Сельская учительница - Алексей Горбачев

— Я понимаю, чего вы хотите, Валентина Петровна, — задумчиво ответил Борисов. — К сожалению, вынужден огорчить вас: все, что я делал бы в классе, не послужит вам примером. Откровенно говоря, у нас все пошло бы само собой, потому что каждого знаю чуть ли не с пеленок, ребята знают меня… У вас — другое дело…

В разговор вмешался Назаров:

— Может быть, мой пример будет полезен, — сказал он Валентине. — Давным-давно, еще в пору мужских и женских школ, довелось мне такому же, как вы, начинающему работать в мужской школе. Дали мне восьмой класс, и не ребята попались, а сорвиголовы… Сердился я, кричал, одного даже втихомолку подзатыльником наградил. Ничего не помогало, и авторитет мой в глазах школьного начальства упал совершенно. Отчаявшись, я вошел в класс и сказал буквально следующее: «Вот что, други ситные, давайте-ка откровенно потолкуем, не касаясь истории. Согласны?». Вижу, их заинтересовало мое необычное предложение. И стали мы толковать, засыпали друг друга вопросами… И прояснились любопытные детальки: был я на войне, штурмовал Берлин, а ничего про то не рассказывал в классе, бубнил по учебнику. Имел награды и опять-таки не поведал, за что получил ордена и медали… Пришлось мне потом самооткрываться, по-иному готовиться к урокам… С тех пор и завязалась у нас дружба, да такая, что до сих пор многие пишут мне — семейные, солидные… Вам, Валентина Петровна, тоже не мешало бы чаще и откровенней беседовать с ребятами. Люди они взрослые — поймут и полюбят вас, — подсказал Иван Константинович.

— Да, да, — горячо ухватилась Валентина, — стоит воспользоваться умным советом Назарова и устроить что-то подобное в классе. — Но тут же нахлынули другие не очень-то веселые мысли. Ивану Константиновичу хорошо было «самооткрываться», за его плечами — фронт, штурм Берлина, а она, Валентина Майорова, ничего еще не сделала в жизни, она ведь все свои двадцать два года, грубо говоря, сидела на шее государства. Государство растило ее, учило, и нет у нее ни орденов, ни медалей… Есть только диплом с отличием, есть кое-какие знания. Но разве можно удивить своими знаниями десятиклассников, которые, вместе взятые, знают, наверное, больше ее, читали больше. А вдруг они рассмеются — не оригинальничайте, мол, Валентина Петровна…

Но ведь надо что-то делать!

Игорь, например, советовал послать ко всем чертям этих десятиклассников и беречь здоровье. «Десятиклассники, — говорил он, — почти отрезанный ломоть, они последний год в школе, получат аттестаты и разлетятся на все четыре стороны».

Может быть, и правда? На твоем веку будет еще столько десятых классов, что если с каждым вот так возиться — души не хватит…

«Ну, ну, похнычь, — с издевкой кольнула себя Валентина. — Сегодня отступишь, завтра отступишь, да так и покатишься по наклонной, это ведь легче, чем взбираться на гору».

* * *

Можно было бы уходить домой и, кажется, впервые с тощеватым легким портфелем (не надо нести тетради!), но сегодня в десятом классе нет шестого урока, и Валентина попросила старосту задержать ребят.

— Будет небольшой разговор, — предупредила она.

Исполнительная Вера Побежимова ответила — задержит.

Валентина поглядывала на часы — скоро кончится пятый урок, и в учительской наедине обдумывала, как и с чего начинать разговор с десятиклассниками…

Из директорского кабинета выглянула Марфа Степановна.

— Вы еще не ушли… Зайдите на минутку.

А в кабинете она с укором сказала:

— Валентина Петровна, мы проверили выставленные вами отметки… Вы уж слишком строги, а кое-где даже несправедливы.

— У нас давно такого не было, чтобы у учителя оказывалось в четверти столько неуспевающих, — осторожно заметила Валерия Анатольевна Каваргина, председатель месткома.

Каваргину поддержал ее супруг, Раков:

— Редкий случай… Мало работали, товарищ Майорова.

Валентина виновато опустила глаза. Что она могла возразить? Конечно же, мало работала, была, наверное, излишне строгой в оценке знаний.

— Вот у вас выставлена двойка Сене Туркову из шестого. А почему? — Марфа Степановна водила согнутым пальцем по странице классного журнала. — Он отвечал. Вот стоит тройка, вот за устный ответ четверка даже. А вы ему двойку за четверть. Как это понимать, Валентина Петровна? — пожимала плечами завуч.

— У него плохая оценка за диктант.

— Дополнительно вы с ним занимались? — поинтересовалась Каваргина.

— Нет.

— Вот видите, — подхватила Марфа Степановна. — Мы думаем, Турков достоин другой отметки. По остальным предметам у него благополучно. Или вот Вершинину тоже двойку поставили. Уж кто-кто, а Сережа Вершинин всегда успевал. Надо исправить, Валентина Петровна.

— Во второй четверти я постараюсь.

— Не во второй, Валентина Петровна, а в первой.

Валентина с недоумением смотрела на Марфу Степановну.

— Вот вам ручка. Исправьте на тройки, — посоветовала завуч.

— Я не могу этого делать, не имею права.

— Ах, боже мой, она не может! — воскликнул Раков. — Сама напортачила, наставила неудов, а теперь «не имею права». А школу позорить вы имеете право?

— Вы уж слишком, Кузьма Фокич, — остановила его завуч. И опять Валентине с обезоруживающей мягкостью: — Вашего права никто не отнимает, но правом нужно уметь пользоваться. Дело совсем не в отметках, а в том, что вы ошиблись, и мы хотим помочь вам. Турков и Вершинин способные мальчики, вы не успели изучить их. За это никто вас не винит, в будущем изучите…

Каваргина вслед за завучем вкрадчиво подсказала:

— О коллективе подумайте… И о себе тоже. Вы — способный педагог, и такой результат в четверти для всех нас большая неожиданность…

Валентина заколебалась. Она вспомнила Сеню Туркова — паренька тихого, старательного, она часто замечала, когда тот писал за партой контрольную, он всегда держал козырьком ладонь над тетрадью, боясь, чтобы сосед не заглянул. Такое поведение ученика не нравилось Валентине, она готова была простить подсказку, но порой с неприязнью поглядывала на маленького эгоиста. Возможно, и это повлияло на оценку? Сережа Вершинин вел себя по-иному. Вертлявый, непоседливый и невнимательный, он даже с доски умудрялся списывать с ошибками, но отвечал всегда бойко и правильно.

— Конечно, если вы абсолютно уверены, можете не исправлять, дело ваше, — продолжала завуч.

— Я исправлю. — Валентина взяла ручку, зачеркнула двойки и поставила ребятам по тройке.

— Вот и хорошо, — одобрительно заулыбалась Марфа Степановна. — Возьмите классные журналы и остальные отметки уточните.

Валентина вышла в учительскую.

— Ну как, Валентина Петровна, прошли индивидуальную обработку? — весело блестя глазами, спросил Василий Васильевич. — Ах, вы еще не всю нашу терминологию усвоили. Вызывало, вас начальство из-за оценок?

Она рассказала о посещении директорского кабинета.

— Исправили двойки? — Василий Васильевич снял очки, протер их носовым платком, опять водрузил на переносицу, будто хотел получше рассмотреть учительницу. — Зачем же вы пошли на такое? — с досадой говорил он. — Слов нет, оценки ваши не совсем точны, я знаю каждого вашего неуспевающего. Переборщили вы. Но если оценка выставлена, ученику объявлена, она — закон и исправлению не подлежит. Мы подчас не учитываем одного важного обстоятельства: ученики наши — народ грамотный, газеты читают, радио слушают, они хорошо осведомлены в том, что их учителя стремятся работать без второгодников, и потому иногда кое-где рассуждают примерно так: все равно учитель тройку поставит и перетащит в следующий класс. Своим исправлением оценок вы оказали медвежью услугу кое-кому из своих питомцев.

— Но если я действительно ошиблась, если Турков и Вершинин достойны другой оценки.

— Вполне возможно, — согласился Василий Васильевич. — Но исправлять двойки надо было не в директорском кабинете, а в классе, чтобы ребята знали. Ошибается каждый, но признавать свои ошибки умеет далеко не всякий.

Валентине было неловко слушать это. Она злилась на завуча, на Каваргину, на Ракова, которые уговорили ее, как маленькую, как несмышленую. А больше злилась все-таки на себя: не устояла, исправила оценки, поставила, по выражению Игоря, «маленькие тройки»… Она даже не предполагала, что из-за этого ей придется еще краснеть и злиться.

* * *

Когда Вера Побежимова сказала, что Валентина Петровна просила всех задержаться после пятого урока, Федор Быстров крикнул:

— Опять двадцать пять! Не думает ли она расписать, как нам вести себя в дни праздников!

— Нет, Федя, не беспокойся, — нарочито серьезным баском отозвался Дмитрий Вершинин. — Сна персонально спросит у тебя, почему из вашего сарая спиртным душком потягивает и соблюдаются ли противопожарные правила при самогоноварении.