Медный всадник - Дмитрий Вересов

Ленинград казался теперь чем-то необыкновенно далеким, почти нереальным. Переплет не сразу стал постигать смысл этой поездки. Сначала ему казалось, что это отступление, его спрятали от какого-то неведомого ему, но хорошо знакомого его покровителям врага. Может быть, того всадника, что показал ему монах? Одна кровь.

Что все это значило? Одна кровь.

Может быть, это кто-то из его предков?! Нет, Акентьев чувствовал, что все гораздо сложнее. Монах не дал ответа, предоставив искать его самому Переплету. Или ждать.

Нервы его были напряжены. Вероятно, то же самое ощущают ночные твари во время полнолуния. Он чувствовал город, лежавший там, за стенами. Город присматривался к нему с недоумением и тревогой. За окном, в желтом круге света от старого фонаря, кружился снег. А в стране что-то происходило, должно было происходить. Он больше этим не интересовался. Знал, что скоро вернется в мир, скоро…

Он опустился в удобное кресло. Кофе был отличный. Здесь, в этой глуши, было туговато с продуктами, а с хорошими продуктами – тем более. Здесь было туго и с деньгами, да еще этот кавардак с заменой денежных знаков. Однако Переплета все это не тревожило, он пребывал в вакууме, не касаясь никаких важных дел. Он был римским патрицием, который не должен работать, только управлять.

Переплет представил себя в тоге. Стоило закрыть глаза, и воображение нарисовало мраморные колонны… Темнокожая рабыня……Рабыня?! Иногда Александр не мог сказать точно, кто из них двоих кому подчиняется.

Даже в сексе. Скорее, тут речь шла о борьбе. Ему нравилось добиваться ее покорности, ломать это мускулистое тело, подчиняя его себе. И эта борьба не изматывала его, напротив, после каждого их безумного соития Переплет чувствовал себя сильнее.

Впрочем, такой секс бывал у них не всегда, Ангелина умела угадывать его настроение и могла быть покорной, когда это требовалось. Она по-прежнему готовила тягучий пьянящий напиток, об ингредиентах, из которых он состоит, Акентьев не спрашивал – чувствовал, что они ему не понравятся. А обычного алкоголя больше совсем не употреблял. Ни к чему это было.

Он не принимал участия в попойках с местными бонзами. Не было в этом необходимости. Акентьев даже не помнил их имен – какие-то мутные маленькие человечки… Ангелина поддерживала с ними контакт. Если у кого-то возникали вопросы, Безбожная решала их, не ставя в известность шефа. Переплета это устраивало. С собой из Питера он привез гардероб и несколько книг, которые листал вечерами, пока не появлялась она.

Ангелина обычно вставала у него за спиной и ласково начинала разминать его плечи и шейные мускулы. Переплет закрывал глаза. От ее рук исходило тепло, оно распространялось в глубь его тела, заставляя оживать каждую клеточку. Она была не от мира сего. Это должно было пугать, но Переплет давно уже разучился бояться и удивляться.

– С ужасным разум свыкся мой, я пресыщен жутью…

Прошлое напоминало о себе строчками прочитанных классиков. Иногда вспоминался запах переплетной мастерской. И книги. Теперь он не нуждался в книгах, чтобы заглянуть на ту сторону. Теперь тьма пришла к нему сама. У нее были темные глаза и бархатистая кожа…

Странным, сверхъестественным существом была Ангелина. Ангелина Безбожная. Ангел без бога.

Во сне ему чудились тени, шептавшие заклинания. Акентьев спал один. Иногда Ангелина разделяла с ним, как было принято говорить в стародавние времена, ложе.

Но чаще ее не было. Переплет любил спать один. Рядом с Безбожной ему было душно. Словно сказочный домовой давил ему на грудь, крал дыхание. Даже спящая, она, казалось, не спит, следит за ним. Снова вставало перед глазами лицо Ксении. И по спине начинали бежать мурашки.

Самым тяжелым было пробуждение, он с трудом возвращался в реальность, открывал глаза, и свет, даже неяркий свет зимнего утра, резал их. Он знал, что это скоро пройдет. Скоро все будет по-другому.

Должно быть, так же чувствует себя бабочка, которая переживает метаморфозы в стадии куколки.

Это было забавно – он в роли куколки.

Сразу вспоминался роскошный том Фабра, изданный еще в те старые добрые времена, когда иллюстрации раскрашивались вручную. «Жизнь насекомых».

Почему-то последнее время во снах его часто преследовали сновидения, в которых фигурировали холодные камни. Это была какая-то древняя постройка, своды низкие, средневековье……И шаги, которые гулко раздавались там, отзывались болью в его висках. Он попытался вспомнить сон до конца, но не получилось. Что все это значит, интересно?!

Он допил кофе и прошел в ванную комнату – все удобства к услугам Александра Акентьева. Долго стоял под душем. Дверь тихо отворилась – он не запирал ее. Ангелина отдернула занавеску. Переплет посмотрел на нее, чувствуя тягучее мучительное вожделение. Ангелина встала рядом, под струи воды. Ее руки прикоснулись к его спине, словно обожгли. Острые коготки. Он повернулся и обнял ее.

Глава пятая НАТАША ПРИЛЕТАЕТ И УЛЕТАЕТ, А ДОМОВОЙ ОПЯТЬ ВЛЮБЛЯЕТСЯ

Домовой занимался ремонтом. Квартиру Иволгиных давно пора было привести в порядок, тем более, что Верочка осенью пойдет в первый класс. Было самое начало августа – времени еще навалом.

Несмотря на обычную напряженку с деньгами, выкроили нужную сумму на покупку обоев, клея и краски. Вместе с дочкой Вадим ходил по магазинам – малышке это доставляло настоящее удовольствие, хотя она и до прилавка еле могла достать, приходилось становиться на цыпочки.

Во имя экономии ремонт делался собственными силами. Сначала гостиная – мебель оттуда сдвинули в коридор, где теперь без труда могла протиснуться только Верочка. Домовой, забравшись на стремянку, несколько вечеров подряд размазывал по потолку водоэмульсионную краску. Отец приходил посидеть, поговорить, шуршал газетами, которые были вытащены по такому случаю из шкафа Гертруды Яковлевны. Последняя, в отличие от практичной Альбины, была намерена сохранить всю демократическую прессу, которая попадала в ее руки. Супруг ухмылялся и стращал реанимацией режима, который пошлет в лагеря всех, кто не только писал, но и читал контрреволюционную пропаганду. Вадим поддакивал – ему нужны были газеты для оклейки стен.

Гертруда Яковлевна гордо вскидывала голову, словно уже находилась перед судом инквизиции. Честное слово, забавно было видеть мать в роли провозвестника демократических реформ. Гертруда Яковлевна не забыла ничего из того, что ей пришлось пережить после побега Наташи. То, что случилось потом, свою ссору с сыном и уход из дома, предпочитала не вспоминать, а если и вспоминала, то опять-таки обвиняла систему, лишившую ее разума.

Со стороны могло показаться, что жизнь в семье, несмотря на все потрясения в стране, течет тихо и плавно. Этакая идиллия в духе старого советского кино. На самом деле в этом маленьком домашнем мирке бушевали нешуточные страсти. Инициатором обычно выступала мать, которая и после примирения с Вадимом не отказалась от руководящей роли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});