Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер

— Навсегда?

— Навсегда ничего не бывает. Ты что думаешь, я принцип энтропии сумел отменить?

Эд провел всеми десятью пальцами по волосам, стараясь поднатужиться и подумать, что было для него — на пустой желудок и без кофеина — делом совсем не простым. Сколько ни тараторил Вилли о кофе, гостю он, разумеется, чашки не предложил.

— Конечно, — продолжал Вилли, — на что именно подбивать другие клетки, общительной все едино — ей что спешка, что застой, без разницы. А на практике это означает, что ты можешь купить на пляже мороженое с впрыснутыми в него общительными клетками, протаскать его с собой до самого вечера и только тогда съесть.

Эда уже прошибла испарина — впрочем, не от размышлений о том, что стал бы он «на практике» делать с мороженым на пляже. Он размышлял о том, каков — на практике — коммерческий потенциал центрального отопления, которое можно включать всего раз или два в день? А электрические компании? Не подошлют ли они к нему наемных убийц? Эд твердо веровал в максиму: «Изобрети мышеловку получше и транснациональные мышеловочные корпорации вытрясут из тебя душу».

— Сколько требуется… — нащупывая новую мысль, спросил он, — сколько требуется твоего вещества, чтобы поддерживать при постоянной температуре… ну… допустим… подогретую воду плавательного бассейна?

— Оптимальная пропорция — один к тысяче. Для чашки кофе это капелька жидкости, а для плавательного бассейна, ну, может, небольшое ведерко.

— И как дорого она обходится?

— Да она вообще ничего не стоит! — добродушно ухмыльнулся Вилли. — Вон, посмотри, сколько ее здесь.

Эд глубоко вздохнул — ему вдруг отчетливо представилась такая картина: Вилли Спинк обменивает секрет превращения неблагородных металлов в золото на упаковку чистых пробирок.

— Вилли, — сказал он, — будь добр, свари мне кофе. Нам нужно кое-что обсудить.

[В]

Ровно шесть месяцев спустя Линда Джером стояла на коленях перед незнакомым ей музыкальным центром, пытаясь понять, как добиться от него не только мигания лампочек, но и звука, и размышляя заодно, не сменить ли ей фамилию Джером обратно на Уиттс, ее девичью. Теперь, когда они с Эдом прожили врозь почти уже месяц, и Линда начала новую жизнь с Брайаном, самое время было сбросить путы прежней ее личности.

Беда только в том, что «Линда Уиттс» звучало ужасно во всех отношениях, да тут еще лампочки центра вдруг погасли все до единой, и Линда испугалась, не сломала ли она чего? А на смену испугу пришел страх: вот вернется Брайан домой и пришибет ее прямо на месте. Страх этот Линду немного удивил: всего только нынешней ночью она лежала, свернувшись калачиком, в объятиях Брайана и шепотком поверяла ему самые сокровенные свои мечты и надежды, кормя любовника с ложечки, точно дорогим мороженым, интимными тайнами, а он, урча, требовал добавки. Однако сегодня Брайан был на работе, и Линда вдруг поняла, что, хоть она и выспросила о прежних его привязанностях все до самого донышка, относительно чувств, питаемых Брайаном к музыкальному центру, ей ничего не известно.

— Да не молчи же ты, сучка, — прошипела она, обращаясь к глупой машине. И — о, счастье! — от сделанного наугад тычка в еще одну кнопку из динамиков хлынула музыка: Джонни Митчелл, сопровождаемая электрическими гитарами, синтезаторами и обработанной компьютером барабанной дробью. Брайан сказал вчера, что питает к ней искреннее уважение — к Джонни Митчелл, то есть, — за то, что ей хватило смелости столь радикально сменить направление, за то, что она не желает прилаживаться к ожиданиям, рожденным прошлым. «Точь-в-точь как ты, дорогая» — похвалил он ее, Линду, то есть.

Брайан был практикующим шиацу целителем, работал со звездами, немного знал Джонни Митчелл и даже получил как-то приглашение на один из ее нечастых концертов, который прослушал из-за кулис. «Она действительно хороша — даже лучше, чем я ожидал».

А вот это, интересно, какого дьявола значит?

Линда вдруг сообразила, что в квартире звонит телефон.

Вообще-то звонил он уже довольно давно, просто Линда думала, что это такой звуковой эффект, сопровождающий песню, которую исполняла сейчас Джонни Митчелл, — отповедь духу потребительства, содержавшую, среди прочего, записанные на пленку высказывания случайных людей: «Я люблю мой „Порш“» и прочее.

— Алло?

— Привет, это Элен.

Выходит, не Эд.

— Э… Элен? Как ты меня нашла?

— Ты же сама на прошлой неделе дала мне этот номер.

— Правда?

Нелепица какая-то, все равно что назвать дочери телефон супермаркета, в который она иногда заскакивает за покупками, или номер поезда, которым ездит в город.

— Ну да, — подтвердила Элен, голос ее звучал устало, напряженно, измотанно. — Сказала, что теперь твой дом будет здесь. Что у тебя наконец имеется будущее, а не одно только прошлое.

— Неужели?

— Послушай, мам. У меня все плохо. Мне нужно на время уехать.

— Уехать?

— Эти журналисты, которые лезут к нам с тех пор, как мы разбогатели, — они меня просто достали. Газеты приклеили мне кличку «Наследница Сперома», а я хочу быть обычным человеком и никому не мозолить глаза! А тут еще газетчики пронюхали, где я живу, проследили за машиной, на которой Фергюса возят в садик.

— И что?

Пращи и стрелы душечки-судьбы несколько очерствили Линду: она же сумела по-новому сбалансировать энергетические потоки своей жизни, отчего же и другим не проделать то же самое?

— Эти газетчики… — продолжала стенать Элен. — Им непременно нужно знать мое мнение о папиной ссоре с прочими членами корпорации «Спером», о купленном им Моне, которого он и называет-то «Монетом», о его аресте за вождение в пьяном виде. И все время спрашивают, известно ли мне, куда пропал Вилли Спинк, и… и что я думаю о твоем разрыве с папой. Шляются вокруг моего дома… толпами, мама, орут что-то в окна и двери. Я больше так не могу. Я оставляю Фергюса папе и уезжаю в Тунис.

— В Тунис? А как же я?..

— Ну, я думаю, тебе лучше со мной не ехать. Газетчики…

— Нет, я о другом, — дыхание Линды стало прерывистым. Что все это значит? — Как ты можешь оставить мальчика на попечение человеку вроде твоего отца?

— Не говори ерунды, мама. Папа любит Фергюса. Ему нужен кто-то, о ком он сможет заботиться. Он просто одинокий мужчина пятидесяти с лишним лет, растерявший всех друзей и получивший слишком много денег. Побудет немного дедушкой, ему это только на пользу пойдет.

— Я… Так когда ты уезжаешь?

— Считай, что уже уехала, мам, — ответила Элен, тоже теперь дышавшая со всхлипами. — Я звоню из аэропорта. Фергюс дома.

— Что значит «дома»?

И тут единственное дитя, произведенное Линдой Джером на свет, заплакало, сотрясая дрожащим голосом оптические волокна телефонной линии.

— Я больше не знаю, что это значит, — простонала Элен. — Скажи, вы с папой уже развелись?

Когда телефонная трубка снова легла в свою пластмассовую вмятинку, Линда обнаружила, что в доме сильно похолодало. Она знала, что отопительные батареи Брайана снабжены (как почти у всех теперь) «Спером-приставкой», однако не знала, где эта штука находится и как включается. Дрожа в своем купальном халате, она вспомнила горячую ванну, которую разделила вчера с Брайнаном, вспомнила, как хорошо в ней было. И, замявшись всего лишь на миг, чтобы сообразить, где тут у него ванная комната, вернулась к теперь уже беспенной, лишившейся целомудрия воде и на пробу окунула в нее палец.

Все еще довольно горячая; Брайан «Сперома» не жалел.

[А]

Когда еще ровно шесть месяцев спустя у кровати Эда и Линды Джером зазвонил телефон, их отделяло от совместного оргазма пять-шесть тычков, самое большее.

— Пусть звонит, — простонал Эд. — Это Элен, у нее снова изменились планы на завтра.

— Нет, нет! — задыхаясь, возразила его жена. — Я знаю, кто это. Просто знаю!

Линда протянула руку — настолько, насколько смогла протянуть, не отлепившись от Эда, — смахнула трубку на подушку и уже тут схватила ее.

— А… алло? — произнесла Линда.

— Алло! Это Вилли Спинк! — прозвучало в ответ.

— Вилли! — взвизгнула Линда. — Где ты?!

Большую часть года о нем не было ни слуху ни духу. Газеты называли Вилли первой жертвой сенсационного успеха своего открытия, что, в общем-то, было правдой. Стоило общительной клетке взвиться ракетой вверх, пробив крышу фондовой биржи, как лабораторию Вилли начали осаждать журналисты самого разного пошиба. Он лишился возможности думать о своих исследованиях, вдрызг разругался с Эдом, безутешно поплакал на плече Линды, а потом просто исчез, потонул в тумане газетных домыслов.

Между тем фортуна вела компанию «Спером» все вверх и вверх, возвела на самую вершину, а затем стремительно свергла в тартарары.