Страсти Евы - Анна Пань

Он вскидывает на меня выжигающий взгляд.

− Или со времен Лизы Андерсен ты потерял сноровку?

Вперившись глазами в старого ублюдка, я немало времени взираю на него, как на умалишенного, но потом раздвигаю губы в циничной улыбке:

− В субботу госпожа Воронцова развяжет свой дерзкий рот.

− Вот и славно, − неоднозначно глядит на меня Герман. − На этом и порешим. До субботы.

По окончании собрания я вместе с кузеном иду к себе в домашний кабинет. Много лет я обитаю в родовом замке в гордом одиночестве. За такое несказанное удовольствие мне пришлось выложить кругленькую сумму. Герман задрал цену втридорога, плюс выставил условие: себе в угоду и мне назло он учредил ежемесячные собрания в конференц-зале. Старый ублюдок!

− Водки? − предлагаю я, толкая распашные двери.

− Я бы пропустил пару рюмашек, − положительно расценивает мое предложение Михаил, растягиваясь на обтянутом кожей крокодила кресле.

− Держи, − протягиваю я ему стопку.

Каминными щипцами он достает из огня раскаленный уголек и прикуривает от него сигару.

− Знаток вин все чаще пьет водку. Мой брат Гавриил меняет пристрастия?

− Времена меняются, − многозначительно подмечаю я, черпая ложкой черную икру.

Жестом поднятой стопки Михаил выражает мне мужскую солидарность, за которую мы и выпиваем.

− На днях я наткнулся в Академии на фантома, − мимоходом кидаю я на кузена цепкий взгляд, расквитавшись с икрой в икорнице. − Он проник на территорию, миновав часовых. Есть мысли?

− Разве что он поджидал кого-то особенного? − не выпуская сигару изо рта, прикидывает Михаил. − Раз так, мы имеем дело с влиятельным заказчиком.

− В тот день я навещал Жуковского в деканате. Влиятельный заказчик натаскал собаку на мою голову.

У кузена выпадает изо рта сигара, и только потом на лице высвечивается осмысление услышанного. Он заторможено поднимает ее с пола и тушит в пепельнице.

− Кто из Благородных Отцов или их отпрысков посмел замахнуться на жизнь Наследника рода Гробовых?

− Вопрос даже не на миллион долларов, − холодно острю я, доставая из кармана пиджака стилет.

Со злости я запускаю его в висящий на стене самый первый герб Ордена, где вместо символов гендера еще изображался Кадуцей. Стилет втыкается в голову одной из змей.

− «Глаза и уши»?.. − с сомнением в голосе предполагает Михаил.

Я повторяю бросок с поражением второй змеи:

− Не хватит духу.

− Преемник Евгения Воронцова?.. Теперь он враг твоего отца.

− Нас связывает бизнес. Зато Уилсон воюет со всем нашим родом без разбора. Но я сомневаюсь, что сам он в курсе. Риск велик. Скорее, кто-нибудь из его своры.

− В своре Уилсона завелась крыса, − заговорщически ответствует Михаил. − Если он ее не изловит, то она сожрет его запасы. Не хочешь обрадовать отца?

− Много ли кого отец радует, кроме своей потаскухи, − с презрением выплевываю я. − Я сыт по горло его наполеоновскими планами. Старый ублюдок окончательно выжил из ума. Каждый сам за себя… Михаил, потряси своих ребят в своре Уилсона, а то эти наши семейные недомолвки мешают действовать тихо. Лишняя шумиха мне не нужна.

− Будь спокоен. Мои ребята разнюхают, что за блюдо варит свора Уилсона.

− Спасибо, брат, − вкладываю я во фразу всю свою несуществующую братскую любовь.

Любовь для меня и кузена чувство никчемное, но никого из нас передающееся из поколения в поколение преимущество, а быть может, и упущение, праотцов не коробит. Наши братские узы скреплены доверием и многолетним взаимовыгодным сотрудничеством. В продажном мире схватить пулю в лоб проще простого, поэтому мы оба прикопили в арсенале пару-тройку козырей. В мирное время я и он играем поодиночке, но когда в ход идут крупные фишки, мы действуем сообща, отчего количество тузов в нашей колоде значительно возрастает. К одному из связующих братских звеньев я отношу разведку Михаила − работает как швейцарские часы: сверхточно и без нареканий. Механика проста: сын покойной сестры Германа одарен хитростью и незаменимым парламентерским талантом.

− Мой брат Гавриил, никак ты и вправду собрался разворотить гнездо с крохотным птенчиком? − добавляет ложку дегтя мой безнадежный кузен, и его лицо обретает провокационное выражение. − Сестрица Никиты юна для тебя. Только-только закончила школу. У кое-кого синдром Лолиты.

Сукин сын… удар ниже пояса! Так и есть, из-за нашей с Евой разницы в возрасте я для себя давно провел параллель с героями романа Набокова − Гумбертом и Лолитой, хотя моя личная трагедия по размаху Зла скорее соответствует погрязшему во грехах Раскольникову из романа «Преступление и наказание». Однако в моем адовом круге ангелоподобной Соне не по силам вытащить грешника из преисподней, никому не по силам: черта, за которую я заступил, насовсем отрезала мне путь к Добру.

Моя непорочная Соня, моя распутная Лолита, моя совершенная Ева… моя девочка. Я вспоминаю нашу мистерию на столе, и мышцы на теле разом напрягаются, даже плоть отзывается. Гореть мне в аду вечно, коль скоро некомфортное шевеление в брюках не оставит меня в покое!

Беда в том, что патологический голод не пройдет сам по себе.

Рецидивная катастрофа. Стихийное бедствие моего умирающего рассудка, ибо обезумевший Зверь учуял ее запах и взял след. Искушенный Зверь не польстится ни на какую другую жертву. Одержимого Зверя не провести чужим женским телом − Зверь хочет только ее и будет рыскать во мгле, пока не утолит вековой голод ею. Овладеть Евой… наяву и визуально… повсеместно до помешательства… до потери связи с реальностью. Чертовы демоны похоти снова возятся под моей нарывающей гангреной. Хочется расчесать загноившуюся кожу до крови, расковырять до мяса, облить кислотой проклятых гнойных тварей. Беспросветная Тьма разных мастей повелевает всем моим существом. Я не просто схожу с ума, я заражаю сумасшествием целый мир. Скоро все заболеют коллективным помешательством. И моя прекрасная Ева будет в числе первых инфицированных неизлечимой болезнью. Я развращу неиспорченное вниманием мужчин хрупкое нежное создание. Загублю чистую душу. Оскверню святыню. Совершу непростительный грех. Воистину лучше бы бес никогда не встречал ангела. Придворные Тьмы постарались, чтобы Святая Ева принадлежала мне. Герцоги ада терновым венком оплели наши головы, нитями залатали души, скальпелем прооперировали тела. Мы превратились в сращенных сиамских близнецов. Погибнет один − умрет другой. Когда-нибудь адский эксперимент потерпит крах. Мой расшатанный рассудок уже не просто ходит босиком по лезвию ножа, но и получает мазохисткое удовольствие от отслаивающейся кусками кожи.

«Твою мать, Гробовой, ты неизлечимо болен!» − передергивает меня от ужаса. Взывая к высшим силам света, я сажаю на цепь рвущихся наружу варварских тварей. Мой больной рассудок возвращается в кабинет к кузену.

− Быть может, как моему… психотерапевту, − сверлю я его испытующим взглядом, − тебе следует расспросить меня о насущных проблемах?

− Раз ты сам завел эту тему, я только поддержу, − уже со всеми полномочиями лечащего врача приступает к моей проблеме Михаил. − Есть улучшения? Что у нас со сном? Со всем остальным? Мне надо понимать, в какую сторону мы движемся.

Обессиленно я облокачиваюсь на подлокотник и устало подпираю пальцами висок, отчего взъерошенные концы волос опадают мне на лоб.

− Без малого сорок пять лет я живу в аду, − с остатками былой ненависти говорю я, всматриваясь в играющее пламя камина. − Сплю все так же, как будто горю в преисподней. Алкоголь перестал помогать. Отчасти меня выручает твоя сыворотка. От нее голосов почти не слышу и сплю целых три часа и сорок минут. Вопрос в другом: не слечу ли я с катушек прежде, чем мы найдем выход? Я уже близок к краю.

− Мы найдем выход, − с завидной убежденностью уверяет меня Михаил. − Мои колдуны день и ночь ищут лазейку. Я досконально изучил подобные вещи. Увидишь, скоро ты освободишься от груза. Терпи, брат мой, терпи.

− Твоими молитвами, брат мой, твоими молитвами, − со слабым проблеском надежды качаю я головой. − Даже думать не хочу, что будет, когда разум покинет меня. Времени в обрез. С восхождением на престол будет поздно что-либо менять.

Я брезгливо отшвыриваю в дальний угол умертвляющую Тьму, которая своими гнутыми когтями подобралась к моей кровоточащей душе, намереваясь содрать зарубцевавшуюся кожу и по новой вонзиться в истерзанную плоть.

− Все хотел спросить, выбрал ли ты кандидатуру? − отходит от гнетущей темы Михаил.

− Будущую супругу я пока не выбрал, − с долей неприязни в голосе изрекаю я. − Вольтер сказал: «Брак и его узы − или величайшее добро, или величайшее зло; середины нет».

Кузен покуривает сигару, не расставаясь со своей шкодливой улыбочкой:

− Как насчет темпераментной латиноамериканки? Охотница за золотыми пенисами воспользовалась случаем и прикатила с папочкой?