Шафрановые врата - Линда Холман

Я наспех помылась и снова оделась, не зная, чего ожидать. Вскоре Лалла Хума опять открыла дверь и вошла, держа в руках поднос с глиняной тарелкой с кусками какого-то мяса и нарезанной длинной соломкой вареной морковью, а также чайник с мятным чаем. Чайник был костяной.

Она забрала миску с водой и вышла. Я так и не увидела ее лица, и она ни разу не подняла глаз, когда все это делала.

Я поела и напилась чаю; веки стали тяжелыми. Тогда, надев ночную рубашку, я легла на узкую соломенную постель и накрылась тяжелым одеялом. На улице было тихо, а когда стемнело, я услышала крики с минаретов: «Аллах Акбар!» — «Бог Велик!» Пробыв какое-то время в Северной Африке, я уже привыкла к этим призывам, раздававшимся пять раз в день.

Эти звуки, теперь уже такие знакомые, только усиливали мое одиночество.

— Этьен, — прошептала я в темноту.

На рассвете меня разбудили звуки молитвы; я поднялась и посмотрела сквозь деревянную решетку. Внизу, на тихой улице, был припаркован грязный «ситроен», а возле него на коленях, преклонив головы к земле, стояли Мустафа и Азиз. Я быстро оделась и, отказавшись от мятного чая, предложенного Лаллой Хумой (она тихо появилась за дверью, услышав мои торопливые шаги), быстро пошла к машине. Мустафа и Азиз уже сидели в машине и похрапывали в унисон. Я подумала, что, может быть, я ошиблась. Может, это не их я видела молящимися. Мустафа лежал на спине, накрывшись красно-белой полосатой джеллабой, его голова была под рулем, а нога торчала из противоположного окна. Азиз сидел, привалившись боком к заднему сиденью, он обвил себя руками и прижал ноги к животу. На полу валялись мешки и сумки — наверное, еда на дорогу. Когда они оставили меня у Лаллы Хумы, я решила, что они поедут домой к Мустафе, а сейчас мне подумалось: не проспали ли они здесь всю ночь?

Я постучала по крыше машины (шкуры исчезли), Мустафа вздрогнул и поднял голову, стукнувшись ею об руль.

— Non, non, мадам, — сказал он, потягиваясь и потирая лицо, а Азиз пробурчал:

— Слишком рано выезжать.

Оба мужчины снова приняли те же позы, а я вернулась в дом и выпила свой чай с уже знакомой круглой пресной лепешкой и густым вареньем из инжира.

Я подождала до семи часов, когда улицы заполнились мужчинами и телегами, верблюдами и ослами; мальчишки хлестали коз короткими прутьями, заставляя тех двигаться вперед. Подойдя к машине, я поверить не могла, что Мустафа и Азиз могут спать при таком шуме. Когда мне наконец удалось их разбудить, они оба раздраженно приняли сидячее положение. Мустафа принес мои чемоданы и поставил возле Азиза, который все еще сидел с закрытыми глазами. За ночь у него отросла весьма густая щетина; я подумала, что к моменту прибытия в Марракеш она превратится в полноценную бороду.

Когда мы выехали, я спросила Азиза, действительно ли они спали в машине всю ночь.

— Некоторое время, мадам, — сказал он. — Сначала мы продали шкуры. Мы набирать бензин, мы есть, мы навещать друзей. Хорошая ночь, — подытожил он. — Лалла Хума хорошая? Ваша ночь хорошая?

— Да, — ответила я, улыбнувшись. — Да, спасибо, Азиз.

Я смогла смыть эту ужасную пыль и глубоко въевшуюся дорожную грязь, поела горячего и выспалась. Мне было одиноко и грустно, но я чувствовала себя так каждую ночь, с тех пор как рассталась с Этьеном.

— Где живет твоя семья, Азиз? — спросила я его.

— Сеттат, — сказал он. — Как и Мустафа.

Я не знала, насколько большим был Сеттат, и мне стало интересно, в следующий раз меня поселят в доме, подобному дому Лаллы Хумы, или в доме Мустафы или Азиза.

— Сегодня я видеть жен, детей. Я не видеть их один месяц. Я ездить много мест с Мустафой.

Сказал ли он «жен»? Он имел в виду жену или жен? Я знала от Этьена, что мусульмане могут иметь до четырех жен.

— Сколько у тебя детей? — спросила я.

Он гордо улыбнулся.

— Шесть. Четыре от жены один. Два от второй жены. Но она молодая, вторая жена. Будет еще больше, Иншаллах.

— А у тебя, Мустафа? — Я перевела взгляд с Азиза на водителя. — Мустафа, у тебя две жены?

Мустафа понял меня, покачал головой и сжал губы, а потом поднял указательный палец.

— У Мустафы плохая удача. Нет денег для второй жены. Но, может быть, скоро судьба подарит ему еще одну жену. — Он сказал что-то Мустафе на арабском языке, и тот криво улыбнулся.

— Твой муж, — обратился затем Азиз ко мне, — почему он позволяет жене ехать одной в Марракеш?

— У меня нет мужа, — ответила я.

Он неодобрительно посмотрел на меня, качая головой.

— Quoi?[30] — сказал он, растягивая это слово и глядя на меня недоверчиво. — Что? — повторил он. — Почему нет мужа?

Я глубоко вздохнула.

— Наверное… наверное, плохая удача, как у Мустафы, — пояснила я. Это был вопрос, которого мне никогда раньше не задавали.

Азиз грустно кивнул.

— Это нехорошо. Я молиться за тебя, мадам. Я молиться за тебя о муже. Хотите, мы отвезем вас в храм? Мы проезжать храмы по дороге в Марракеш.

— Нет. Спасибо, Азиз, — ответила я и посмотрела в окно.

Азиз понял это как нежелание продолжать разговор и отклонился назад, не сказав больше ни слова.

Мы ехали от Сейла вниз; дорога спускалась к устью реки, где я увидела что-то наподобие паромной переправы.

— Мы должны пересечь Бу-Регрег, — сказал Азиз, и когда мы медленно подъехали к причаленному помосту переправы, я внимательно осмотрела собравшуюся здесь толпу.

Все эти люди тоже намеревались переправиться через реку и попасть в Рабат. Здесь были привычные взгляду верблюды, ослы и козы. Я увидела группку женщин в плотных одеждах, с выглядывающими спереди или сзади младенцами; маленькие дети держались за юбки своих матерей. Огромный мужчина в роскошном одеянии из бордового и синего шелка сидел на осле, слишком маленьком для его веса, а высокий мужчина с темной блестящей кожей, в простой белой одежде держал этого осла за уздечку.

Когда паром был заполнен так плотно, что уже не оставалось места ни для человека, ни, тем более, для козы, нас перевезли через коричневую реку. Короткий путь сопровождался ревом, хрюканьем и мычанием животных, детскими криками, высокими резкими голосами женщин и низкими рокочущими — мужчин. Наш автомобиль был единственным на переправе, а на меня все смотрели открыто, как это было и в Лараше.

Одна женщина, наклонившись, заглянула в окно и что-то прошипела под своей накидкой, сузив темные глаза.

Отпрянув, я вжалась в кресло, чтобы оказаться подальше от открытого окна и поближе к Мустафе.

— Что она сказала? — спросила я у Азиза.

— Женщина думать, ты плохая — показывать лицо всем мужчинам, — сказал он, после чего я устремила взгляд вперед, не поворачиваясь ни вправо, ни влево, и вздохнула с облегчением, лишь когда мы причалили к другому берегу реки и взяли курс на Касабланку.