Эхолетие - Андрей Сеченых

Лёшка как в воду глядел. Два дня назад у Нелюбиных дома впервые за много лет произошёл не очень приятный разговор. Алёнка в университете на перерыве между парами, случайно для неё, столкнулась с Полем, и тот очень деликатно поинтересовался относительно своей просьбы. Девушка, привыкшая легко решать любые вопросы, смутилась и пообещала сегодня же поговорить с отцом, сославшись на его вечную занятость. На самом деле она передала ему просьбу Дюваля еще месяц назад, отец обещал посодействовать, но молчал всё это время, а ей в свою очередь было неудобно его беспокоить всякой ерундой. Вечером она набралась смелости и подошла к отцу, читавшему газету :

– Пап, есть минутка?

– Конечно, дочь, говори, – идеальный пробор принял горизонтальное положение.

– Пап, помнишь, я насчет Поля спрашивала – он деда своего искал, а ты помочь обещал. Сегодня я с ним встретилась, и он напомнил насчет просьбы. Ты, наверное, забыл, я понимаю, дел у тебя немало.

– Да, дел немало, малыш, но просьбу я не забыл. Просто некогда заниматься. Можешь так Дювалю и передать, если ему не терпится.

– Пап, а откуда ты его фамилию знаешь, я тебе её не говорила?

Нелюбин сложил газету, кинул жесткий взгляд в сторону дочери и размеренно произнёс:

– Я что, должен перед тобой теперь отчитываться? Запомни раз и навсегда, я уважаю твою жизнь, но и ты обязана уважать мою. Даже в первую очередь. Моя работа приносит пользу не только родине, но и тебе в частности, и если в окружение моей дочери появляются малопонятные субъекты, я обязан их проверить. Вот откуда я знаю его фамилию.

– Пап, – Алёнка так расстроилась гневными нотками в голосе отца, что её глаза невольно увлажнились, – я совсем не хотела тебя обидеть. Сказал бы, что попозже. Ты пойми, неприятно дурой выступать. Я пообещала – и в кусты.

Кирилл Филимонович сменил гнев на милость и прижал дочь к плечу.

– Я как раз сегодня хотел сказать тебе, что могу встретиться с Полем. Ты просто с языка сняла. Бывает же такое. Пойми, ты у меня одна дочь, и я ради тебя готов поговорить со ста Полями и тысячью Джонами.

– Ой, пап, какой ты всё-таки у меня… – Аленка в порыве радости едва не свернула ему шею. – А можно я завтра его приглашу?

– Давай приглашай, но на послезавтра, часов на шесть. Так логичнее, – улыбнулся отец…

Вечером, через день после разговора, Алёнка стояла перед большим зеркалом в спальне и наносила последние штрихи макияжа на лицо. Сегодня она выглядела как никогда замечательно – загадочный взгляд, на коже ни единого прыщика, тончайший свитер кремового цвета и замшевая коричневая юбка чуть выше колена с модными декоративными отверстиями внизу, обрамленными люверсами. Эх, сапоги бы сейчас, но нельзя – дома неприлично. Мама, как обычно, суетилась на кухне, брат ушел с друзьями на вечеринку, отца еще не было.

Неожиданно в прихожей раздался звонок в дверь. Алёнка посмотрела на часы. Половина шестого, странно, для Поля рано, а отец всегда сам открывает. Кинув еще один взгляд на зеркальное отражение и оставшись им полностью удовлетворенной, Алёнка пошла открывать дверь. На пороге со смущенным видом стоял Поль с небольшим букетом гвоздик в руке.

– Алёна, извините тысячу раз, слишком рано вышел из дома, – расстроенно произнес Поль, – думал, вовремя приду, а получилось как-то так. Но если я слишком рано, могу в подъезде подождать.

– Я думала, королевские мушкетеры по-настойчивее будут, – рассмеялась девушка, – проходите, месьё, раз пришли. Цветы кому?

– Вам и маме, конечно, – широко улыбнулся Дюваль.

Но Алёнка так просто не сдавалась:

– Если маме, то папа расстроится и вас выгонит, а если мне… то все будут довольны. Поль, ну хватит смущаться, проходите. Папа скоро будет, он никогда не опаздывает.

Поль разделся в прихожей и проследовал по знакомому маршруту в гостиную. Алёнка налила в вазу воды и, повернувшись спиной к Дювалю – пусть разглядывает, старательно расставляла цветы. Минуту спустя она сидела уже в кресле и насмешливо наблюдала за Полем:

– Итак, все французы такие молчуны?

– Нет, конечно, видно, я один такой, да и то потому, что на половину русский, – улыбнулся Поль. – Алёна, если не трудно, хотел вас еще раз попросить показать ту фотографию, там, где ваш дед. Знаете, я, когда увидел её первый раз, как будто к истории прикоснулся. До сих пор вспоминаю.

Алёнка порхнула к серванту, достала фотографию и передала её Полю:

– Вы не только молчун, Поль. Вы еще и странный. В вашем возрасте положено киноактрисами интересоваться, а вам только старые снимки подавай.

Поль коснулся рукой пожелтевшей фотографии и, старательно подавив подкатившее волнение, спросил:

– Алён, вот это ваш дед, да? – он указал пальцем на человека в верхнем левом ряду.

Нелюбина едва коснулась своими волосами его щеки – последняя модель арабских духов, как минимум, запомнит надолго:

– Да, Поль, у вас прекрасная память.

– А вот у этого смешная фамилия, но я забыл, а вы говорите память, – искренне расстроился Дюваль. – Кстати, как вы думаете, кто-нибудь жив из них еще?

– Сорока его фамилия. Да, смешная, – Алёнка подняла глаза. – Наверное, живы. Папа рассказывал, что ветераны к ним на праздники иногда заходят, а к тем, кто уже не может, сотрудники по домам подарки развозят.

– А за ними где-нибудь ухаживают?

– Поль, вы о чем? – Алёнка округлила глаза.

– Ну, у нас в Париже есть Инвалиды, там заботятся о заслуженных ветеранах. – Дюваль не мог не знать, что в столице Франции Инвалиды существовали как музей, но учитывая, что там реально проживала сотня – другая французских ветеранов, практически, не покраснел.

– Анахронизм какой-то, – рассмеялась Алёнка, – наши все по домам, точнее, по дачам, отец как-то давно еще ездил в Синие Дали, это недалеко от города, и поздравлял их с коллективом на день ЧК.

В прихожей послышались звуки и раздались голоса.

– Ну, вот и папа пришел, ага, спасибо, – Алёнка убрала на место протянутую ей фотографию.

В комнату бодро вошел невысокий моложавый мужчина в сером костюме, тщательно причесанный, с внимательными карими глазами. От него веяло спокойствием и доброжелательностью. Сдержанная улыбка была идеальной даже для господ из французского бомонда. Поль немедленно попал под его обаяние и подумал еще про себя, что Лёшка, точно, параноик – какая к черту осмотрительность? Такие люди не принесут ничего, кроме добра, и говорить надо с ними откровенно, если хочешь что-то узнать. Нелюбин подошёл к дочери, нежно поцеловал её в щеку и протянул руку Полю:

– Нелюбин Кирилл Филимонович, здравствуйте.

Это было произнесено так просто и непринужденно, что мгновенно растопило официоз первой встречи. Таким тоном общаются между собой старые добрые знакомые, и ответить чем-то обезличенным было всё равно, что плюнуть в протянутую руку. Дюваль расцвел, как роза, и радостно пожал руку :

– Поль, преподаватель французского, здравствуйте. Поль Дюваль.

Нелюбин прошел вглубь гостиной, присел на кресло и жестом предложил сделать то же самое Полю.

– Дочь, оставь пожалуйста нас наедине, это не долго. Мы кое-что обсудим, а потом присоединимся к вам. – Алёнка, улыбнувшись, вышла, и он продолжил: – Поль, я в курсе вашей проблемы, давайте еще раз её обрисуем. Итак, что именно вас интересует, и чем конкретно вы располагаете?

Полю неожиданно захотелось все без утайки рассказать этому человеку. О том, сколько времени их семья разыскивала деда, о том, сколько усилий он предпринял самостоятельно, находясь здесь, в Лисецке, о записке, написанной дедом собственноручно. Но, совершенно против его воли, всплыл из глубин сознания образ Лёшки со строгими глазами, осуждающе качающего головой, и очарование развалилось на куски.

– Извините меня за беспокойство, Кирилл Филимонович, я, наверное, не в праве был к вам обращаться, но моя мама очень долго искала отца и когда узнала, что я проведу свою командировку в вашем городе, попросила приложить усилия в возможных поисках. Я проверил архивы, но ничего не нашел, а когда представилась возможность, обратился к Алёнке, вот собственно и всё. Всё, чем я располагаю, это справка о реабилитации моего деда, а что меня интересует – это место его захоронения. Не скрою, хотелось бы положить цветы на его могилу от себя и от мамы.

Нелюбин слушал молча, не перебивая, чуть наклонив вниз голову и изучая рисунок на свитере Поля. Было видно, что человек сопереживает чужой боли, всем своим видом извиняется за эту беду, но вместе с тем дистанцируется от причин этой проблемы.

– Поль, всё, что я вам скажу, это правда. Она может быть не очень приятной, но какая есть, – Кирилл Филимонович картинно развел руками, – помочь вам попросила дочь, а для меня это, как для солдата приказ. Я не сразу вам дал ответ по причине того, что пришлось запрашивать Москву. Дело всё в том, что время тогда было сложное, архивы должным образом не хранили, а война вообще уничтожила последние остатки документов. Именно по этой причине вашей маме никто не мог дать конкретных объяснений, но я вам этого не говорил. После войны была проведена масштабная реабилитация в связи с явными перегибами, поэтому вы и получили справку по деду. Не поймите меня неправильно, но как в тридцатых годах перегнули с репрессиями, так же в пятидесятые перегнули и с реабилитациями. Других документов, к сожалению, не сохранилось. Я сделал запрос в столицу, но оттуда пришел неутешительный ответ, который я вам, по известным причинам, показать не могу. Просто поверьте на слово. Информации, кроме той, что у вас на руках, больше нет.