Шафрановые врата - Линда Холман

Как и в Танжере, я не ожидала, что полностью отдамся этим новым ощущениям. Наверное, уезжая из Олбани, я не задумывалась над тем, что мне предстоит увидеть и как это на мне отразится. Все мои мысли были об Этьене.

Дорога поворачивала и извивалась, мы теряли океан из виду на несколько миль, а затем неожиданно на вершине дюны или возле устья реки он снова открывался перед нами.

Этот район Марокко был просто прибрежным раем с длинными песчаными пляжами, разделенными оливковыми рощами или ровными полями с сельскохозяйственными культурами. Мы проезжали много маленьких деревушек, каждая была обнесена стеной, над которой возвышался шпиль минарета.

Когда мы наконец остановились через несколько часов езды и вышли из машины, я ощутила, что воздух стал другим. Он был густым, я бы сказала, молочным, но солнечные лучи все же каким-то образом просачивались сквозь него и обжигали тело. Это напомнило мне зимний туман у меня дома — только это был, по сути, горячий туман. Выйдя из машины, я потянулась, а мужчины направились к роще карликовых пальм, зеленеющей у обочины дороги. Ветер с моря заставлял листву трепетать — при этом получался мягкий металлический звук. Я с любопытством смотрела на своих спутников, но когда они повернулись спинами к машине, я сразу же отвернулась, осознав, что они намерены сделать. Для меня это стало проблемой в течение последнего часа, мне было неловко говорить об этом с незнакомыми мужчинами. Но когда Мустафа и Азиз неторопливо подошли к машине, Азиз указал на рощицу и произнес:

— Allez[29], мадам, allez.

И я сделала так, как он сказал. Я пробиралась между густо растущими деревьями в надежде найти укромное местечко, чтобы моя гордость не пострадала.

Я чувствовала себя очень неловко, возвращаясь к машине, и не решалась смотреть на них, но Мустафа и Азиз склонились над автомобилем. Они разговаривали и изредка указывали рукой на дорогу. Я поняла, что моя стеснительность и стремление соблюдать условности излишни в этом диком краю; мужчины абсолютно не переживали по этому поводу.

Прежде чем я успела сесть в машину, я заметила у подножия гор что-то темное, перемещающееся на фоне более светлой растительности. Это был караван, но уже состоящий из лошадей и ослов, на которых были нагружены тюки, рядом угадывались крошечные силуэты бегающих детей.

Откуда и куда шли эти люди? Я попыталась представить жизнь в бесконечном движении, с постоянной сменой места жительства. Моя жизнь до недавнего времени была весьма стабильной.

Когда мы снова остановились, на этот раз на окраине какой-то деревни, которую Азиз назвал Лараше, я открыла дверцу с моей стороны.

Но Азиз покачал головой.

— Женщине нельзя идти, — сказал он. — Плохо для женщины. — Он жестом изобразил перед собой круг, и я поняла, что он имел в виду мое открытое лицо, — в таком виде лучше не идти в селение. — Оставайтесь в машине, — продолжил он. — И следите, чтобы дети не забрали шкуры. — Он указал на крышу машины. — Мы с Мустафой сходим за едой. Скоро вернемся.

Я вынуждена была довольствоваться осмотром того, что можно было увидеть через открытые ворота обнесенного стеной селения. Все здания были окрашены в голубой цвет, что резко контрастировало с черепичными терракотовыми дугами крыш, придающими селению вполне привлекательный вид испанской горной деревни. С внешней стороны стены были привязаны ослы, стоявшие в тени с опущенными головами. Маленькие мальчики — старшему было не больше восьми или девяти лет — собирались стайкой у открытых ворот, а потом, словно бросая вызов друг другу, отходили от безопасных стен и постепенно приближались ко мне, сидящей в машине. Босые, с обритыми головами, они были одеты в рваные рубахи. В конце концов они столпились вокруг машины, держась за руки, и стали молча откровенно разглядывать меня, особенно мое лицо. Я вспомнила тех мальчишек, которые на улицах Олбани с любопытством собирались вокруг «Силвер Госта» и восхищались им. Наверное, маленькие мальчики одинаковы повсюду, позже сделала вывод я, и все они любопытствуют по поводу того, чего никогда раньше не видели, удивляются и выказывают свою храбрость.

Может быть, я была первой белой женщиной, которую видели эти дети. Я улыбнулась им, но их серьезные взгляды не смягчились. В конце концов старший мальчик шагнул к машине, неожиданно протянул руку и указательным пальцем прикоснулся к моему плечу. Прежде чем я успела отреагировать, он убрал руку, словно обжегся, но потом снова протянул ее ко мне, гордо ухмыляясь остальным ребятам. Они все смотрели на него со смешанным чувством благоговейного страха и удивления, но все же сделали шаг назад. Неужели я выглядела так странно? Я высунула одну руку в окно ладонью вверх и снова улыбнулась, поощряя их подойти ближе и не бояться меня, но вдруг раздались крики и мальчишки кинулись врассыпную, поднимая пыль.

Это были Мустафа и Азиз, возвращавшиеся к машине.

— Мальчики плохие? — спросил Азиз, глядя на ребят, бежавших назад к воротам, но я покачала головой.

— Нет, они не плохие. Просто… мальчишки, — сказала я. — Просто мальчишки, — повторила я, осознавая, что так оно и есть, и жалея, что у меня не было возможности увидеть их сестер и матерей, их отцов. Я хотела увидеть их жизнь за этими стенами.

Мужчины принесли пышный круглый ароматный хлеб, мягкий белый сыр в вощеной бумаге и липкий инжир в бумажной коробке. Азиз протянул мне горсть кешью. Я не была голодна, но все съела, слизывая с пальцев маленькие кусочки сыра и инжира; положив кешью в подол, я грызла их во время поездки.

Мне следовало оставаться сильной и быть начеку. Мне следовало быть готовой по прибытии в Марракеш приступить к поискам Этьена.

Мы продолжили путь, следуя вглубь страны, так что теперь я уже не могла видеть море и ощущать его запах. Иногда попадались рощи каких-то незнакомых плодовых деревьев, и я спрашивала у Мустафы, как они называются. Он указал на несколько кешью, еще оставшихся в подоле моей юбки.

У меня болела спина от долгого сидения и езды по неровной дороге. Я пыталась не думать о ночлеге. Где мы остановимся? Где я буду спать? Я вся была в пыли; будет ли у меня возможность помыться? Если мне не разрешили сходить в Лараше из-за открытого лица, как меня примут в других местах? Я снова вспомнила широко раскрытые глаза мальчишек, изучающих меня через открытое окно автомобиля, и неожиданно остро ощутила одиночество. Я здесь была чужестранкой.

В Танжере все было по-другому; этот город гостеприимен к иностранцам — африканцам и испанцам, французам и немцам, американцам и британцам и многим другим, происхождение которых я не могла определить по языку и одежде. Я вспомнила Элизабет Панди, говорившую, что в Танжере собрано все разноликое человечество.