Корабль дураков; Избранное - Себастиан Брант

Взял да и отдал ножку ей.

Вот подано к столу жаркое…

Хозяин взрезал: «Что такое?

Здесь недохват одной ноги.

Позвать мерзавца! Ну-с, не лги,

А прямо говори, пострел,

Куда вторую ногу дел?»

Что делать? Повар уличен.

Потупив взор, бормочет он:

«Спокон веков была, ей-ей,

Одна нога у журавлей!»

Тут рыцарь в гневе заорал:

«Что? Журавлей я не видал?»

А повар: «Богом я клянусь

И даже доказать берусь!»

«Добро! — решает рыцарь. — Нам

Ты все докажешь завтра сам,

А нет, тогда тебя, мой друг,

Я на ближайший вздерну сук!»

Не спал наш повар в эту ночь…

Куда уж тут? Уснуть невмочь!

А утром оба в путь пустились

Туда, где журавли водились.

И видят вдруг средь камышей

В воде двенадцать журавлей,

Все на одной ноге стоят…

Был повар уж куда как рад

И прошептал: «Теперь вам ясно?»

Но радовался он напрасно:

Хозяин быстрыми шагами

К ним подошел, взмахнул руками,

«Гу-гу!» — истошно закричал

И журавлей перепугал.

Вторую ногу опустив,

Они вспорхнули, в небо взмыв.

Промолвил рыцарь: «Кто же прав?»

Тут повар взвизгнул, зарыдав:

«О, если б вам пришло на ум

Вчера поднять подобный шум,

Тогда бы доказать я мог,

Что у жаркого — пара ног!

Не я виной, что нет второй!»

И этим спасся наш герой.

На этот раз он жив остался,

Над дурнем рыцарь посмеялся,

И шуткой обернулось дело…

Когда боишься — действуй смело,

И ты избегнешь худших бед —

Вот Ганса Сакса всем совет!

ДВОРЯНИН, ШУТ И ИСТИНА

179

В каком-то замке жил один

Вдовец, почтенный дворянин,

И при себе шута держал.

Когда хозяин уезжал,

Вся челядь в замке ликовала

И дни и ночи пировала.

Раз как-то барин возвратился,

Шут раздевать его явился

И рассказал не без издевки,

Что парни делали и девки:

Как за столом они сидели,

Как вволю пили, сладко ели.

Тогда хозяин слуг созвал

И им пенять легонько стал,

Расспрашивая заодно,

Как им понравилось вино

И хороша ль была еда.

Тут все зарделись от стыда

И начали соображать,

Кто мог так подло их предать.

Недолго толковали тут.

Всем стало ясно — это шут!

Они обиду затаили

И отомстить шуту решили.

Уехал дворянин — и вот

На прежний лад их жизнь идет…

А шут опять при них сидел

И вместе с ними пил и ел.

Так время весело текло…

Но вот что тут произошло:

Они, налакомившись, встали,

Затем шута в подвал загнали,

Связав, раздели донага,

И розги взял один слуга.

Истошный вой тут поднял шут.

Завоешь, ежели секут

Да с приговором: «Ваша честь!

Вот это истина и есть!»

Шут завопил: «С меня довольно!

Она кусается пребольно…

Покуда жив на свете буду,

Я эту истину забуду!»

Хозяин вскоре возвратился,

Шут раздевать его явился.

Хозяин молвил: «Милый мой!

Ты мне всю истину открой:

Что слуги нынче вытворяли

И что тут жрали и лакали».

Услышав это, тотчас шут

Воскликнул: «Пусть меня сожгут!

Молчать я буду, как в могиле;

В меня так крепко правду вбили,

Что до сих пор щекотно мне…

Прочтите сами на спине!»

Хозяин шутовской кафтан

Содрал, и след багровых ран

Он разглядел со всех сторон,

И сразу правду понял он.

А шут ладонь к устам прижал

И дальше обо всем молчал.

Так повелось уже веками:

Обжегшись, мы не лезем в пламя.

А тот, кто правду говорит,

Бывает беспощадно бит.

Вреда не принесет молчанье —

Вот Ганса Сакса назиданье.

ПОДАГРА И ПАУК

180

Однажды утром я гулял

И на опушке услыхал —

Где зеленел сосновый бор —

Какой-то тихий разговор.

Подкрался я и подглядел,

Кто там за кустиком сидел.

Всмотревшись, я увидел вдруг,

Что это старый был Паук,

А с ним Подагра, и ему

Она сказала: «Не пойму,

Куда, приятель, ты бредешь,

Ты на себя не стал похож!»

Паук в ответ: «Я выгнан был

От богача, где тихо жил,

Но там мне больше места нету!»

Подагра молвит: «Как же это?»

Паук в ответ: «Я отощал!

Я там частенько голодал.

В сеть ничего не попадало,

Ведь мух там, знаешь, очень мало.

Гоняют мух в таких домах

Хлопушкой, плеткой — просто страх.

Зато там оводов немало,

Орава их мне сеть порвала,

Ни одного я не поймал,

И потому я голодал.

Не ко двору я, видно, там:

Хозяйка и хозяин сам,

Меня случайно заприметя,

Когда растягиваю сети,

Чтоб в уголке развесить их,

Вопят и кличут слуг своих.

Вот так, бывало, по неделе

Мне нет покоя: еле-еле

Успеешь в щелку заползти,

Чтоб сетку новую сплести,

Но чуть отыщешь уголочек,

Уже то дочка, то сыночек

Хозяйские орут опять.

Никак не мог я отыскать

Местечка тихого, но пряжи

Наткал за двух ткачих: ведь я же

Девицею когда-то был,

Так сам Овидий181 говорил:

Арахной назывался я.

Работа чудная моя

Самой Палладе досадила,

И вот богиня превратила

Меня, как видишь, в паука.

Неважно я живу пока.

Живя в домах богатых, тщетно

Хотел, чтоб сделалось приметно

Мое искусство, но всегда

Грозят мне гибель и беда.

Решил я богачей оставить

И к новой жизни путь направить…

Она ему: «Куда ж, мой свет?»

«Да в избу! — ей Паук в ответ. —

Я в уголку найду жилище,

Мух у меня там будут тыщи,

Я буду пожирней питаться

И мирной жизнью наслаждаться:

Едва ли кто за целый год

Там паутину обметет.

Работы там не занимать:

Пилить, колоты, косить и жать;

Не будут гнать меня оттуда,

В почете у крестьян я буду.

Издавна бают старики,

Что к счастью в доме пауки.

Я без помехи там к окну

Спокойно нитку протяну.

Свет проникает еле-еле:

Все стекла мухи засидели!

Досадно, правду говоря:

Томился в городе я зря!»

Подагра молвила: «Пустое!

У мужиков житье плохое;

От них бегу я не напрасно:

С невежами мне жить опасно.

У мужика мне никогда

Пощады не было. Беда!

Меня таскал он на работу,

А коль пущу в ногах ломоту,

Твердил, что ноги натрудил!

Со мной он жал и молотил,

Дрова возил, навоз таскал

И передышки не давал.

И так взопреет он, бывало,

Что по́том от него воняло.

А вонь такая мне вредна:

Я просто делаюсь больна!

Меня он мучил, даже бил

И редко досыта кормил.

Что ест он? Молоко, ячмень,

Горох да репу каждый день.

Пьет молоко иль просто воду,

А знаешь, я, Подагра, сроду

Такого кушанья не ем —

Изголодалась я совсем!

От этакой еды, питья

Не стало вовсе мне житья.

Сам Бахус182 ведь родитель мне,

И нрав мой вышел по родне:

Люблю я выпить, закусить,

Люблю я весело пожить.

А что крестьяне? Серый люд!

Они меня не признают.

От мужиков я выбираюсь…»

Паук ей: «Право, удивляюсь!

Где ж ты найдешь житье иное?»

Подагра молвит: «Э, пустое!

У горожан, дворян, попов

Мне стол и дом всегда готов.

Они умеют веселиться,

Играть, купаться, спать, любиться,

Еды у них на всякий вкус.

Уж там я ко двору придусь!

Меня уложат на кровать,

Я на перинах буду спать,

Меня укутают, согреют,

А ежели врачи затеют

Со мной бороться — назло им

Останусь дольше я с больным!

Чуть я немного ослабею —

Больной за прежние затеи

Берется, чтоб меня опять

Вином и яствами поднять.

Тогда я нажимаю снова —

Находят корчи на больного,

Вновь он лежит, не ест, не пьет,

Пока припадок не пройдет!

А я над бедным измываюсь,

Во все суставы забираюсь,

Но день за днем, исподтишка:

Сперва мала я и кротка

И только в пальце помещаюсь

И уж потом переселяюсь

В сустав побольше, подлинней,

И с каждым годом все трудней

Со мною справиться бывает!»

Паук Подагре отвечает:

«Как ты, пробравшись в дом, и мал

И неприметен я бывал.

Зимою я всегда скрываюсь

И по весне лишь появляюсь,

И вью гнездо, и мух тащу,

И малышей своих ращу.

А малыши как расплодятся,

Везде и всюду поселятся!

В чуланах, в комнатах, в ларях,

На окнах, лестницах, дверях

Развесим мы такие сети,

Что лучше нет на белом свете.

Так приходи ж в деревню к нам

И посмотри, как сладко там

У мужичонки мне живется!»

«Уж кто в деревню не вернется,

Так это я: там жизни нет! —

Подагра Пауку в ответ. —

Притом мне в городе чудесно:

Там богатей живет известный,

Его сегодня ж проберу:

На званом он сидит пиру.

Я так и вижу вина, яства!

Ему и мне одно приятство!

Меня он примет на кровать,

В шелка и пух положит спать!

Идем-ка, Паучок, со мною,