одну сторону.