Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

— У нас нет кредита, как у… — он замолчал. Ему, хотелось знать, куда клонит барон.

— Я не хотел обидеть вас, господин Хорват. Если фабричный комитет, ваша партия и партия социал-демократов захотели бы помочь мне купить машины в Англии, мы смогли бы очень скоро превысить уровень производства тридцать восьмого года. Вам ясно то, что я сказал?

— Да, думаю, что ясно. И это единственный выход?

— Единственный, который меня устраивает. Пусть вам все до конца будет ясно.

— А в чем должна состоять наша помощь?

— В поддержке моего обращения в Национальный банк. Речь идет о моральной поддержке. Я не хочу произносить высокие слова — патриотизм, родина и другие. И все же речь идет о румынской продукции.

— Я дам вам ответ через несколько дней. Нужно поговорить с товарищами из уездного комитета.

— Очень хорошо. Когда придете с ответом, мы проведем внеочередное заседание. Как сейчас.

Хорват вернулся в фабричный комитет, сел в угол и принялся размышлять. Чем больше он думал о предложении барона, тем разумнее оно ему казалось. И все-таки его одолевали сомнения. Слишком уж все было ясно. В сущности, почему это не должно было быть ясным? Странно только, как переплетаются интересы капиталиста с интересами рабочих. Потом он вспомнил, что однажды и Симон говорил ему о чем-то подобном. И даже в очень решительных выражениях. Может быть, из-за того, что Симон был слишком возбужден, Хорват не придал значения его словам. Тот говорил с таким пылом, словно открыл Америку.

— Нужно заставить барона закупить машины. Чтобы прибавочная стоимость не шла больше, в его карман.

— Ты говоришь глупости, Симон, — ответил ему Хорват. — Где барон закупит ткацкие станки?.. Только что кончилась война…

— Как это где?.. В Англии… У англичан их хватит… И этим мы убьем сразу двух зайцев. Барон вкладывает свои доходы, а англичане, то есть империалисты, дают нам машины. Тем самым укрепляется наш лагерь, а их лагерь…

— Ты рассуждаешь, как ребенок.

— Если ты не хочешь принимать меня всерьез, что ж! Мы, социал-демократы, будем бороться за то, чтобы заставить барона… А тебе я посоветовал бы немножко почитать Маркса… Потому что вся наша политическая борьба есть на самом деле борьба экономическая…

— Ты хочешь прочесть мне лекцию, заняться моим политическим воспитанием?

Симон не сумел ничего ответить. Мрачно отошел, не попрощавшись. Сделав несколько шагов, он остановился, потом повернулся к Хорвату, который недоверчиво смотрел на него.

— И вот еще что. Если мы достанем машины, мы сможем ввести еще одну смену… Знаешь, что значит еще одна смена в прядильном?.. Это значит, что и ткачи будут обеспечены работой, смогут работать все три смены.

Это был очень серьезный аргумент. Хорвату стало досадно, что Симон разбирается в положении лучше него. Он был уверен, что все это объяснялось отсутствием у него знаний по политэкономии. Он узнал от Симона, что социал-демократы даже обсуждали вопрос о станках в своем уездном комитете и вслед за Молнаром одобрили действия барона. Позднее Симон сказал ему, что дело уже очень продвинулось. Инженер Пре-куп, один из директоров Вольмана, уехал в Бухарест для переговоров с министерством торговли и с представителями Национального банка.

Хорват больше не раздумывал. Он отправился в уездный комитет. Жалко, если что-нибудь предпримут без ведома коммунистов. Суру был занят и отослал его к Бэрбуцу, в ведении которого находились экономические вопросы. Хорват стал искать Бэрбуца, но тот ушел в редакцию газеты «Патриотул», чтобы представить сотрудникам нового главного редактора. Хорват отправился в редакцию. Хотя там шло собрание, редактор, стоявший в дверях, пропустил Хорвата. Тот сел на стул возле какого-то черноволосого мужчины с густыми бровями. Спросил его:

— Кто будет главным редактором?

— Товарищ Беляну.

Хорват удовлетворенно кивнул головой. Беляну, бывшего преподавателя румынского языка в одном из лицеев Бейюша, он знал еще по подполью. Высокий близорукий человек, очень добросовестный, но вспыльчивый. Бэрбуц говорил о Беляну, несколько преувеличивая его достоинства, как всегда в подобных случаях, но это никого не смущало. На какое-то мгновение у Хорвата создалось впечатление, будто Бэрбуца не интересует то, что он говорит, он просто наслаждается звуком собственного голоса, ему хочется, чтобы все его слушали. Хорват смотрел на Бэрбуца и думал, простил ли тот пощечину, которую он дал ему там, в тюрьме.

Когда собрание кончилось, Хорват отвел Бэрбуца в сторону и спросил, свободен ли он. Бэрбуц кивнул головой, и они вышли вместе. Но прежде чем Хорват успел заговорить о Вольмане, Бэрбуц, все еще под впечатлением заседания, начал рассказывать ему о будущем газеты «Патриотул».

— Сейчас это самая сильная редакция в городе. Мы собрали лучших журналистов. Даже из «Крединцы» я привел человека. Самого талантливого и самого честного.

— Кого? — спросил Хорват.

— Хырцэу.

— Хырцэу?! — воскликнул Хорват, не веря своим ушам. — Того, который написал статью обо мне?

— Да. Он был введен в заблуждение. Но он человек честный и талантливый. Он не был железногвардейцем[9], а в редакции «Крединцы» он выполнял лишь небольшое задание.

— Партийное задание?

— Своего рода партийное задание. Неофициальное, конечно. Увидишь, какие материалы будет он давать. Он разоблачит всех реакционеров города. Ведь он их знает как свои пять пальцев.

— Какой же он из себя? — поинтересовался Хорват. — Может быть, именно с ним рядом я и сидел? Только его одного я не знал.

— Да. Это он. Следи внимательно за работой газеты, и ты увидишь, что сделает этот человек! А теперь говори, зачем ты меня искал.

— Слушай, Бэрбуц, ты в политэкономии что-нибудь смыслишь?

— Ну, конечно, — ответил Бэрбуц, не глядя на Хорвата.

Хорват улыбнулся. Он был уверен, что Бэрбуц тоже ничего не понимает в политэкономии. Но он этого ему не сказал.

— Вот в чем дело, Бэрбуц. Барон хочет купить станки в Англии. — Хорват внезапно остановился. Ему стало стыдно. Он говорил о бароне, о закупке машин, как будто речь шла о пачке сигарет «Национале».

— Ну и что? — спросил Бэрбуц.

— Ничего. Я думаю, что мы не будем обсуждать этот вопрос вот так, на улице. Это большая, сложная проблема.

— Проблема совсем не сложная, а другого времени у меня нет. Ты говоришь, он хочет закупить станки. Я слышал об этом. Ты можешь сообщить что-нибудь новое?

— Нет. Он просил, чтобы мы ему помогли.

— Помочь обязательно надо. Зачем мешать ему вкладывать деньги в станки? Это принесет пользу не только Вольману.

Хорват остался доволен, он ведь думал так же.

— Тогда все в порядке. Завтра я с ним поговорю.

Бэрбуц знаком остановил извозчика и протянул руку Хорвату:

— Желаю удачи.

— Счастливо. У тебя теперь столько денег что можешь тратить на извозчика? Откуда?

Бэрбуц рассмеялся:

— Когда я скажу ему, чтобы он отвез меня в уездный комитет, у него не хватит смелости взять с меня плату. Всего хорошего, Хорват.

Хорват долго смотрел ему вслед, потом сказал себе: «Может быть, он все же разбирается в политэкономии».

4

На следующий день Хорват отправился к барону и сообщил ему мнение уездного комитета партии. Вольман принял его вежливо, внимательно выслушал и, когда Хорват кончил говорить, поднялся с кресла.

— Все в порядке, господин Хорват. Надеюсь, что и впредь мы будем находить общий язык.

Хорвату показалось, что в этих словах скрыт какой-то намек, и поэтому он возразил:

— Так же как и до сих пор, господин барон. А пока из Англии прибудут станки, мы постараемся найти здесь у себя возможность увеличить продукцию. Не знаю еще, как именно, но мы об этом позаботимся.

— Тогда все, господин Хорват. Можете идти.

Барон сказал это ироническим тоном, с презрительной усмешкой.

Хорват вышел, хлопнув дверью. С этого дня он стал наблюдать за всем производственным процессом, начиная с поступления тюков хлопка в чесальню и кончая выходом готового полотна.

Он изучил целый ряд документов, говорил со всеми инженерами, но совершенно безрезультатно. Он теперь даже не показывался в цехах. Многие думали, что он заболел или уехал в командировку.

Поп, один из прядильщиков, искал его несколько дней и наконец нашел в конторе красильни.

— Слушай, Хорват, чем это ты занят, что тебя не найти?.. Видишь вот эту рубашку?

— Вижу, ну и что?

— Она рваная.

— Ты затем и пришел, чтобы показать ее?

— Нет. Я пришел сказать тебе, что эта рубашка у меня последняя. И я пришел открыто заявить тебе: я на стороне рабочих, ведь я тоже рабочий, но черт меня подери, если все идет так, как надо. В прошлом месяце я отложил половину заработка, чтобы купить себе несколько рубашек. Не знаю, какого черта я выжидал. Вчера я пошел в магазин. Мне не хватило денег даже на одну рубашку. Скажи, это дело?!