Медный всадник - Дмитрий Вересов

Со стороны могло показаться, что жизнь в семье, несмотря на все потрясения в стране, течет тихо и плавно. Этакая идиллия в духе старого советского кино. На самом деле в этом маленьком домашнем мирке бушевали нешуточные страсти. Инициатором обычно выступала мать, которая и после примирения с Вадимом не отказалась от руководящей роли.

– Долго ты будешь просиживать штаны в своей шарашкиной конторе?! – интересовалась она. – Так и собираешься всю жизнь работать за гроши?

Она, кажется, нарочно выбирала время с утра, чтобы испортить ему настроение на весь день. Вечером мучить усталого Вадима совесть не позволяла. Зато утром пощады ждать не стоило.

Вадим мрачнел. К работе он, несмотря ни на что, относился с любовью, и мать не понимала, что своими упреками унижает его. Ей казалось, что она подталкивает сына к решительным действиям. Впрочем, если бы речь шла только о работе, Вадим бы не слишком переживал.

– Ты же уже не ребенок! Ты взрослый человек! – По первым словам можно было догадаться, о чем сейчас пойдет речь. – У тебя дочь на руках… А ты живешь, словно старик на пенсии. Ничто тебя не интересует. Нет, старики и то активнее – они хотя бы на митинги ходят и голосуют. Почему ты не пошел голосовать?!

Вадим вздыхал, пил крепкий чай.

– Другой бы на твоем месте давно воспользовался моментом! – продолжала она, помолчав.

– Чтобы проголосовать? – уточнял Вадим.

– Ты знаешь, о чем я говорю!

Да, он знал, какую мечту уже давно лелеет его мать. Наташа Забуга, видите ли, перестала числиться в предателях родины. Наташа Забуга теперь была славной девушкой, которую ненавистный режим заставил оставить эту самую родину, ребенка и мужа.

– Сам знаешь, какие тогда здесь были условия! – вздыхала Гертруда Яковлевна. – Так что же странного в том, что человек захотел вырваться на свободу из этого кошмара?!

– Я думаю, что с этим, мама, все кончено, – говорил он, стараясь сохранять спокойствие. – Окончательно и бесповоротно.

– У тебя пораженческое мышление! – она начинала сердиться. – Прав Геннадий Сергеевич – был бы ты настоящим мужчиной, не упустил бы Наташу. Она, может быть, именно этого и ждала – что задержишь, не отпустишь! Ты об этом не думал? За счастье свое иногда приходится воевать, оно просто так редко кому в руки падает!

– Я не Суворов, – пытался неуклюже отшутиться Вадим.

Тесть, кстати, почти не звонил с тех пор, как Домовой стал жить с родителями – беседовать теперь ему приходилось с Гертрудой Яковлевной, которая своими «тонкими политическими рассуждениями» могла на кого угодно нагнать тоску.

– Мам, ну что ты придумала? – Вадим хотел позавтракать спокойно. – Это же просто нелепо.

– Убежать хочешь! От себя-то не убежишь! – Она заметила взгляд, который он бросил на часы.

– А что ты предлагаешь? – спрашивал он в ответ. – Ехать в Англию и похитить ее?

– Похищать никого не надо, а вот найти ее, поговорить по телефону можно. С этого нужно начать… Да что говорить, ты же ничего не сделаешь! Тебе надо, чтобы все прямо в руки дали, а не дают – проживем и так!

Вадим молчал. Все, что говорила мать, представлялось ему нелепым бредом. Наташа была теперь вне его мира, он уже давно перестал вспоминать ее лицо, ее тело. Он ведь давно отпустил ее в душе, так зачем пытаться склеить то, что уже склеить нельзя.

Жалко было Гертруду Яковлевну, она была еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм. Однако самый очевидный довод – тот, что Наташа замужем за Курбатовым, и если бы хотела все бросить и вернуться к дочери, то так бы и сделала, – почему-то на нее не действовал.

– Будешь мужчиной, сможешь отбить… У вас дочь, нужно только пригласить – повидать Верочку. Она тогда молодая была, глупая. Может, сердце заговорит! Мать все же… Я о тебе, – в ее глазах появились слезы, – каждый день вспоминала, пока мы врозь жили!

Шантажировать Наташу дочерью Вадим не собирался.

– Мама, я тебя прекрасно понимаю, только ты напрасно тратишь силы. Знаешь, как это называется – Сизифов труд! Труд, потраченный впустую!

Гертруда Яковлевна поджимала губы, на лице у нее была написана необычайная решимость, всегда пугавшая тех, кто ее хорошо знал.

– Не надо разъяснять мне общеизвестные метафоры! – потребовала она. – Я понимаю, что для вашего поколения мы все выглядим отсталыми…

Бедная Гертруда Яковлевна приписывала своему сыну какие-то бунтарские качества, которых у Домового и в помине не было. Ей хотелось, чтобы сын был одним из тех, кто выходит на площадь, протестуя против старой жизни, кто слушает Шевчука и Талькова. А Иволгин думал только о том, что нужно купить Верочке новое пальтишко, потому что старое ей уже коротковато.

И улыбался снисходительно, глядя на мать, на ее упрямое лицо. Любимое лицо.

– Тебе смешно?! А что в доме нет женской руки – тоже смешно?! – нарочито громко звенела она тарелками в кухонной раковине. – У меня сил на все уже не хватает!

– Я тебе помогу, бабушка! – Верочка прибежала на кухню, подпрыгивала, держась за край раковины. – Я на табуретку встану и помою тарелки!

– Ну вот, – сказал Домовой. – Вот оно – решение проблемы! Что нам еще нужно?

Иногда ему казалось, что мать права. Разве тебе не тоскливо вечерами, разве не случалось провожать взглядом девушек на улице? «Особенно тех, – встревал внутренний голос с интонациями Гертруды Яковлевны, – что похожи на Наташу Забугу!»

Он даже решился однажды завести роман. С секретаршей Никой из «Ленинца», с которой познакомил его Корнеев. Но все это было не то, не было настоящего чувства… А без чувства любой роман обречен. Во всяком случае, для Домового. Кроме того, речь шла не только о нем, но и о Верочке. Доверить ее он мог только любимому человеку, в котором будет уверен, как в самом себе. Плюшевый медвежонок вырос и превратился в колючего ежа.

А что касается работы……Он гоняется за химерами, придумал себе тайну, а тайны, может, и нет. Спрашивал себя: «что будешь делать, когда узнаешь, что никакой загадки нет, и там, за запечатанными дверями, всего лишь старые пробирки, микроскопы и прочий лабораторный реквизит?»

Продолжал размышлять над тем, что однажды довелось ему услышать в курилке. Над тем, что сообщил ему Козин – странный старичок, собиратель газетных вырезок. Параноик, по мнению гэбиста Колесникова. А что если нет? К старику он больше не ходил – не хотел дразнить гусей. Интересно, неужели гэ-бэ действительно за ним наблюдает? Но почему? Если все это миф, если он просто городской сумасшедший? Правда, Вадим помнил, что интересы Ипполита Козина простирались гораздо дальше здания на Московском проспекте… Так или иначе, сумасшедший старик или нет, а в подвалах что-то есть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});