Сельская учительница - Алексей Горбачев

— Но в вашем законе, думаю, нет статьи — все на одного? — с едва заметной усмешкой спросила Валентина, подумав: «А ведь они еще дети, совсем дети». — Какое же прегрешение совершил он, если вы так сурово наказываете?

— Турков предательски выдал нашу беседу с вами вот здесь, в классе, на праздничном вечере, он все рассказал Марфе Степановне, — с возмущением сообщила Аня Пегова.

— Но мы не делали из беседы секрета, — попыталась возразить Валентина.

— Да что там говорить, Валентина Петровна! — горячо продолжал Федор Быстров. — Мы знаем, вас могут наказать. — Он погрозил кулаком Туркову. — И все из-за него, из-за этого осьминога! Кроме Туркова, никто не стал бы нашептывать завучу!

Вот, оказывается, в чем дело! Ребята защищают ее. Валентине был приятен их порыв, но вместе с тем она понимала, что десятиклассники хватили через край. Да, конечно, в детском доме когда-то вот так же наказывали доносчиков. Но то было давно, и Зоя Александровна всегда бранила «инквизиторов». Валентине тоже хотелось по-учительски рассудительно объяснить ребятам, что они не правы. Однако в глубине души оправдывала их, сама терпеть не могла шептунов.

И все-таки она вынуждена была признаться:

— Я лично не одобряю ваш бойкот.

— Я им тоже говорила, — поддержала учительницу Вера Побежимова, староста класса.

— Как смотрите вы, Кучумова? — обратилась Валентина к комсоргу.

Та бойко ответила:

— Турков переходит все границы, не признает товарищей, не считается с их мнением. Если Турков не признает коллектива, коллектив мстит.

— Не мстить, воспитывать нужно.

— Хе, такого воспитаешь, — усмехнулся Федор Быстров.

Потирая по-мужски сильные руки, Дмитрий Вершинин вполголоса проговорил:

— За воспитание еще пятнадцать суток получишь…

— Пусть Иващенко проводит политинформацию, она подготовилась, — подсказала Женя Кучумова.

И опять, вот уже в который раз, Валентина растерялась, не зная, что делать. Она понимала — десятиклассники не отступят, не станут слушать Туркова. Сейчас они выжидательно смотрели на нее; Люся Иващенко не отходила от стола, перебирала свои записи и газетные вырезки, уверенная в том, что учительница согласится, и выступать придется ей.

— Туркову дано поручение, пусть выполнит его! — требовательно сказала Валентина, решив тоже не отступать, и все-таки побаивалась, как бы ребята не подхватились и не вышли из класса. Она видела: ярые зачинщики Быстров и Пегова переглядываются, готовые уйти, за ними последуют многие…

— А что? И верно, пусть Турков потрудится, — баском проговорил Дмитрий Вершинин. — А то привык за чужим горбом…

— Раз поручено, значит, выполняй, — солидно поддержал Константин Зюзин.

Федор Быстров опустил руки на парту, сдался. «Спасибо», — в мыслях поблагодарила Валентина Дмитрия Вершинина и распорядилась:

— Турков, идите к столу!

Можно подумать, что это мелочь. В самом деле, какая разница — Турков ли расскажет о событиях в Сирии или выступит Люся Иващенко? И зачем ломать голову, делать из этого проблему? Ведь событие само по себе маленькое… Но не из таких ли маленьких событий складывается большая учительская жизнь?

В этот же день Валентина попросила Туркова помочь ей нести домой тетради. Тетрадей, правда, было немного, и она унесла бы их сама, но захотелось наедине поговорить с парнем.

— Замечаете, Яков, как относятся к вам ребята? — поинтересовалась она по дороге.

Он пожал плечами, холодно ответил:

— А мне что… Кума с воза, коню легче… Не боюсь я их бойкота.

— Но разве можно жить без товарищей, без друзей?

— Обойдусь как-нибудь.

— Вы, Яков, думаете поступать в мореходное училище. Но знаете ли, что такое море без надежных товарищей, без верных друзей?

— Французский врач Бомбар один переплыл океан.

Вот и поговорили с ним… Но почему Турков такой? Он посещает ту же школу, слушает тех же учителей, читает те же книги…

«Надо завтра пойти к нему домой, поговорить с родителями», — решила Валентина.

Она каждый день ходила в школу мимо дома Турковых, и только сейчас заметила, что все окна у них во двор и ни одного на улицу. Дом окружен высоким забором — ни щелочки в нем. Ворота крепко заперты, калитка — тоже. Крепость! Даже не знаешь, куда постучаться, как подступиться. На калитке висело большое железное кольцо. Валентина хотела повернуть его — не поддалось. Пришлось стучаться. Что-то щелкнуло сбоку, открылась какая-то деревянная задвижка, и в крохотном круглом отверстии показался прищуренный сердитый глаз, потом железное кольцо как бы само собой повернулось. Калитка заскрипела, будто негодуя на то, что ее потревожили.

Валентина вошла в калитку, оглянулась. На большом дворе было тесно от клетушек, сараев. У каждого сарая, у каждой клетушки — всюду замки, замки…

Под навесом что-то строгал хозяин дома, Евдоким Феофанович Турков. Увидев гостью, он подул на рубанок, положил его на верстак, нехотя подошел.

— Здравствуйте, — сказал Турков, настороженно оглядывая учительницу.

Евдоким Феофанович невысок ростом, широкоплеч, бородат. Кудловатая с проседью борода старила этого еще молодого крепкого человека.

— О сыне я хотела поговорить с вами, — сказала Валентина. Она думала, что ее, как всюду, пригласят в дом и, как говорится, посадят в красный угол. Турков не пригласил.

— Сыновей у меня двое. Про какого говорить хотели?

— О Якове.

— Балуется? Так, понятна. — Под кустистыми бровями зло загорелись неприветливые глаза. — Понятна, — повторил Евдоким Феофанович. — Я с него шкуру спущу. У меня так: послал учиться — учись и не балуй. Не хочешь — заставлю, а коли и это не поможет, лопату в руки — землю ковыряй. Вы мне начистоту все, уж я ему…

— Нет, Яков не балуется, дисциплину не нарушает, учится прилично.

Отец в недоумении посмотрел на учительницу.

— Похвалить пришли сына отцу? Что ж, спасибо на том.

— Ведет он себя неправильно, товарищей не уважает, одиночкой сидит в классе. Друзей у него нет.

— Друзья, что воры — время крадут, а в карман не кладут, — ответил Евдоким Феофанович, заметно досадуя, что его оторвали от нужного дела. — Забалуется Яшка, тогда и приходите, а ноне говорить не об чем, так что прощевайте, — хмуро и требовательно заключил он.

16

Как-то вечером приехал Игорь. Он изрядно-таки промерз на мотоцикле и теперь отогревался горячим крепким чаем, рассказывая Валентине городские новости. Новостей было много: в городе начал передачи телецентр, завершается строительство нового театра музыкальной комедии, к Октябрьским праздникам открыт новый Дворец спорта с бассейном для плавания, студенты переселились в новое общежитие… Валентина всему этому, конечно, радовалась, но вместе с тем ей было немножко грустно: все это делается в городе не для нее. Ей уж, наверно, не плавать в бассейне, не жить в новом общежитии.

— Встречал Генку Чернышева. Помнишь, на вечерах самодеятельности он выступал с сатирическими куплетами и здорово высмеивал тунеядцев.

— Конечно, помню. Его послали в Красноармейский район.

Игорь усмехнулся.

— Вместо района Генка устроился в интернате. Везет же людям…

Валентина согласилась: да, Геннадию повезло, потому что в интернате работать интересно. У интернатов, как пишут в газетах, говорят по радио и на совещаниях, большое будущее и большие возможности.

— Какие там возможности, — с досадой отмахнулся Игорь. — Соединили вместе две школы. В одной — учебные классы, в другой — жилье. Масса неудобств.

— Выходит, Чернышев недоволен?

— Другим он доволен. Вместо района зацепился в областном центре.

— Ну, это не такое уж большое счастье, — неуверенно возразила Валентина. — Что касается Генки, он всегда казался мне скользким типом. Куда угодно пролезет.

— В нашей жизни иначе нельзя…

— Игорь, что ты говоришь? — изумилась Валентина. — Я не узнаю тебя. Ты же стремился к подвигу, ты же говорил когда-то…

— Но я в городе не остался, — прервал он. — Я работаю там, куда направили.

— Но работать с такими мыслями…

— На то и голова, чтобы размышлять, — недовольно бросил он. — Интересно, а какие у тебя мысли?

— У меня? — Валентине захотелось притушить вспыхнувший спор, и она воскликнула: — Сейчас у меня одна думка: напоить тебя чаем!

— Чай у тебя вкусный! — Игорь подбежал, подхватил ее на руки.

Валентина хохотала. На руках у Игоря она себе самой казалась невесомо легкой, воздушной. Он носил ее, как маленькую, по комнате, что-то нашептывая. Слов она не разбирала, но ей было хорошо у него на руках.

— Я останусь у тебя до утра, слышишь, Валечка, до самого утра.

— Нет, нет, ты…

Игорь не дал ей договорить, целуя в губы, в глаза, в щеки, потом подошел к кровати, опустил ее на постель.