Чёртов палец - Владимир Валентинович Крюков

реку, на деревянные дома на том берегу, на прилипшие к берегу складские сараи. Над рекой висела морозная дымка. Из-за лютого холода на улице было безлюдно, но в самом широком месте реки, где расчистили лёд, резвилась на коньках не боявшаяся мороза, закутанная в платки и шарфы детвора.

— А я что-то трушу, пиявками-то… — продолжала рассуждать госпожа Янсон. — Ну как можно такую мерзость себе на спину посадить? Госпожа Нюберг на прошлой неделе позвала меня посмотреть. И что ты думаешь? Сидит она голая на табурете, в спину ей всосались пиявки, аптекарша какие-то стекляшки ей к спине прижимает, банки кровососные, кровь течёт со спины в три ручья, пол в крови, аптекарша в крови… Я как увидала всё это, так в обморок и свалилась.

Лотта с сожалением посмотрела на мать. После смерти мужа госпожа Янсон часто хворала и быстро старела. В Петербурге у них была прислуга, а теперь матери приходилось делать всё самой, и хотя хозяйство их было не ахти какое большое, давалось оно госпоже Янсон нелегко: в доме отсутствовали городские удобства, а привычки к ежедневной домашней работе у неё не было. Лотта, конечно, помогала матери вести хозяйство, но слишком много времени отнимало у неё рисование. Госпожа Янсон, со своей стороны, хоть и ворчала иногда на дочь, в глубине души не осуждала её. Особенно смягчилась она после того, как Лотте удалось продать несколько своих работ на городском благотворительном вечере. Половина гонорара, полученного Лоттой за картины, пошла в пользу бедных, и госпожа Янсон преисполнилась чувством гордости за дочь. Её претензии к Лотте за большие расходы на краски, бумагу, холсты и кист разом прекратились, и, беседуя с госпожой Нюберг, аптекаршей, священником или хозяином продовольственной лавки, она не упускала случая, чтобы похвалить талант дочери.

После кофе Лотта вернулась в свою комнату. Это небольшое, но светлое помещение служило ей и спальней, и мастерской. Слева от входа, в глубине комнаты, там, где крыша почти достигала пола, стояла её кровать. Стены, где только возможно, были завешаны законченными и незаконченными картинами, набросками. У окна стоял мольберт. На столе лежали тубы с масляными и акварельными красками и кисти разных размеров. Один угол комнаты занимала этажерка с книгами, большую часть которых составляли книги по искусству. Дверь рядом с окном выходила на крошечный балкончик, где весной, обожаемой ею за возвращение миру тепла и света, Лотта высаживала цветы в ящиках. Она насыпала в них свежей земли, как только солнце начинало пригревать достаточно сильно, и с весёлым нетерпением ждала, когда прорастут семена, раскроются и запестрят бутоны и со всей округи слетятся на них хлопотливые шмели и кокетливые бабочки.

Зиму с её гармонией чёрного и белого Лотта тоже любила, но рисовать зимой на пленэре было неудобно: коченели руки, густели и замерзали акварельные краски. Совсем другое дело было летом, когда, обвесив себя необходимым реквизитом, она надолго уходила из дома рисовать рассыпанные вокруг Борго старые усадьбы, берег моря, реку, крохотные лесные озерца, болотца. В погожие зимние дни она подолгу бродила по улицам города, по его окрестностям, выискивая подходящие для рисования места, но рисовала всё-таки мало. Она могла долго и внимательно разглядывать висящее в соборном капитуле большое полотно Тельнинга, изображавшее императора Александра в момент провозглашения автономии Финляндии, или вглядываться в силуэты старинных зданий в узких улочках и переулках Борго, или наблюдать за суетливой рыбной торговлей на городском рынке. Всё будило её воображение, и во всём могла она замечать красоту.

Но жизнь в маленьком городке текла слишком спокойно и размеренно, и иногда Лотта чувствовала, что эти спокойствие и размеренность не дают достаточной пищи для её творчества. Порой ей хотелось расцветить свои полотна яркими, контрастными красками, и тогда, не находя этих красок и контрастов в городе и окружающей его природе, она составляла натюрморты из цветов, керамики, бутылок, посуды, аптекарских склянок, ёлочных украшений, фруктов и других подручных предметов. Прежде чем сделать мазок кистью, она неторопливо смешивала краски, внимательно вглядываясь в эти предметы, и порой придавала им совсем неожиданную форму, наделяла их нехарактерным для них цветом, как будто видела их совсем по-другому, не так, как все. Но если в живописи, пользуясь кистью и красками, она умела создавать свой собственный цветной и яркий мир, то в повседневной жизни всё было не так. Жизнь эта текла уныло, однообразно, и ей всё чаще казалось, что если бы не живопись и не книги, она бы умерла от тоски. Уединяясь в своей уютной и тёплой комнатке, она читала запоем милые сердцу книжки, рисовала акварелью, предавалась мечтаниям. Да и как было не мечтать в её-то лета?

2

Свою крохотную дачку в нескольких верстах от Борго госпожа Янсон продала: жить на вдовью пенсию вдвоём с дочерью было трудно. Муж госпожи Янсон получал хорошее жалованье, но на чёрный день она так ничего и не отложила: приходилось много платить и за аренду петербургской квартиры, и за прислугу, и за образование дочери. Ей казалось, что она ещё успеет сделать необходимые накопления, но вместе со скоропостижной кончиной мужа умерли и её надежды на обеспеченную старость. Теперь они с Лоттой жили в окружённом палисадником деревянном домике покойных родителей госпожи Янсон.

Лотта тяготилась жизнью в доме матери. Пора было подумать о своём будущем и если не выйти замуж, то хотя бы устроиться гувернанткой к хорошим людям. В этом ей могли бы помочь и рекомендация институтского начальства, и золотая медаль, полученная из рук самой императрицы, но найти место гувернантки в Борго было непросто.

Часто и с грустью вспоминала Лотта институт. С каким нетерпением ждали девочки дня его окончания, обретения долгожданной свободы! И какими чудесными кажутся ей теперь проведённые в нём годы! Было там всякое: и слёзы, и радость, и предательство, и верная дружба. Но какими милыми кажутся теперь их забавы, невинные шалости, детские страдания! Целый год Лотта переписывалась со своими институтскими товарками Ольгой и Ритой, но Ольга уехала к себе в Юрьев, в Эстляндию, вышла там замуж и перестала писать, Рита уехала на Кавказ. Иногда Лотта получала письма и от других товарок. Мало кто из них остался жить в Петербурге, большинство разъехались по родным местам, многие, из семей победнее, поступили на службу гувернантками, другие вышли замуж.

Лотта вспоминала, как недавно вместе с другими жителями Борго ходила встречать с поезда Сельму Лагерлёф. Местные школьники от вокзала до самого центра образовали шеренги вдоль дороги, приветствуя Сельму. Самые известные