Белый Север. 1918 - Яна Каляева

при нем говорил: «Пора, мол, внести решительные перемены в деятельность правительства», он кивал, индюк самодовольный… А потом, на параде куда он денется? Скажу, так мол и так, правительство было да все вышло, а, кстати, вот и новое. Не станет же Пуль перед американцами позориться, показывать, до какого бардака довел губернию.

— Капитан Чаплин, позволите вопрос?

— Задавай, чего уж там…

— Вы разве не знали, что эти люди — социалисты, когда сюда их везли?

Чаплин глубоко вздохнул:

— Да черт в них ногу сломит, в партиях этих… расплодились, что твои кролики. Они же от «Союза возрождения» были, вот и подумал, с ними можно работать… А потом, не все социалисты тряпками оказались, вот Савинков тот же — на что террорист, а какую славную бучу поднял в Ярославле! Большевики так перепугались, что даже авиацию в ход пустили, весь город разнесли в труху. Думал, и эти парни боевые окажутся, а они только и знают что сопли жевать… большевизм им де не преступление… А вот и Бажин, наконец-то. Доложите обстановку!

— Британский патруль удалился в сторону доков! Путь свободен!

— Отлично. Выводите! — и негромко, непонятно к кому обращаясь: — С Богом…

Торопливые шаги, суета, смазанные окрики. Кто-то чуть не свалился в канаву в полуметре от головы Максима и энергично выругался. Потом голоса отдалились, стали невнятными; кажется, Максим различил что-то вроде «не стоим, пошли!» Наконец все вроде бы стихло, ну или по крайней мере больше мокнуть в канаве было невозможно. Максим, едва чувствуя тело, выбрался, уселся на землю и попытался осмыслить, что же сейчас произошло.

Итак, военный переворот. Глупый и бесславный конец попытки построить демократию в Северной области. Чуть больше месяца продержались! Интересно, Максима теперь тоже арестуют? Вроде невелика птица, но кое-где засветиться успел. Так что домой нельзя… Забрать бы свое пальто, оно так и висит в гардеробной, и бумажник с деньгами в нем остался. Но в гостиной членов ВУСО горит свет. Забыли выключить или оставили охрану? Наверняка оставили, ведь одного министра не досчитались. Кого, интересно? А, да какая разница? Что теперь вообще можно сделать? Наган в кармане намок… Да и в кого стрелять?

Максима била крупная дрожь. Нога, затихшая было в холодной воде, снова запульсировала болью. Одно хорошо — запаха сточной канавы он теперь не ощущал, потому как привык. Но вот первый же встречный непременно почувствует.

Оставаться здесь нельзя — часовые могут снова обыскать сад. Но куда можно пойти в таком виде — хромым, вонючим, ни черта не понимающим? Максим ощупал ногу через голенище. Икра распухла так, что непонятно, получится ли стянуть сапог. Кость сломана, что ли? Но даже если удастся с грехом пополам ковылять, опираясь на палку — то куда?

Максим заставил себя успокоиться. Он ведь не просто так здесь, надо подумать о чем-то более важном, чем собственная шкура. Чаплин опасался встретить британский патруль… а его человек выражал сомнения насчет реакции Пуля. Британцы — вот кто может вмешаться! Против них Чаплин не пойдет, силы неравны, да и верность союзническим обязательствам для него не хухры-мухры. К послам идти бесполезно, дипломатия мало что решает в захваченном хунтой городе. Значит, к самому Пулю… благо до британского штаба рукой подать. Максим глянул на часы — «Омега» пережила погружение в холодную жижу. Половина первого. Всего каких-то полчаса назад он мирно работал с документами, а кажется, сутки прошли. Разыскал отброшенную палку, встал. В принципе, если почти не переносить вес на левую ногу — ничего, терпимо.

Хотя каждый шаг давался с трудом, а промедление было опасным, Максим доковылял сперва до дождевой бочки под водоотводной трубой, чтоб умыть хотя бы лицо и руки.

По случаю ночи и комендантского часа улицы были безлюден. Свет в окнах электрифицированных домов не горел. Ветер гонял над мостовой жухлые листья. Снова залаяла собака, и Максим мысленно поблагодарил ее: если бы не она, его барахтанье в канаве наверняка услышали бы.

Постовой у дверей особняка, занятого британским штабом, скорее учуял, чем увидел ночного гостя, и гаркнул кое-как заученное русское:

— По-шел вон!

— Срочное сообщение для генерала Пуля! — сказал Максим на самом чистом английском языке, который только был способен выдать.

Часовые растерянно переглянулись — не ожидали услышать весьма пристойную родную речь от вонючего колченогого бродяги.

— Ну не впускать же его… — пробормотал один другому.

— А вдруг правда что-то срочное? — пожал плечами другой. — Генерал здесь еще…

— Вот что, малый, — обращаясь к Максиму, первый часовой произносил английские слова медленно и отчетливо, чтобы до туповатого аборигена дошло. — Как о тебе доложить дежурному офицеру?

— Не дежурному офицеру, — упрямо повторил Максим. — Генералу Пулю. Это очень серьезно. В городе военный переворот. Я Ростиславцев, комиссар правительства.

Часовые снова переглянулись, и один из них приоткрыл дверь и прокричал внутрь что-то неразборчивое. Пуль вышел минуты три спустя. Посмотрел на Максима, едва заметно сморщил нос и остановился в пяти шагах.

— Отчего вы в таком виде, мистер Ростиславцев? Доложите, что произошло.

Максим как мог внятно изложил все, что видел — вернее, слышал.

— Holy shit… — прошептал Пуль одними губами. Потом скомандовал часовым «присмотрите за ним», резко повернулся и ушел в дом.

Часовой прикладом указал Максиму на скамью метрах в двадцати от поста.

Пару минут спустя на улицу быстрым шагом вышел отряд из трех солдат и офицера и почти сразу за ним — еще один; оба направились куда-то в город. Про Максима, кажется, все забыли. Накатило отупение. Пульсирующая боль в ноге волнами расходилась по телу, но от холода не спасала. Больше всего хотелось вытянуться прямо на этой лавке и уснуть, наплевав на последствия и для себя, и для демократии Северной области.

Одна группа вернулась минут через двадцать, вскоре после нее — другая, увеличившаяся в численности. Максим разглядел среди британцев двух рядовых и офицера в русской форме, их явно вели под конвоем. Минут пять спустя про Максима наконец-то вспомнили: к нему подошел паренек в звании капрала — кажется, именно об этом говорил шеврон с двумя полосками на плече. Речь капрала была невнятной — половину слогов он глотал, половину растягивал до невозможности, однако Максиму и в своем времени приходилось сталкиваться с тем, что уроженцев некоторых регионов понять сложно. Так что паренек скорее жестами позвал Максима за собой к одной из хозяйственных построек.

Не сразу стало понятно, что закрепленный