Страсти Евы - Анна Пань

− Я сам ее привез, − коротко говорю я и высекаю двумя стопками водки неудачную затею уложить под себя «темпераментную латиноамериканку», потому что с праздника Всех Святых мой компас всем ветрам назло безвозвратно ведет меня к Святой Еве.

Моя прекрасная Ева… моя девочка, скоро, уже очень скоро, ты будешь моей и перестанешь терзать меня мучительными ночами за мессами самоудовлетворения, где ты лежишь подо мной, обнаженная и вспотевшая. Разметав по подушке свои каштановые локоны, ты до исступления выкрикиваешь мое имя. Внемля твоему ангельскому голосу, я зарываюсь руками в твои шелковистые кудри и тону в твоих жгучих карих глазах. Я превращаюсь в твоего раба. Моя прекрасная Ева… моя девочка, друг от друга нас отделяет четверть земного шара, но одни только мысли о тебе проходят натянутыми струнами по моему болезненно пульсирующему члену. Без тебя я раб Госпожи Похоти и превращаюсь в животное.

Увы, придется нанести визит сеньорите Кармен Сантьяго.

Глава 8. Приглашение

− Давайте зачетку, Воронцова, − сардонически басит голос, похожий на бронхиальный кашель. − Ваше заикающееся блеяние нагоняет на меня тоску.

Сильно нервничая, я перекатываюсь с пятки на мысок, вся в ожидании увидеть аттестационную галочку по «инфекционным заболеваниям».

− Зайдете ко мне в конце дня, − зачитывает предписание профессор Жуковский.

По учебной аудитории прокатываются сдавленные смешки с перешептываниями кучки оставшихся первокурсников с моего потока. Смейтесь, смейтесь, с вас великий и ужасный декан лечебного факультета кафедры хирургии тоже три шкуры сдерет, тем более что черная повязка на глазу добавляет ему флера одноглазого пирата Флинта.

Конец дня настает для меня со сдачей финального зачета по общей химии, который я выдерживаю с трудом, впрочем, как и остальные. Энциклопедический объем пройденного материала дался мне нелегко, множество ночей прошли в обнимку с учебниками. Из-за хронического недосыпания я воюю с сонливостью в лекционной аудитории. Я оттягиваю явку с повинной в деканат, поскольку Жуковский отчего-то невзлюбил меня с первой пары.

Сонливость мою как рукой снимает, когда в лекторную заходит ОН. Каждый волосок у меня на коже встает дыбом под палящим взглядом Гавриила Германовича. В хмуром настроении он разговаривает по айфону, по привычке мучая свои непослушные волосы, частенько находящиеся в трогательном беспорядке. За ним замечено, когда он раздражен (шестьдесят процентов стандартного состояния), то всегда запускает руки в волосы. Реже приходиться наблюдать лютую ярость (сорок процентов стандартного состояния), тогда он сжимает пальцами переносицу, часто сопровождая данное движение закрытием глаз.

В двух шагах от Гавриила Германовича взгромоздила на ступеньку ботильон Белинда, ухитрившись выставить на всеобщее обозрение тощую ляжку. Времени по пустякам она не растрачивает: только Гавриил Германович оканчивает телефонный разговор, она прытко соскакивает со ступеньки и, чуть ли не выпрыгивая из лифчика, зомбиподобно накидывается на него. Ее кровавые когти и губешки вгрызаются в его ухо и о чем-то слащаво нашептывают.

«Никак они снова стали парой?!» − я испытываю укол ревности, и кровь в жилах закипает. Задыхаясь от собственного бессилия, я судорожно вытираю потные ладони о края юбки и вихрем проношусь к пролету. Из-за столпотворения в проходе я неудачно наталкиваюсь на какого-то здоровяка. Под описание «шкаф» подходят только двое: Гавриил Германович и Сидоров (невоспитанный выпускник-аспирант с умственным развитием примата, время от времени докучающий мне постыдным предложением сняться в его домашнем порнофильме в роле Лолиты − главной героини выдающегося романа Набокова, повествующего об одержимости взрослого мужчины двенадцатилетней девочкой).

− Опа, Лолита! − шлепает губищами в пошлом поцелуе разворачивающийся «шкаф».

− Сидоров… − мычу я с неудовольствием.

− Он самый, конфетка, − по-обезьяньи лыбится он и делает совсем уже похабное движение языком.

Именно в этот момент откуда ни возьмись к нам подлетает злющий Гавриил Германович, глаза его мечут громы и молнии.

− Сидоров, твою мать, какого черта тебе от нее надо?

Пыжившийся ранее Сидоров покрывается плесенью страха и будто даже уменьшается в размерах.

− Я спрашивал время у Лоли…

В свете прозвучавшего прозвища бровь у Гавриила Германовича ползет вверх от изумления и злости − как-никак его обращение «нимфетка» имеет аналогичную природу.

Сложившаяся ситуация поражает нас троих, только каждого по-своему. Меня больше шокирует сцена открытого заступничества на глазах у Белинды, которая того гляди выцарапает мне глаза.

У Гавриила Германовича оживает айфон, но перед тем, как ответить, он взглядом, словно рефрижетором, размазывает Сидорова по стене:

− Воистину в последний раз дарую помилование.

Спокойно покинуть аудиторию мне не дает Белинда.

− Эй, Во'ронцова! − прицепляется она к лямке моего рюкзака. − Тебе мало Уилсона, 'решила еще и Гав'риила п'рибрать к 'рукам? У него не встанет на полуфаб'рикаты б/у.

«Ну что за редкостная сука!»

− Дай мне пройти!

Я сгоряча сбрасываю руку Белинды, но она броском кобры снова обвивает лямку моего рюкзака и спрыгивает на две ступеньки ниже, чтобы быть со мной на одном уровне.

− Скажу тебе по сек'рету, очкастая дешевка, − заползает ко мне в ухо ее змеиное шипение. − Гав'риил − настоящий ас в сексе, но малолетние шалавы не в его вкусе.

− Мне все равно! − выдергиваю я из ее цепких крючков свой рюкзак.

«Невозможно научится быть такой злой сукой − ею надо уродиться!» − в горькой обиде я бросаюсь вниз по ступенькам, предательские слезы вот-вот хлынут из глаз. Мою спину догоняет волна склизкого, как змеиная кожа, смеха Белинды.

Его Неутомимое Высокопреосвященство Злой Рок тут как тут!

На крайних ступеньках я путаюсь в развязавшемся шнурке на кеде и… приземляюсь на четвереньки. К счастью − мое падение смягчает ковролин, к несчастью − заканчивается падение у черных туфель Гавриила Германовича, самое печальное − очки слетают, но, правда, избегают конструктивной гибели. Виновница моего позора надрывается от хохота. Я ощущаю себя полуслепым котенком, которого пнули дворовые ребятишки.

Заботливые руки Гавриила Германовича поднимают меня с пола и отряхивают чудом уцелевшие колени.

− Так можно шею сломать, Ева, − недовольно хмурит он брови, передавая мне мои очки. − Больше не смей бегать по лестнице.

Виновато вжав голову в плечи, я без устали бормочу слова благодарности. Гавриил Германович решительно берет меня за руку и выводит из аудитории. Гоготание на верхней трибуне резко прекращается, зато моя спина начинает ныть от просверливающего во мне дыру взгляда Белинды. Завтра она пришлет мне приглашение на мои собственные похороны.

В кабинет декана мы идем, держась за руки. Студенты в коридорах расступаются и шепчутся. Наша пара вызвала массовый ажиотаж и сплетническую пандемию. Боковым зрением я рассматриваю Гавриила Германовича. Сегодня его одежда отличается от консервативного стиля: темные джинсы и чернильный джемпер с v-образной горловиной. Мягкая тонкая шерсть обтягивает тренированные мускулы и подчеркивает широкие плечи. Капля повседневности ничуть не испортила его безукоризненный лоск, а присущая ему недосягаемость обрела видимые границы.

На меня вновь сходит розовое наваждение, так что я не отдаю себе отчет: выдаю ли я желаемое за действительное или очеловеченность имеет право быть. Безнадежно влюбленные девушки часто возвышают объект обожания до небес. Со времен инцидента в Зоне № 1 прошли долгие недели, поэтому одного томления достаточно, чтобы опьянеть без вина.

− Бегу-бегу, друзья мои, − звенит ключами запыхавшийся Жуковский, ничуть не удивленный моему сопровождающему. − Извиняюсь, Хачатурян задержал. Прошу за мной.

С давнего времени кабинет декана превратился в экспериментальную лабораторию. Чего тут только нет, есть даже банки с заспиртованными животными и выращенные под колпаками редкие сорта растений.

Настроение у Гавриила Германовича качается на качелях. Теперь он донельзя напряжен и над чем-то депрессивно раздумывает. Зная его непростой характер, меня не покидает ощущение, что ему не терпится мне что-то сказать. По правде говоря, от такой идеи я не в восторге.

− Ева, посмотри сюда, − подтягивает он меня к сосуду с красным плодом. − Что-нибудь напоминает?

− Яблоко с Древа Познания, − отшучиваюсь я. − Я − Ева, а вы, надо полагать, Змей-Искуситель.

С волчьей ухмылкой Гавриил Германович стреляет глазами в сторону завернувшего за угол декана и вероломно изламывает бровь:

− Чтобы ты ответила Змею-Искусителю, предложи он тебе… Познание?

«Переспать с ним» − перевожу я на бытовой жаргон, сутулясь от нервного напряжения.

− Э-э… я бы приняла Познание, − сквозь кашу во рту озвучиваю я созвучную метафору и непроизвольно принимаюсь кусать губу.