Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

снегом, поэтому контуры их совершенно размыты».

Все страхи были сразу же позабыты. Это аэродром. Вон темнеет на снегу посадочный знак «Т». Оказывается, в темноте они заплутали и пошли в противоположную сторону. Успокоенные, они вернулись к оставленным на снегу бурам и вскоре набрели на знакомый торос и вышли к желанному полю.

Но его было не узнать. Всё поле изломано, переторошено. Возле опытных скважин прошла гряда свежих торосов, а под ними оказались погребёнными все сторожки от старых скважин. Пришлось начинать всё заново. Пробили скважины, замерили толщину льда, который стал уже нарастать снизу. Обратно шли, весело переговариваясь, посмеиваясь над своими недавними страхами, а взобравшись на торос, увидели наконец лампочку – маяк на радиомачте.

В общем, всё кончилось благополучно, однако Сомов после этого случая запретил удаляться от лагеря вне видимости лампы-маяка. «Такой риск – дело отнюдь не благородное», – заключил он свою короткую речь.

1 декабря

Откидная дверь на камбузе, обитая оленьей шкурой, создаёт некоторые неудобства. Стоит её неосторожно приподнять, как иней, густо покрывающий мех, сыплется за воротник. Поэтому со временем все освоили новый метод проникновения в кают-компанию. Дверь осторожно приподнимают и, просунув ноги вперёд, рывком протаскивают тело. Тоже не очень удобно, но зато вполне безопасно. С некоторой поры я без труда узнаю, кто ко мне пожаловал в гости. Серые изношенные валенки – значит, Саша Дмитриев, упорно не признающий преимущества унтов. Коричневые унты с чёрными, словно выпачканными углём, пятнами – это Жора Щетинин. Светло-коричневые с обожжённым мехом – Гурий Яковлев.

2 декабря

Чистка зубов, утреннее умывание и лёгкая зарядка – неотъемлемая часть нашего быта. Сомов требует неукоснительного их выполнения, считая, что, помимо личной гигиены и пользы для здоровья, они способствуют поддержанию «морального духа».

Однако обряд гигиенических процедур превращается с утра в цепь мелких испытаний для нервов и терпения. Они начинаются с вылезания из спального мешка, напоминающего прыжок в ледяную прорубь. Чтобы умыться, надо сперва растопить лёд, в который за ночь превращается заготовленная накануне вечером вода. От мытья снегом мы давно отказались. Его кристаллы на тридцатиградусном морозе не успевают растаять от тепла ладоней и лишь царапают кожу лица. Затем следует бритьё. Впрочем, в последнее время от него многие отказались и стали отпускать бороды. Одни – чтобы избавиться от хлопот, связанных с этой процедурой. Другие – усматривая в бороде атрибут «бывалого полярника». Третьи считают, что борода хорошо защищает от холода. Яковлев же утверждает, что для него борода – источник питьевой воды, поскольку за время очередного «срока» на ней намерзают сосульки, которые прекрасно утоляют жажду. Я тоже перестал бриться, поскольку, однажды заглянув в зеркало, пришёл к выводу, что борода очень подойдёт к моей английской трубке и придаст больше мужественности моей физиономии. Только Сомов, Никитин, Миляев продолжают ежедневно выскабливать свои щёки.

Впрочем, бритьё составляет лишь самую малую толику наших бытовых трудностей. Всё это меркнет по сравнению с необходимостью ходить в уборную.

Правда, Комаров соорудил фанерную будку, намалевал на дверях соляркой большую букву «М», но даже кратковременное пребывание в ней со спущенными штанами (а оно при нашем питании обычно бывает продолжительным) превращается в испытание мужества. Сидишь в кромешной тьме под завывание ветра, то и дело трёшь замерзающий зад и прислушиваешься к каждому шороху: не медведь ли? С некоторых пор многие даже берут с собой в туалет кольты – так, на всякий случай.

А тут возникла ещё одна немаловажная проблема – банная. За несколько месяцев наша одежда, многослойная, как капустный кочан (нижнее трикотажное бельё, шерстяное бельё, свитер, суконная куртка, меховой жилет), пропиталась потом, и тело зудит, словно искусанное насекомыми. Правда, от последних – Бог миловал. Видимо, ни одна ползающая тварь не выдерживает полярного холода, не то что человек. В летнее время организовать баню было несложно. Грело, хотя не очень, солнце, и воды было хоть отбавляй. Бери из любой снежницы, наполни до краёв бак, разогрей на АПЛ и плескайся себе на здоровье. А упаришься – ныряй в озерцо, голубеющее прямо у входа в палатку.

Другое дело сейчас. Темнота, снег, мороз, да и бензина в обрез. Но терпеть стало больше невмоготу.

– Михал Семёнович, – обратился Сомов за ужином к Комарову, – не пора бы баньку организовать? Все, небось, истосковались по горячей воде.

– Будет сделано, – охотно отозвался Комаров. – Чего ж откладывать? Сейчас прямо и пойду городить банный агрегат. Он у меня с лета лежит в мастерской.

Агрегат, о котором напомнил Комаров, состоял из трёхсотлитровой бочки из-под бензина, в центре которой к отверстию в днище была приклёпана широкая труба. Эдакий своеобразный самовар. Для бани выделили запасную гидрологическую палатку, обложили её снежными кирпичами, пол застелили листами фанеры и покрыли брезентом. По окружности палатки у стенки поставили ящики-полки. Общими усилиями нарезали целую гору снежных кирпичей. Главным банщиком назначили безотказного Зяму Гудковича. Агрегат поставили на высокую железную треногу, разместив под ним АПЛ. Наконец все предварительные работы были закончены: бочку наполнили снегом, АПЛ заправили бензином, и она, весело гудя, принялась за дело.

Как описать оханья и уханья поклонников мыла и горячей воды, забравшихся, чтобы не отморозить ноги, на ящики? Лампа гудела, вода в «самоваре» весело клокотала, пар клубился, и вниз на фанеру стекали чёрные потоки мыльной воды.

Согласно неписаным станционным правилам, последними в баню пошли Сомов с Никитиным. Они уже сбросили всю одежду, основательно намылились, налили шайки до краёв горячей водой, как вдруг лампа фукнула и погасла. Гудкович, взявшись за починку, присел на корточки, поковырялся примусной иголкой в капсуле, подкачал насосом, дёрнул регулятор и, промолвив: «Теперь полный порядок», – поднёс спичку. Раздалось громоподобное «уу-фф», и к потолку взлетел столб пламени. Палаточный полог вспыхнул, как спичка. Шайки были мгновенно выплеснуты на огонь, бак перевернулся, и водопад обрушился на злосчастную АПЛ. Пожар удалось погасить довольно быстро.

– Ничего себе попарились, – ворчал Макар, стирая с себя подсох- шую мыльную пену. Но Сомов, которому и на этот раз не изменил оптимизм, засмеялся в ответ:

– Хорошо бы мы выглядели, если бы пришлось нагишом бежать по сорокаградусному морозу. Считайте, Макар Макарович, что мы с вами отделались лёгким испугом.

За ужином, на котором в честь бани и воскресенья было разрешено по «пять капель» коньяка, эта история была предметом шуток и подначек в течение всего вечера. Хохотали все: и четыре пары «чистых» (отличавшихся белыми, отмытыми от многомесячной грязи лицами), и пара «нечистых», закопчённых, как трубочисты, и немытый Гудкович.

– Нет, вы поглядите на них – прямо пещерные человеки, – измывался