Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер

— Ага, так ведь и песок воспроизводится и процветает.

— Жизнь, Ральф. Жизнь! Все, что получает хотя бы малейшие шансы роста, все растет. Лишайник разрастается на обломках автомобиля. Мох — на куске дерьма.

— Возможно. Однако нельзя накормить миллионы голодающих людей одним только мхом и лишайником. Особенно, если и то, и другое придется соскребать с обломков автомобиля или куска дерьма.

Так ли уж голодают десятки тысяч бхаратанцев, проживающих в лагерях, которые обступают Окалину Ада, — это было вопросом спорным. Международные гуманитарные организации уверяли, что голодают, и рассылали по всему миру брошюры с призывами о помощи, обращенными к людям вроде Иванки Зильбермахер, — она и помогала, щедро, даже до появления первых намеков на то, что работа мужа приведет ее сюда. Однако другие наблюдатели высказывались более цинично. Лидия держалась того мнения, что мужчины-бхаратанцы живут в свое удовольствие — пролеживают бока по лагерям, болтая друг с другом, пожевывая листья лата, попивая самогонку, которую они сбраживали из поставляемого им в виде гуманитарной помощи зерна, да зачиная новых маленьких бхаратанцев.

— Если бы они оторвали задницы от земли и начали выращивать что-нибудь съедобное или, типа того, помогали бы женщинам в домашних делах, стряпне, сборе кореньев и прочем, жизнь здесь, глядишь, и наладилась бы, — как-то сказала она. — Небось, чтобы хариться, сил у них хватает, так?

— Ну зачем так говорить? — вздохнула Иванка. — Знаешь же, нам это слово не нравится.

— Госсподи, мама, я же серьезно!

— И все равно, чтобы показать, что ты говоришь серьезно, пользоваться этим словом необязательно.

Однако именно это слово использовал Ферджи Шипли, по прозвищу Феска, обсуждая с Лидией во время их дружеских бесед за армейскими бараками проблемы бхаратанцев. Замечание насчет того, что мужчинам-бхаратанцам хватает сил, чтобы хариться, было прямой цитатой из его речей.

— Гуманитарные организации уверяют, будто сотни тысяч людей помирают с голода, это че такое значит? Значит, куча народу голодает, правильно, так в здешних местах всегда голодала куча народу. И из этих голодающих некоторые, может, слабеют и заболевают. А из них некоторые слабеют и заболевают до того, что им уже никакая еда впрок не пойдет. Они все равно помрут, никуда не денешься. Так разве это настоящий голод? Я ведь о чем — разве эти козлы сохнут и помирают потому, что им лопать нечего? Дело же не в этом, точно тебе говорю. Им надо таблетки давать, которые фармацевтические компании производят, а им их никто ни хрена не дает. Ведь есть же таблетки от малярии, есть от поноса. Черт, да эти несчастные ублюдки мяса месяцами не видят, а им даже таблеток с железом и тех нипочем не дают.

Сколь бы сильное впечатление ни производила на Лидию способность Шипли к политическому анализу, как мужчина он ей не нравился ничуть. Ее свидания с этим лишенным подбородка, большеглазым, разгуливающим в феске армейским капралом носили характер чисто деловой: Шипли мог доставать за границей то, что ей требовалось. Армейские каналы снабжения походили на немыслимо длинные реки, которые, змеясь, ползли в Бхаратан из далеких, прохладных стран, производящих наркотики.

Шипли же хватало ума не тянуть лапы к чему бы то ни было из принадлежащего Лидии — кроме денег.

— Ну у тебя и пособие, — однажды присвистнул он.

— Да ладно, — пожала плечами Лидия. — Я же попусту трачу здесь жизнь, как и ты. Тебе за это платят, ну пусть платят и мне, так? Я могла бы сейчас сидеть в Сиэтле, «Годфлэш» слушать.

Пособие и вправду было не таким уж большим, особенно для американки. Просто его размер не учитывал особенностей жизни в Бхаратане, где и тратиться было не на что, и покупать почти нечего. А если не считать посещения армейской рождественской пьянки, устроенной на авиабазе Крэнфилд, что стояла неподалеку от границы с Суданом (какой роскошный прохладный туман устроили там армейские, вытащив кондиционеры под открытое небо и залив в них шестьдесят галлонов воды), так она и не ездила никуда. Родители, которых немного мучила совесть за то, что они ее сюда притащили, не решались урезать приходящие ей суммы, так что деньги к Лидии шли и шли. Родители полагали, что она эти деньги откладывает. Она и откладывала — большую их часть, благо Шипли обходился ей довольно дешево.

Но хотя бы одна особенность жизни посреди Окалины Ада была для Лидии большим облегчением: отсутствие ухажеров. В эту пору ее жизни Лидия не испытывала ни нужды в «отношениях», ни желания их заводить, однако дома деться от них было некуда, поскольку секс составлял энергетическую основу молодежной культуры. Лидию беспокоили ее соски: они занимали на груди слишком много места, да и окружия их были чрезмерно темными — захочет ли хоть кто-нибудь из мужчин притронуться к ним? Другое дело, что ей и самой не хотелось, чтобы кто-нибудь из мужчин, во всяком случае, из тех, кого она знала, к ним притрагивался. Лидия читала в глянцевых женских журналах статьи о феллацио, повторяя вслух содержавшиеся в них наставления, хотя даже мысль о том, что конец какого-нибудь дурака может оказаться у нее во рту, внушала тошноту. А еще ее тревожили складки, появлявшиеся на животе, когда она сидела или наклонялась, — означает ли это, что, занимаясь сексом, она никогда не сможет быть наверху?

Даже дружба с девушками, и та затрудняла ее, особенно в отсутствие проблем с парнями, о которых можно было бы посудачить, но, с другой стороны, одинокое хождение на концерты порождало сложности — и во время них, и (в особенности) после, — которых занятие это не стоило.

В последнее время Лидия подумывала о том, чтобы расслабиться и пожить без всякого секса, а после, за несколько дней до отъезда, дать кому-нибудь разок (а еще того лучше, только поманить и не дать), чтобы по возвращении в США получить от парня — какого-нибудь Абуда или Насрата — письмо со словами о том, что он никогда не забудет страсти, которую они разделили друг с другом, и сгорает от желания снова быть с ней. Впрочем, все это были пустые мечты! Бог знает, во что ей могло бы обойтись такое письмо!

Она без устали запасала разные разности, которые могли обрести по возвращении домой силу, гораздо большую той, какой обладали здесь: вещи, впечатления, знакомства. То, что здесь выглядит неприятным, неудобоваримым, даже пугающим, станет там, в Сиэтле, ценнейшей культурной валютой. Наткнуться посреди стоянки грузовиков с гуманитарной помощью на раздувшийся труп ребенка — переживание, что и говорить, тошнотворное, однако воспоминания о нем способны высечь в душах ее друзей искру благоговейной зависти. Да те же прогулки при 120-градусной жаре — «Ну а как же, — скажет она недоверчиво внимающим ей друзьям, — иначе я бы там просто подохла со скуки».

У плеера Лидии имелась функция «запись», что позволило ей запастись похоронными песнопениями бхаратанцев. Она знала в Сиэтле пару ребят, игравших в усложненно-примитивной индустриальной фанк-группе под названием «Гибридная спора», так они, ради того, чтобы опробовать бхаратанское пение, пошли бы и на убийство. Они могли даже принять ее в группу, лишь бы получить эти записи, — Лидия немного пела, играла на ударных, а там, глядишь, начала бы и на клавишных лабать, на тех, в которые вставляются карты с памятью. Лучше уж в музыкантши податься, чем изучать металлургию и ювелирное дело — новейшее из занятий, к которым пытались склонить ее родители.

— Интересное же дело, — убеждала Лидию мать. — Ты ведь все время ищешь на базарах всякие чудные металлические браслеты, амулеты, пряжки для ремней, а так сможешь мастерить их сама и продавать людям вроде тебя.

Однако если и существовал хоть какой-то способ навести Лидию на мысль о самостоятельном заработке, то он определенно был иным: она не хотела лишаться повода для ходьбы по базарам, не желала мастерить украшения для кого бы то ни было, кроме самой себя, и к тому же, ей не понравился намек на то, что существует некий разряд людей «вроде нее».

— Ладно, мам, — нараспев ответила она, — давай подождем, посмотрим, как все сложится.

В металлургии Лидию с самого начала интересовал аспект алхимический — прочитанные ею книги по ведовству содержали целые главы об алхимиках, и Лидии они показались клевыми.

— А знаешь, то, что пытаюсь проделать я, — это ведь тоже своего рода алхимия, — однажды сказал ей Иван.

— Ну еще бы, пап, — ответила она.

И в доме Зильбермахеров, и вокруг него соблюдались строгие меры безопасности, поскольку бхаратанцы могли счесть имеющим ценность практически все — за вычетом разве что атрибутов проводимых Иваном исследований, — хотя бы и воздух, благо, кондиционеры обращали адское пекло в нечто такое, что даже глоталось легко и с приятностью, точно холодная вода.