Овертайм - Вячеслав Фетисов

Тяжело, очень тяжело для меня переживалась, или проживалась, эта ситуация. Ведь я считал Алексея Касатонова самым близким другом. Самым надежным партнером. А он предал…

Швейцария, чемпионат мира, 1990 год. Из Швейцарии ребята позвонили мне как раз за день до того, как «Нью-Джерси» играла шестую игру в первой серии плейоффа. Сказали, что команда молодая, неуверенная, а канадцы привезли сильный состав. В то время «Эдмонтон» уже вылетел из плейоффа, и на чемпионат приехали Коффи, Мессьер и другие звезды НХЛ. Меня дома не было, все это они сообщили моей жене, просили: если у Славы есть возможность, пусть он прилетит в Женеву.

Мы проиграли шестую игру, выбываем из Кубка Стэнли. Я вернулся домой в два-полтретьего ночи — звонок. Слава Быков с Андреем Хомутовым просят приехать в сборную. Слава говорит: «Все ребята хотят, чтобы ты был с нами, ты нужен команде». Что там обиды, когда зовут в первую команду страны. Хотя и понимал, что без разрешения Виктора Васильевича или даже без его подсказки никто не стал бы звонить в Америку. Я сказал, что вылетаю первым самолетом, не спросив, сколько мне заплатят, про это я и не думал. Я отправлялся в команду, где тренер высказывался в мой адрес весь год. В то время «Советский спорт» ежедневно продавался на Брайтоне, потому что «Аэрофлот» возил все советские газеты. Поэтому все, что обо мне писалось, я знал. И вдруг это приглашение… Через пятнадцать минут звонит Макаров, команда, где он тогда играл, «Калгари», тоже вылетела из Кубка, и его приглашают в Швейцарию. Я Сергею сообщаю: еду. Он: «Тогда я тоже прилечу, там встретимся». Чемпионат мира для нас с Сергеем оставался важнейшим событием в жизни. Потом в американской прессе писали, что мы специально в плейоффе не старались, чтобы выступить за команду СССР.

Выходил я на лед в паре с Мишей Татариновым, его потом признали лучшим защитником на турнире. Мне кажется, что и я помог ему сыграть. Но не в этом дело, главное — мы выиграли чемпионат мира, чемпионат Европы! Кстати, Лада тоже прилетела в Швейцарию, вот это был сюрприз для игроков! Первый раз чья-то жена сама приехала и поселилась в гостинице неподалеку, а не прибыла в составе туристической группы. Я попросил, чтобы Ладу аккредитовали, она сама на такси приезжала на стадион.

Сейчас все это звучит смешно, а тогда так необычно — жена, такси, отель, все смотрели на Ладу как на чудо света. Вели мы себя с ней смирно, режима не нарушали, я жил вместе с командой, с Сережей Макаровым в одном номере. В один из дней он звонит домой, в Канаду, жене, а та говорит, вы кому-то проиграли в предварительном турнире, а здесь прошло интервью Тихонова, и он сказал, зачем вообще Макарова и Фетисова пригласили? Зачем вообще они сюда приехали? Совершенно не играют. Макаров в шоке: «Я уезжаю, как можно такое терпеть? Я прилетел в Европу, у меня восемь часов разница во времени, и вдруг он не мне, а канадскому телевидению говорит через переводчика, что мы ему нужны как пятое колесо». Макаров возмущается, как так — человека приглашают, просят помочь и такое оскорбление? Я его успокоил, напомнил, с кем он дело имеет, а в итоге Сергей в финальных играх сыграл очень здорово, правда, потом высказал все, что он думает о руководстве. Но как я понял, никого не волновало, что там считает Макаров.

На банкете Пол Коффи подсел к нам за стол, и Слава Быков подарил ему свою золотую медаль. Потом, когда мы встретились в «Детройте», Пол не раз вспоминая, что у него до сих пор эта медаль хранится. К тому же, когда мы играли какую-то суперсерию, ему подарили русский самовар. «У меня в гостиной он стоит на самом видном месте, — говорил Пол, — чтобы я русских не забывал».

После чемпионата мира мы остались с Ладой в Швейцарии еще на две недели. Наш друг Тино Кати, швейцарец, который раньше работал в Международной федерации хоккея, по старой памяти нас принимал, возил по стране. Каникулы мы провели роскошные.

На следующий год, в 1991-м, мне опять позвонили, пригласили на чемпионат мира, теперь уже в Финляндию. Все шло хорошо, но из-за поражения в последнем матче мы проиграли чемпионат мира. Обвинили меня, так как решающий гол забил Сандин, который вышел с краю, убрал шайбу назад, из-под меня бросил — и забил. Счет сравнялся, а для шведов это было равносильно победе. А может, мы проиграли, не помню. В общем, в проигрыше чемпионата назвали конкретного виновного — меня. Но все же устно пригласили участвовать в Кубке мира в августе 1991 года.

Вернемся к сезонам в Нью-Джерси. Я уже говорил, что проблемы, которые возникли, — это мое недопонимание американско-канадского стиля игры, а со стороны моих новых партнеров и тренеров — моего стиля. Играть всю свою жизнь с Макаровым, Ларионовым, Крутовым или с Харламовым, Петровым, Михайловым, а потом оказаться вместе с ребятами, которые ничем на них не похожи…

Я старался что-то поменять в себе, играть, как мне казалось, более продуктивно. Но в «Нью-Джерси» существовали совсем другие понятия о хоккее, тем более, не в обиду будет сказано, по классу «Дэвилс» были далеки от той команды, из которой я ушел. Взаимоотношения на площадке тоже совсем другие, и те навыки, которые выработались с годами (когда ты «автоматом» знал, что твой партнер обязан оказаться в такой-то точке, отдаешь туда, а там никого нет), только мешали. Возможно, если б я попал не в «Нью-Джерси», а в другую команду, которая играла бы немного свободнее, мне пришлось бы легче, но выбирать не приходилось. У тренеров, которые работали в «Нью-Джерси», понимание хоккея полностью не совпадало с моим: они требовали некий упрошенный способ «бей — беги». Мы тренировались в совершенно четких тактических рамках. А когда играла знаменитая «пятерка» ЦСКА, то постоянно присутствовала импровизация. Ради справедливости надо сказать, что и Тихонова иногда наша вольница раздражала, он на нас кричал, ругался, тем более когда фантазия вредила делу. Но когда непредсказуемость наших ходов приносила пользу, трудно было найти аргументы «против».

Легко понять мои чувства: я играл в такой хоккей, который доставляет мне помимо результата еще и удовлетворение. И вдруг попал в систему, где необходимо делать только то, что тебе велели. Да и ребята сами не хотят ничего выдумывать, потому что это им может стоить места в составе. Ведущим игрокам клуба, конечно, было легче, чтобы я приспосабливался к их игре, а не наоборот. Со временем я понял, что проще будет швырять шайбу по углам в закругления или вбрасывать в зону, чем таскать ее, при этом не передерживая в своей зоне, ожидая, пока кто-нибудь откроется в центре, и отдать ему под красную линию пас, — никто так здесь не делает.

Со временем каждый матч превратился для меня в некую рутинную работу, хотя команда с каждым годом усиливалась, хозяева все время покупали игроков высокого класса. Но тогда я уже решил, что мое время ушло. Из-за слома навыков потерян год, а может, и два-три. Руководители клуба начали ориентироваться на других опорных защитников, и это естественно: мне уже исполнилось тридцать три, пошел тридцать четвертый год. Понятно, что ни тренеры, ни менеджеры не собирались подстраивать игру команды под меня. Из лидера мирового хоккея я превратился всего лишь в часть команды, которая решала для себя важный вопрос — закрепиться в плейоффе. Конечно, многое изменилось при Жаке Лемэре, который пришел в «Дэвилс» из «Монреаля». Жак предложил совершенно иную организацию игры. «Монреаль Канадиенс» — это огромные традиции. Но, к сожалению, Жак оказался уже пятым моим тренером в «Нью-Джерси». Это шараханье от одного тренера к другому вряд ли могло улучшить мою игру. Кстати, одним из моих тренеров был и Херб Брукс, который тренировал американских олимпийцев, победивших советскую сборную в Лейк-Плэсиде в 1980 году. Наконец, когда в мой последний год в «Нью-Джерси» пришел Лемэр, казалось, выпал мой шанс на собственную игру, но я уже был так морально изношен, что не чувствовал в себе прежнего горения в игре.