Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом - Александр Казанцев

В октябре 1941 года был под Москвой, на фронт возил боеприпасы и раненых с фронта. За все это время имел десятки раз возможность быстро и без всякого риска перейти обратно. Когда немцы разбитыми и обмороженными в панике бежали от Москвы, он вместе со своей колонной делил общую участь. От Москвы немцы откатывались под ударами частей Красной Армии, которыми командовал и генерал Власов, позднее возглавитель и организатор Освободительного Движения, давший ему и свое имя.

Жиленков был опознан. Его указал кто-то из солдат штаба его армии. Он был арестован и самолетом доставлен в Берлин. Позднее, когда он был уже на свободе, я узнал его ближе. Для меня всегда были непонятными причины, побудившие его вести себя так, как он вел себя первые восемь месяцев с этой стороны фронта. Почему он не бежал обратно, столько раз имея возможность для этого, он позднее, в разговоре, объяснял мне так: — Вы, кажется, неплохо знаете советскую жизнь, но есть в ней что-то, что можно понять, только пожив там… Критика советского строя, — я сужу по здешним книгам, газетам и журналам, — начинается обычно с того, что говорят о тяжелом материальном положении, до которого советское правительство довело народ. Это верно, но не это самое главное… Другие находят, что тяжелее материальной нужды — неуверенность в завтрашнем дне, психологический гнет. Это уже ближе к истине, но и это еще не то. Психологический гнет заключается не в постоянном страхе, не в невозможности самостоятельно жить даже в своем внутреннем мире, а совсем в другом. Если вы член партии и непросто член партии, а какой-нибудь руководитель, вы должны быть все время в состоянии энтузиазма, в состоянии восторга, в состоянии непоколебимой веры и в вождя, и в каждое его указание. Если вы только согласны со всем этим — этого мало, этого недостаточно. Вы должны гореть. Можете представить мое положение секретаря райкома. В неделю я обычно три, иногда четыре раза выступаю на митингах, собраниях и заседаниях. Это значит, что я должен три-четыре раза в неделю быть горящим факелом для других. Это трудно, если вы действительно верите, это невыносимо физически, если у вас веры ни на грош нет. Вы хотите спросить — так что же, все верят? — нет, не все. Верят немногие, почти никто. Но все умеют лгать. И знаете, лгать не только словами, не только глазами, а жестами, походкой, манерой разговаривать — всё это должно быть искуснейшей ложью. Если она будет слишком грубой и заметной, вы враг… Она бывает иногда непереносимой, но уйти от нее нельзя… Член партии не может сам выйти из партии. Его могут выкинуть, но последствие — быть прокаженным на всю жизнь, ждать ареста в первую голову, при первой же новой чистке. На той степени партийной лестницы, где стоял я, нети этой возможности. С этой ступени только два пути — или вперед наследующую, или в могилу. Уж если оттуда выкинут, из партии, то шанс остаться в живых очень незначителен… Вот, здесь я слышал от вас, что нацизм называют сытым большевизмом… Это неверно. Здесь вы можете стоять в стороне. Исполняйте то, что вам прикажут, держите язык за зубами, и вас, в общем, никто не тронет. А там — нет. Там старое правило- «кто не с нами, тот против нас» — остается до сих пор в силе. А быть с «нами» в моем положении это значит всё время рваться вперед, все время пылать, или все время лгать. И днем и ночью, где бы вы ни были, вы должны следить за собой. С этим сживаешься. Можно думать, можно разговаривать с другими, смеяться, но в подсознании у вас все время живет это чувство — нужно лгать. И это стоит такого нервного напряжения, что люди изнашиваются, стареют гораздо быстрее, чем где-нибудь. Вы знаете, это звучит дико, но здесь — в плену, в подневольном труде, в чуждом, враждебном мире, у врагов, я в первый раз в жизни почувствовал себя свободным человеком. Можете вы это представить? Я. — один из руководителей партии, в недалеком будущем, может быть, кандидат, а потом член Центрального Комитета, высшего управительного органа страны! Что же чувствовали простые солдаты и офицеры, попавшие в плен со мной?.. Мне не нужно гадать и расспрашивать об этом очевидцев, — я видел всё своими глазами. Видел и не мог не сделать выводов… По прошествии первых дней мне прошлое стало казаться каким-то кошмаром, тяжелым наркозом, под которым я был несколько лет. Если бы даже можно было, я просто не мог бы вернуться в состояние того угара, в котором прошли годы жизни…

О том, что перед ним была открыта дорога к большой партийной карьере, я раньше, чем от него, слышал и от других москвичей партийцев, знавших его издалека, но слышавших о нем очень много. Для крупной партийной карьеры у него было и особое качество, за которое дорого заплатили бы многие советские вельможи, — Жиленков был человеком «без прошлого», без всяких компрометирующих родственных связей, часто являющихся балластом для продвижения вверх по партийной лестнице, — он вышел из беспризорных. Но это было не всё. Глядя на его совершенно исключительную работоспособность, наблюдая недюжинный ум, можно было понять и представить — на каких людях держится административно-советский строй, какие люди не дают потонуть ему в мире противоречивых и иногда, казалось бы, несовместимых друг с другом хозяйственных и организационных вопросов.

Происхождения он был, вероятно, не очень «простого», то есть едва ли из рабочей или крестьянской семьи. И черты лица, и руки, и манера держать себя и что-то еще, трудноуловимое, — всё говорило о многих поколениях предков, не в поте лица добывавших свой хлеб…

— Георгий Николаевич, и это единственная причина, помешавшая вам вернуться? — спрашиваю я.

— Нет. Была еще одна.

— Какая же?

— Скитания по лесу с простыми солдатами, крестьянами и рабочими открыли мне глаза на отношение их, а значит, и всего народа, к советской власти и к советскому строю. Вам, вероятно, трудно будет представить, что в бытность там, в Москве, я никогда и предположить не мог, что партия, одним из руководителей которой долгие годы был и я, так глубоко погрязла в преступлениях и что она так ненавистна народу. В Москве — знаешь только о Москве, да и то не обо всей, а только о той, которая вокруг вас.

— И это всё? — донимаю его я.

— И еще не всё. Была еще одна причина, менее принципиального порядка. Возвращаться нельзя было, то есть можно было, но не хотелось до конца своей жизни догнивать где-нибудь на Колыме с клеймом предателя и врага народа, а для этого достаточно побыть на этой стороне только два часа! Я не чувствовал за собой никакой вины, которую нужно было бы искупать. Наоборот, мною было сделано всё, чтобы избежать этой катастрофы. Но всё это уж не так важно…

— Что же важнее этого?

— Важнее всего — все свои силы отдать действительно своему народу, а не партии, которую я столько лет отождествлял с народом. Жиленков недолго задержался у нас. Командующий средним участком восточного фронта, фельдмаршал Клюге, решил организовать, как потом оказалось, на собственный страхи риск, крупное соединение из добровольцев-военнопленных. Отбор людей и формирование первой бригады было предложено Жиленкову. Летом 1942 года он уехал с этой целью в Смоленск. Командиром бригады, принимавшим участие в формировании, был назначен полковник Владимир Боярский, в недалеком прошлом командир советской дивизии, тяжело раненным взятый немцами в плен.

Небывалое до сих пор создание крупной воинской части было понято и солдатами, и офицерами формирующейся бригады как начало исполнения общерусских желаний и надежд. Считалось, что бригада — это только первая по счету, что за ней будут формироваться десятки других и таким образом будет создана русская армия. Устав, форма были приняты свои, русские, что было особенно существенно, так как создаваемые с осени 1941 года батальоны носили немецкую форму. Немцев рассматривали как союзников, если они будут благоразумны, и возможных врагов в будущем, если благоразумие им изменит. Впрочем, уже самый факт формирования говорил о том, что возврата к розенберговской восточной политике, по-видимому, не будет.

Бригада была сформирована, вооружена и обучена в предельно короткий срок. После парада только что сформированной части командующий фронтом отдал приказ о включении ее в состав немецких соединений, указав определенный участок на линии фронта, который она должна была занять. Это было обманом со стороны фельдмаршала Клюге, на который Жиленков и Боярский реагировали самым решительным образом. В штаб фронта был послан ответ с изложением точки зрения командования и всего состава бригады — «… бригада является частью будущей русской армии и действовать будет только в ее составе. Состав бригады считает, что она создана для осуществления русских целей освобождения России от большевизма и свои отношения к немецкой армии рассматривает как союзные»…

В штабе фронта это заявление произвело впечатление разорвавшейся бомбы. В бригаду был отправлен офицер штаба с предупреждением, что если командование бригады не исполнит приказа командующего фронтом, то бригада будет разоружена, а командный состав предан военно-полевому суду.