Эхолетие - Андрей Сеченых

Шестаков, среднего роста, крепкого телосложения с черными глазами – буравчиками и массивным подбородком, его ровесник, выглядевший лет на десять старше, открыл дверь и неприятно осклабился:

– Наше вам с кисточкой, засиратель мозгов. Чё приканал? Я по субботам не подаю… эй, ботан, ну ты куда попёр? – Шестаков незлобно прошипел вслед Бартеневу, бесцеремонно проследовавшему через узенький коридор на кухню, тоже совершенно крохотных размеров. Маленькая металлическая раковина вжалась в угол и упиралась в старый буфет. Под окном проходила труба с небольшим чугунным радиатором, чуть выше ее на подоконнике стоял патефон с широким раструбом. К левому углу кухни был приставлен маленький стол со штопанной клеенкой на нем и двумя разнокалиберными стульями, стоявшими рядом. На столе стояла черная сковородка с двумя кусками пожаренной рыбы, початая бутылка водки и гранёный стакан. Над столом висела фотография отца «Моряка».

– У нас аресты. Около десяти человек с разных кафедр и еще из ректората, – Бартенев остановился на кухне и старался оставаться спокойным.

– Да мне по хрену, или ты что, у меня под шконкой решил заховаться? – Шестаков насмешливо глянул на тонконогого и тупоголового представителя интеллигенции. – То есть, тебе ласты завтра сплетут, а ты предлагаешь мне компанию тебе составить? На хрен приперся, еще раз спрашиваю.

– Я из-за Лизы с Катенькой.

Внутри у Шестакова что-то щелкнуло, причем так резко, что он опустился на табурет и долго пытался раскурить папироску. Блатная музыка выключилась.

– Излагай. – Мишка наконец закурил папиросу и, склонив коротко стриженую, наполовину седую голову, приготовился слушать.

– У нас начались аресты…

– Стоп… ясно… а ты здесь причем? они твои друганы? – на лице Михаила не дрогнул ни один мускул. Черные глаза смотрели легко и просто. Бартенев знал эту черту старого знакомца – чем опаснее, тем спокойнее. Это ему передалось от героического отца, служившего матросом на флоте и смело воевавшего и погибшего еще в японскую… – Что надо сделать?

– Мы там все знакомые. Что сделать? – переспросил Бартенев. – За этим я и пришел. У меня же Лиза с Катенькой. Арестуют меня – они пропадут. Спрятать их нужно… – Бартенев старался говорить кратко, но ёмко. – Их надо бы куда-нибудь отправить на время. У Лизы где-то тётка на Украине, но она с ней не переписывалась уже лет десять. Пропала, может быть, умерла. Я слышал про тебя, Моряк. Знаю, кто ты теперь, знаю, что можешь помочь, и знаю, что ты в этом вопросе вне подозрений. Шестаков – последний в этой жизни человек, к которому я приду. Тебе их переправить за границу сложностей не доставит, так?

Михаил курил и молча слушал. Он прекрасно знал и понимал своего университетского приятеля. Зла на него он не держал, Лиза сделала выбор сама. Здесь всё по-честному. Он просто не понимал, за что именно красивые бабы выбирают никчемных мужиков. Но даже сейчас, спустя десять лет, для Лизаветы – всё, что угодно. Интересно – с кордоном он тоже в курсе или ткнул пальцем в небо?

– Допустим, что дальше?

– Михаил, не говори со мной сквозь зубы. Нам просто нужна твоя помощь. Если ты уголовник – дай знать, и я уйду, а если еще человек, то помоги хотя бы моим. Для себя ничего не прошу, приму всё как есть.

Сказать, что Шестаков был удивлен, – ничего не сказать. Ботан не просил, а наоборот, уверенно предлагал, будто это ему, Моряку, необходимо, причем до зарезу.

– Не надо лишних слов там, где ты ноль. В зоне больше нормальных людей, чем здесь на воле. И знаешь, почему? Там терять уже нечего, поэтому люди честны, а здесь на свободе воняет страхом от каждого, потому как каждому всегда есть, что терять. Вот и от тебя смердит. – Моряк яростно почесал шрам над левой бровью. – Для тупого философа перефразирую его идею. Если я советский человек, то ты можешь отвалить, а если я уголовник, то помогу, с такой трактовкой согласен?

Бартенев впервые за вечер улыбнулся и произнёс:

– Нет, Миша, ты не прав. Проблема милосердия не зависит ни от профессии, ни от образа жизни, ни от социального статуса. Это зависит от человечности конкретного индивидуума. Миша, я к тебе пришел как к человеку, и я тебя прошу, помоги.

– В чём конкретно нужна помощь? Ты пока всё про этику и эстетику, а про дело я так ничего и не услышал. – Михаил затушил гильзу папиросы в чугунной пепельнице в форме медведя с серпом и молотом в центре и тут же прикурил новую, – да и где мой навар?

Бартенев кивнул головой в знак понимания и сказал:

– Начну с конца. У меня зарплата триста сорок рублей. Накопил всего около трёх тысяч. Возьми сколько считаешь необходимо. План простой: Лиза и Катя должны где-то переждать около месяца, и в случае моего ареста их надо отправить за границу. Если меня не арестуют, то они вернутся обратно.

– Не пойму одного, тебя точно арестуют, не питай иллюзий. Почему ты не можешь уехать вместе с ними?

– Есть надежда, что всё обойдётся, – Бартенев пальцами прикоснулся к вискам. – Я обязан рискнуть.

Шестаков невесело вздохнул и, повернувшись к приятелю, постучал указательным пальцем по своей голове:

– Нет никакой надежды. Ты, наверное, умный, не мне судить, но ты убогий. Что Лиза говорит?

– Лиза ничего не говорит. Она молчит. Молчит и плачет. А я не знаю, как её приободрить, что ей сказать, чтобы она стала сильной, чтобы была уверенной.

– Ты сам должен быть сильным. Бабы как никто видят нашу слабость, поэтому слова бессмысленны, если сам не уверен.

Владимир вспыхнул и поднялся с табурета:

– Про ваших баб я не знаю, а моя Лиза… она любит меня, вот в этом я уверен.

– Фитилёк прикрути и зад прижми. Не хотел обидеть. Я хотел сказать, что жены всё чувствуют сердцем. Их не обмануть. Она согласна?

– Да, но при одном условии. Она должна знать, как меня найти.

– Не понимаю, как найти того, кого арестуют, закроют, хрен знает где, или израсходуют и закопают под навозной кучей? – Шестаков иронично приподнял правую бровь.

– Я всё продумал. Если меня арестуют, то я буду находиться в Лисецке, в тюрьме НКВД. Политических и уголовных там держат отдельно. Уверен, что у тебя есть люди, которые могут со мной связаться. Я в свою очередь постараюсь определиться с человеком, кто может проследить мою дальнейшую судьбу, а ты сможешь передать эту информацию Лизе. Она без этого никуда не поедет, это её условие. Я ясно изложил? – Бартенев выложил всё это на одном вдохе и теперь смотрел внимательно в глаза бывшего сокурсника.

– Стратег, – улыбнулся Моряк, – может, ко мне пойдешь? Хрустов больше будет. Не будь идиотом – завтра подломим банк, если поймают, то дадут четвертак. А за попытку косо посмотреть на усатого дадут вышак, усекаешь? Стоп, не гоношись, пошутил я, – он предупредительно поднял ладонь в сторону Бартенева.

– Миша, пойми, – Владимир провел рукой по шевелюре, – я жил, как считаю, правильно. И никогда не придерживался радикальных взглядов, у меня же семья. Просто надеюсь на справедливость. Вот моя теория. А смерть меня не страшит, все там будем. Скажи, ты поможешь?

– Не возьму я в толк. Зачем огород городить? Черкани ей любое имя и точка.

Бартенев отрицательно покачал головой:

– Это исключено. Я никогда не обманывал свою жену. Я ее люблю. Не хочу, чтобы она меня вспоминала, как лгуна.

Шестаков чиркнул спичкой и посмотрел сквозь пламя на Бартенева немного по-иному, что ли. Много кого повидал он в своей жизни, но такой решимости и бесстрашия не у каждого встретишь. Все за свой зад прочно держатся. А этот фраер ничего не боится, для него главное, чтобы семья выжила. Он проглотил давно забытый комок, подступивший к горлу, кашлянул в кулак и сказал:

– Сделаем по-твоему. Хрусты не нужны. Есть кореш под Питером, он поможет. Я малявку черкну, он встретит, примет и через месяц они порвут нитку по Ладоге к финикам. Дорога протоптана. Лица слепит бесплатно, он должен. Действовать надо резко, завтра утром я твоих к своей тётке под Лисецк отвезу, а оттуда на вокзал. Так, теперь здесь в Лисецке… Есть у меня угловой, чалится как раз на Володарского. Вспорол медведя на механическом заводе, а там вместо шайбочек секретные документы. Коня гоняем без проблем. Он через баландера маякнет. Твоя тема – паси продол и объяви себя. Черканешь слово. А потом я Лизавете твою маляву скину. Усёк?

Бартенев наморщил лоб и честно признался:

– Концепция ясна, детали не очень.

– Недоросль ты, Володя. Многие языки выучил, а главный не освоил, – усмехнулся Моряк, – повторю еще раз. Деньги твои мне не нужны, передай лучше жене. Я их посажу на «Стрелу» до Москвы, он ежедневно ходит. Потом они доедут до Питера, так надежнее будет. Мой питерский друган переведёт их через финскую границу. Паспорта он твоим оформит. Если тебя арестуют, жди весточки из чёрной хаты, через баландёра. Он тебя не знает, поэтому придумай сам как сделать так, чтобы он просёк, что ты – Бартенев. Продол – это коридор. Напишешь ему только фамилию и ничего больше. Я получу и отправлю Лизавете. Так понятнее будет? И запомни, не тяни, месяц за всё про всё. Задержатся твои на день – и кирдык, могут навсегда остаться.