Восход - Петр Замойский

Сначала встал на одно колено, затем на другое и дотронулся до курчавой резьбы наличника. Потом тихо и тяжело начал подниматься. Вдруг хрустнуло в коленке, и мне показалось, что поломалась доска, и я чуть не вскрикнул с испуга.

Вот и щель. Глянул в нее и отшатнулся, замерев.

Осторожно, не прислоняясь к стеклу окна, вновь поглядел.

Первым увидел сухощавого с седой окладистой бородкой и пышными усами старика. Я решил, что это и есть добродетельный помещик Тарасов. Он сидел за столом у дальней, глухой стены. Справа и слева сидели еще двое. Один в расстегнутом френче, низко нагнувшись. Видимо, охмелев, он дремал. Второй, в очках, одутловатый, что-то говорил, размахивая рукой, в которой держал ременный стек. Этого я признал сразу. Васильев, бывший воинский начальник при земской управе. Еще зимой мы схватили его на восстании в Маче и отправили в губернский город. Как он очутился здесь? Кто его отпустил? Может быть, бежал?

На столе бутылки. Помещик, слушая, лишь головой кивал. Наконец задремавший гость поднял голову. У меня подкосились ноги — то был Жильцев. Он был пьян, но не слишком. Они о чем-то заспорили. Васильев принялся хлестать стеком по столу. Тарасов умоляюще замахал на него руками и показал в угол. Значит, еще кто-то есть. Скоро к окну двинулась тень, и почти нос с носом я встретился через стекло с Егором Полосухиным. Отодвинув штору, он посмотрел в окно, затем отошел и сел на кресло возле шкафа.

«Хоть бы слово услышать!»

В комнату совершенно спокойно с подносом в руках вошла Василиса. Расставила на столе тарелки, затем, скрывшись, вновь появилась и внесла огурцы, дымящееся мясо, лук, хлеб.

Когда она входила, разговоры прекращались.

Тарасов что-то крикнул ей вслед. Затем к столу из того же угла, где сидел до этого Полосухин, хромая, прошел молодой человек. Уж этот-то знаком мне. Значит, Ванька Жуков или успел выспаться, или совсем не ложился, а прямо от своих будущих родных прохромал сюда.

«Так вот ты еще каков, дружок!»

Снова вошла Василиса, и на столе прибавились две бутылки, большие квадратные, будто из-под керосина. Это были старинные штофы.

Мне стало ясно. Хотел было отойти — ведь пора встречать Ивана Павловича, — но услышал откуда-то снаружи тихий стук. Тарасов быстро встал и качающейся походкой направился в ту дверь, откуда выходила Василиса. Там дверь на кухню. Опять стук издали. И, кажется, скрип колес, фырканье лошади. Услышал это и Федя. Он поднял голову. Я ему кивнул, он пополз по канаве.

А в это время я глаз не спускал с сидящих за столом. Они настороженно ждали хозяина.

Скоро он вошел, а с ним вместе — этого я никак не ожидал, — вместе с ним тучный старик Климов и председатель Бодровского сельсовета. Председатель нес два жбана, точь-в-точь такие же, какие Андрей захватил тогда у них в салотопне. Все весело поздоровались и сели к столу. Стало быть, вот для кого фабриковали самогон в салотопне.

Председатель был выпивши и сразу начал что-то рассказывать, но Васильев погрозил ему стеком. Председатель, все так же улыбаясь, полез в карман, вынул две бумажки, одну подал Васильеву, вторую — Жильцеву. Как ни было это далеко от меня, но я заметил, что на бумажках были штампы и печати.

«Подложные документы!»

Снова кто-то подошел к окну и, полуоткрыв штору, взглянул наружу. Я прижался к стене. Свет из щели брызнул на улицу. Через некоторое время он исчез.

Из-за угла показался Федя и принялся махать мне, чтобы я шел к нему. Пришлось лечь и ползти по канаве. Опять взвыл Архимед.

Федя взял меня за руку, и мы, полусогнувшись, пошли вдоль стены к углу дома.

— Вон, — шепнул Федя и указал по направлению к какому-то сараю или омшанику.

Там стояла лошадь, впряженная в телегу, на телеге лежала куча травы. Лошадь была привязана вожжой за столб, под морду брошен корм.

— Есть кто там? — спросил Федя, указывая на дом.

Я рассказал, что видел. Федя, посиневший от холода, дрожал.

— А чья это телега? — спросил я.

— Не знаю… Пойдем… вон туда.

Мы тихо добрались до сарая. Дверь была полуоткрыта.

В сарае валялись поломанная мебель, щепки, дрова и три улья. Один улей лежал возле окна.

От дома послышались шаги и звук, похожий на тот, когда несут колотые сухие поленья дров.

Федя встал на улей. Слышно было, как кто-то, тихо говоря, подошел к телеге. Послышался шорох раздвигаемой травы. Затем в телегу что-то начали складывать.

— Винтовки. Считай, — шепнул Федя.

Винтовки укладывали бодровский председатель, Жуков, Тарасов и Жильцев.

Уложили быстро, сверху еще накрыли травой. Вышли Полосухин с Васильевым.

Полосухин нес два оцинкованных ящика. И это уложили на телегу.

— Езжай гумнами, — посоветовал Жильцев, — а там вдоль реки.

— Стало быть, седьмого? — хрипло спросил председатель.

— К пяти утра. У моста вас встретят.

Потом Жильцев, поправив очки, строго спросил:

— Надежные?

— Все равно им деваться некуда. Дезертир — он и есть дезертир.

— Пока в руки им это не давай, — указал на телегу.

Подвода, скрипя колесом, тронулась… В саду снова взвыл Архимед.

— Пошли! — приказал Жильцев.

И все направились обратно в дом. Сзади тяжело плелся Климов.

«Жаль, — подумал я, — не расстреляли тебя в прошлом году вместе с сыном».

— Что теперь делать? — спросил Федя.

— Василису повидать.

— Как?

— Не знаю как, а надо. Ты вот что, Федя, оставайся, а я пойду встречать наших из города. Сам повидай Василису и спрячься, подглядывай.

— Выпить бы! — пожелал Федя.

— Попроси у Василисы. А то простынешь.

Садом, а затем гумнами вышел я в обход на ведущую в город большую дорогу.

Как спать хочется! Все тело ноет, а мокрые ноги горят, во рту пересохло. Вот чья-то копешка сена стоит на гумне. Эх, зарыться бы в нее! Или хоть посидеть. Но я знал, что едва сяду, как сразу усну. И все же сами ноги потянули к ней. Ну, если не посидеть, так постоять прислонясь.

И, когда добрался до копны, разулся, вытер о сухое сено ноги, постелил в ботинки, потом закурил, чтобы не дремать, как вдруг заныла рука. А я совсем забыл про нее. Посмотрел на кисть — она в грязи, ссадинах и застывшей крови.

«Заражусь, — мелькнуло в голове. — Чем бы промыть?»

Не раздумывая, подошел к густому придорожнику и росой принялся мыть и оттирать кисть. Она совсем окоченела, решил погреть ее под мышкой. Стало теплее.

Снова забрался в сено. Нет, не усну. Да они же поедут мимо меня. Неужели не услышу? Нет, не усну, не усну.

…Проснулся я, сам не зная почему. А может быть, и не спал, а только дремал и этот грохот телег донесся до меня.

Они гнали рысью. Не показываясь им, я прижался к сену.

Ехали на трех подводах. На передней правил Василий Брындин, по прозвищу Брында. Богатырь, когда-то первый кулачный боец в уезде. С ним два красноармейца. На второй — Иван Павлович Боркин, предчека. И у него на телеге люди.

На третьей… на третьей, ба, мой друг, одноглазый Филя, мой односельчанин. Начальник увоенкома из ефрейторов.

Первая подвода поравнялась со мной. Я поднял руку. Брындин натянул вожжи, лошади перешли на шаг, затем остановились. И остальные тоже.

— Честь имеем явиться! — Иван Павлович подошел ко мне и приложился к козырьку кожаной кепки.

— Явились в полное ваше распоряжение, товарищ генерал. — Это уже мой друг Филя. И тоже отдал честь.

«Ах вы, черти! Шуточки вам!»

— Вольно, — сказал я.

Последним подошел Брындин, заместитель Ивана Павловича. Он молча подал мне два пальца, так как всю его гигантскую ладонь я бы не охватил своей.

— Здорόво, друг!

— Здравствуй, Василий!

Если Филя был выше меня на голову, то Брындин был выше Фили на полторы головы. И, невзирая на такой гигантский рост, на широченные плечи, на огромное скуластое рябоватое лицо, на котором и рябинки-то были каждая с копейку, Брындин обладал удивительно тонким, почти детским голоском. Казалось, ему бы реветь быком, а у него голос нежный, словно у младенца. А когда он обозлится и возвысит голос, то уже получается пронзительный звенящий писк, который режет уши. Серые узкие глаза его уходят под крутые надбровья, лицо становится бордовым, рябинки белеют, и чуть приплюснутый широкий нос, больше в ширину, нежели в длину, совсем сливается с лицом.

Страшен бывает Брындин в такие моменты. Все крупные дела по усмирению восстаний Иван Павлович поручает ему, на все опасные операции по арестам едет Брындин.

Что там ему подковы гнуть? Он их просто ломает, как баранки. Он лом гнет через колено и вновь разгибает его.

Вот какой Брындин, заместитель предчека!

Закуривая, я наскоро рассказал им обо всем, что здесь произошло. У них глаза загорелись. Брындин, слушая, грузно переваливался с ноги на ногу, и казалось, ноги его уходит в землю.

— Вот что, — начал я. — Будем осторожны. Может быть, они и спят, а может, кто-нибудь караулит. Всем вместе идти не надо. У них оружие. Теперь дальше…