Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918 - Дмитрий Станиславович Парфирьев

Степанковский и М. Тышкевич. Оба поддерживали связь с тайным агентом русского МИД в Берне В.П. Сватковским. Они передавали ему информацию от австрийских политиков, тот, в свою очередь, перенаправлял сведения русскому посланнику в Берне, а посланник – непосредственно в Петроград[632]. Именно на основе сведений от В. Панейко, переданных Степанковским, в апреле 1916 года Сватковский составил записку о настроениях украинцев Австро-Венгрии[633]. В записке говорилось, что часть украинских кругов обсуждает, как действовать в случае русского успеха в Галиции – «остаться до конца в австрийском лагере или при известных условиях попробовать добиться осуществления главных пожеланий, хотя бы и в более скромных размерах с Россией и в России». Сватковский отмечал, что некие деятели «более близких к нам оттенков» готовы даже к установлению в Галиции «общерусского режима», при котором выигрыш для украинцев будет заключаться в объединении украинских земель[634]. Потенциальным лидером пророссийской группировки Сватковский называл В. Бачинского, одного из лидеров оппозиции К Левицкому в УНДП: «Лицо, много беседовавшее с ним в эту пору, вынесло вполне определенное впечатление, что масса людей, шедших с Левицким за Австрию, пойдут при известных обстоятельствах с Бачинским за Россию»[635]. Кроме записки Сватковского, ничто не указывает на подобные намерения этого политика. Авторитет Бачинского как общенационального лидера был сомнителен – коллеги посмеивались над его карикатурной упитанностью и репутацией алкоголика[636]. Впрочем, после войны Бачинский покажет готовность к компромиссной политике. В 1920-х годах, после окончательного присоединения Восточной Галиции к Польше, он возглавит политическую группировку «автономистов», сторонников гибкой политики по отношению к Варшаве, и будет заклеймен бывшими соратниками как предатель[637].

Вопрос о взаимодействии с русскими властями в самих Галиции и Буковине не стал чисто умозрительным. К осени 1915 года, после освобождения большей части этих земель войсками Центральных держав и стабилизации линии фронта, русская армия все еще контролировала некоторые районы Галиции, включая крупный город Тернополь. Кроме того, памятуя о том, как быстро русская армия продвигалась на запад в 1914 году, австрийские украинцы не сбрасывали со счетов возможности ее возвращения.

На руку украинскому движению сыграло то, что вместе с русской армией Галицию покинули почти все русофилы, которых после репрессий 1914 года в регионе и без того поубавилось. Отчетливее всего это ощущалось в поветах Лемковщины, где их позиции прежде были особенно сильны: старосты рапортовали в наместничество, что в гминах почти не осталось «промосковски» настроенных людей[638]. В местностях, где русофильские настроения были слабее, проявлялась та же тенденция: «Все, кто был благосклонен к москалям, ушли вместе с москалями»[639]. Бегство русофилов позволило украинским кругам еще больше дискредитировать конкурентов и расчистило поле для работы с местными жителями. Украинская пресса стремилась маргинализировать русофильство: «Вызовы русофильских злорадных гиен – с их цареславиями, православиями и панславизмами не сломили основы украинских народных масс, а когда в этом испытании огнем на ту сторону отпали никчемные струпья, этим лишь очистился наш народный корень от опасной заразы», – писал К Левицкий в канун нового, 1916 года[640]. Ему вторил Н. Василько, отмечавший, что «украинские мужики» Буковины, не считая «морально сбитых с толку единиц», остались преданны императору и «родному краю»[641]. Украинцы-военнослужащие сочиняли стихи о «кацапах», которые «в нашу родную землю москалей впустили» и «за нас взяли рубли»[642].

К осени 1915 года на территории Российской империи оказалось немало австрийских украинцев – военнопленных и административно сосланных, так называемых «заложников». Среди них были униатские священники во главе с митрополитом Львовским и Галицким, литераторы, представители общественных организаций и политики разного калибра. Хотя русские власти относились к украинскому движению негативно, национальные активисты не претерпевали в России особых лишений и не выделялись на фоне австро-венгерских подданных других национальностей, что с обидой констатировали их антагонисты-русофилы[643]. Под особым надзором и в изоляции находился лишь Шептицкий, как самый привилегированный «заложник».

В. Охримович, один из основателей УНДП, отбывал ссылку в Енисейской губернии. В частных письмах из деревни на Ангаре, где насчитывалось всего 40 домов, политик жаловался, что живет на «краю света» и чувствует «одиночество и потерянность»[644]. Депутат рейхсрата от УНДП Т. Старух оказался в городе Ядрин Казанской губернии. Его статус парламентария в бумагах полицейского ведомства никак не фигурировал – он считался «непривилегированным» арестантом[645]. Старуху повезло больше, чем Охримовичу: в Ядрине жило несколько сотен галичан, в том числе интеллигенты-украинцы[646]. Депутат рейхсрата с Буковины Н. Спинул, арестованный 3 сентября 1914 года в Черновцах за «вредную агитацию в народе против России», более года провел в Тобольске. Благодаря усилиям Н. Василько Спинула и еще нескольких черновицких «заложников» удалось освободить при посредничестве посольства США в Петрограде[647].

Из украинских парламентариев, оказавшихся в зоне русской оккупации, удачнее всего сложилась судьба Т. Окуневского. Вскоре после ареста политика отпустили, и он с семьей перебрался в Киев. Здесь он прожил два года и даже нашел работу, а после Февральской революции вернулся в Австро-Венгрию и продолжил парламентскую деятельность[648].

С мая 1915 года украинских «заложников» в России организованно поддерживало киевское «Общество для оказания помощи населению Юга России, пострадавшему от военных действий», по сути – «замаскированный украинский комитет вспомоществования»[649]. Общество помогало желающим добиться смены места жительства, правда за их собственный счет[650]. С лета 1915 года многие видные украинские деятели из Галиции обосновались в Киеве: директор общества «Днестр» С. Федак, К Паньковский, И. Свенцицкий и другие. Первое время они сидели в заключении, затем их взяли «на поруки» киевские украинцы[651]. Некоторые «заложники» искали помощи у партии кадетов, открыто критиковавших политику русских властей в Галиции, в том числе у ее председателя П.Н. Милюкова. Депутату рейхсрата М. Петрицкому Милюков помог добиться замены тюремного заключения на ссылку в Казанскую губернию[652]. Политик Д. Стахура в январе 1916 года пытался связаться с Милюковым[653], и, видимо, успешно: в ноябре того же года он советовал своему однопартийцу также обратиться за помощью к кадетскому лидеру или «другому какому-нибудь влиятельному депутату»[654].

В украинских кругах Австро-Венгрии о высланных в Россию земляках не забывали. В прессе и публицистике их называли «сибиряками», причем слово «Сибирь» в этом контексте применялось едва ли не к любой части России. Так, в июле 1915 года «Нове слово» напечатало заметку «Третий украинский депутат в Сибири» с сообщением о доставлении Т. Старуха в Курск[655]. Газеты публиковали подробные списки «сибиряков» с указаниями мест текущего пребывания[656].

Почти