Путешествие вокруг моего черепа - Фридеш Каринти

К обеду мы прибываем в Берлин, на пригородный вокзал. Супруга моя спешит в гостиницу напротив, а я остаюсь побриться, иди, мол, а я уж как-нибудь сам сумею перейти дорогу. Однако самоуверенность моя оказалась чрезмерной. С бритьем я еще кое-как справился, но затем полностью утратил ориентировку. Медленно, семеня ногами, я пытаюсь пробраться к выходу, но вынужден убедиться, что в одиночку я уже не способен ходить по прямой. Ноги мои сами сворачивают в сторону – на сей раз у меня решительно вызывает комический эффект эта моя новая особенность: идти по кругу, когда сам смотришь вперед. Как есть верченая овца, торжествующе твержу я, мне доставляет искреннее удовольствие, что наконец-то представился случай проверить на опыте двойственность души и тела, в которую я верю, – ведь я нахожусь в здравом уме и трезвой памяти, с чувствами у меня все в порядке, мысль работает как надо, а тело все же не подчиняется мне, вернее, подчиняется, но не мне, а кому-то другому, кто вселился в меня. У моего тела есть своя душа, независимая от моего «я», и эта обособленная душа теперь взбунтовалась против меня и подбивает на бунт и мое тело.

Ситуация определенно юмористическая, а юмор выдержан в немецком стиле, этакий Fliegende Blätter.[36] К событиям подключается и внешний мир. Стоит мне, хоть и по кривой, добраться до какой-либо двери наружу, как передо мной тотчас вырастает фигура в форменной одежде: Bitte die Fahrkarte.[37] А я при всем желании не могу предъявить его, поскольку жена унесла с собою. Понурясь, ковыляю я к следующей двери: Bitte die Fahrkarte. Сцена эта разыгрывается пять раз кряду, пока я, торкаясь в стены, обхожу из конца в конец гигантское вокзальное помещение. Я слишком устал, чтобы вступать в объяснения со стражниками, и, похоже, мне никогда не выбраться отсюда, ведь если бы даже я и умел ходить по прямой, меня все равно не выпустят. Захваченный силой притяжения, подобно некоей планете, я вечно стану кружить здесь, вдоль стен и вокруг центра вращения. Через полчаса, когда я уже счел себя окончательно потерянным, супруга все-таки разыскала меня. Да что же это такое, где я запропастился, она с ног сбилась, пока меня нашла. Жена откровенно признается: она решила, что я уехал с первым попавшимся поездом, лишь бы избежать стокгольмской операции. Билет у нее, и я с гордо поднятой головой выхожу из своей тюрьмы, откуда самому мне ни за что бы не выбраться.

От обеда я отказываюсь под тем предлогом, что угорь слишком жирный. Зато решаю испробовать новое занятие: писать письма, не видя букв. Это удается мне довольно неплохо, надо будет поупражняться; оказывается, натренированные пальцы могут обойтись и без глаз, вполне можно писать с закрытыми глазами при помощи транспаранта – надо будет взять патент на это изобретение. Я пишу послание Дюле-Сосредоточенному и Дюле-Рассеянному, Цини и графине, и, как потом узнаю, они без труда сумели разобрать написанное.

После того как я несколько раз удостаиваю своим вниманием раковину умывальника, подходит к концу и этот тоскливый день. В одиннадцать вечера отправляется поезд на Треллеборг, а это уже Скандинавия. Я упрямлюсь, как капризный ребенок – уж коль скоро я попал в Берлин, то желаю разок прогуляться по Унтер-ден-Линден. Мы тащимся через всю Фридрихштрассе, хорошо еще, что сегодня воскресенье, поэтому магазины закрыты, и можно только разглядывать витрины. А вот и Café Kerkau, смотрите-ка, я все же узнал его. Сколько раз сидели мы тут на галерее с Этель Юдик! Zwei Melange, schön![38] – сказал официант и убежал, а мы с ней уткнулись в газеты. Сколько новостей в мире, сколько городов мелькает на фотографиях в журналах – Париж, Лондон… взгляни-ка сюда, как интересно! Это изобретение серьезное, ни о какой подтасовке не может быть и речи, на фотографии ясно видно, что аэроплан находится в воздухе, это машина Блерио, в прошлом году он побывал и в Пеште… газета пишет, он целый час продержался в воздухе! И мы с тобой полетим, представляешь? У нас будет не автомобиль, а аэроплан, если мы, конечно, разбогатеем! Да-да, а сейчас не мешай мне читать… в Испании вспыхнула эпидемия какой-то мерзкой новой болезни – инфлюэнца со смертельным исходом…

Треллеборгский экспресс – поистине элегантный, комфортабельный поезд. Наше купе крохотное, но зато великолепно оборудованное. Вполуха я слышу, что мы поедем морем, – наверняка я неправильно понял, как это поезд сумеет пройти по морю, а может, речь идет о каком-нибудь мосте? Я стараюсь поскорей уснуть, мы прибываем на место в шесть часов утра, а в воздухе уже сейчас ощущается прохлада.

Я просыпаюсь оттого, что поезд подо мной колышется, как на волнах. Что бы это значило – землетрясение или на меня опять накатила дурнота? Я с трудом встаю на ноги, поднимаю занавеску Обзора никакого, в свинцово-сером сумраке перед самым моим окном вздымаются красные железные стены. В халате и шлепанцах я выбираюсь в коридор. Лесенка, ведущая вниз из вагона, упирается в железный пол. Колеса поезда не крутятся, и все же он покачивается. Я спускаюсь по ступенькам, делаю несколько шагов и выхожу из тоннеля, куда загнали наш поезд. Мы находимся на пароходе, на гигантском пароме. Небо и море сливаются в сплошную черноту, разрываемую лишь огоньками бакенов. Где-то очень далеко – ночью горизонт всегда кажется более отдаленным – мерцают гирлянды огней. Прислонившись к поручню, матрос на чужом языке отвечает что-то на мой тихий вопрос – мы разговариваем тихо, так как на пароходе и в поезде все спят. Я не понимаю его слов, должно быть, это какой-то из скандинавских языков. Показывая на цепочку огней вдали, он говорит: «København». Ara, понятно – Копенгаген, я произношу мягкое скандинавское слово на твердый немецкий лад. В течение нескольких минут мне удается извлечь из его слов точную информацию: вот уже два с половиной часа мы находимся на воде и ровно в шесть часов прибудем в Треллеборг. Я забираюсь обратно к себе в купе, но так и не могу больше уснуть.

Холодное, неприветливое утро на берегу моря. Стальное царство судов, причалов, траверсов, подъемных кранов – откуда мне оно знакомо? Ну конечно же, нечто подобное я видел в графике Уистлера:[39] поистине великий провидец тот, кому удается заранее познакомить нас с реальностью.

Пойдем же, пойдем, я по горло сыт путешествием, ничто меня больше не интересует. Не так представлял я себе свое первое путешествие на север. Слава богу, открытый вокзал находится тут же, рядом с морским причалом. Пригородным поездом нам добираться только до Мальме, всего полтора часа, а там пересадка на стокгольмский экспресс. В купе сразу поражает незнакомая обстановка – примета незнакомой страны: вместо скамей – огромные роскошные кресла, у нас такие можно увидеть лишь перед старинными каминами. Поезд проносится через светло-зеленый край – до чего же чистый, промытый, жгуче-сладостный здесь воздух, и тоже словно бы зеленый: ведь повсюду сосны, хотя кое-где на вершинах холмов пока еще проглядывает снег.

Итак, пересадка в Мальме. Мы решаем позавтракать. Ресторанчик – очаровательное небольшое заведение с кассовой кабинкой сбоку, барышня за кассой – белокурая Сольвейг, приветливо улыбается нам, обращаясь к ней, надлежит называть ее «фрекен». Официант рекомендует нам отведать smorgasbord;[40] я впервые слышу это название, в течение шести недель он составит основу моего рациона. Я предполагаю, что это, должно быть, нечто вроде аперитива, и прихожу в ужас, когда на стол перед нами выставляют десятки кушаний на пробу: рыба всевозможных розовых, голубых и зеленых оттенков, разнообразное жаркое, аккуратные шарики рубленого мяса, а посреди всего этого великолепия в объемистом серебряном горшочке – сливки. К сожалению, я совершенно не ощущаю вкуса (точь-в-точь как во вчерашнем сне), вот разве что, попробовав одну рыбу, с удивлением обнаруживаю, что она сладкая: да и как ей не быть сладкой, если она приправлена малиновым вареньем.

Темная зелень сменяется светло-зелеными тонами, затем опять густеет до черноты – на всем протяжении четырнадцатичасового пути мы мчимся средь сосновых лесов. Сосны, голубые озера, выкрашенные в красный цвет деревянные дома без конца и края, – такова Швеция, наивно-романтический край холмов и журчащих источников, окруженных деревьями, синих вод и хуторских построек, краснеющих меж скал. Страна улыбается вам с простосердечием, любезностью и сдержанным обаянием деревенской невесты.

Но когда в третьем часу дня поезд наш прибывает в столицу, я чувствую себя донельзя усталым. Только и успеваю заметить, что едем мы вдоль морского побережья, среди заливов и каналов, ну и вижу сверкающую вдали вышку – золоченый купол городской ратуши. Вот и все мои впечатления о Стокгольме, и они не пополнятся еще в течение недели. Нас встречает госпожа X., которую известили из Пешта о нашем приезде. Багаж наш укладывают в машину, через окно я вижу лишь асфальт. Судя по всему, я и в самом деле выдохся, нет у меня ровным счетом никаких желаний. Машина останавливается у подъезда чистого, белого здания. На фасаде черными буквами надпись: «Serafimerlasarettet».[41] Мне помогают подняться по лестнице, с которой нескоро предстоит спуститься обратно… если вообще предстоит. Неподалеку от лестницы из коридора ведет дверь в обыкновенную одноместную больничную палату. Меня принимают под свою опеку две стройные, чистенькие сестры милосердия в белых чепцах: раздевают меня, укладывают в постель. Все документы у меня забирают.