Последний шанс - Сара Грандер Руиз

спрашивать её, что она имела в виду: носок или лакомство. Ни один из её ответов не удивил бы меня. В тот единственный раз, когда я был у себя в квартире после того, как туда заехала Рэйн, и помогал ей разобраться со стиральной машиной, я находил носки в самых разных местах. Между диваном и подушками. Под кухонным столом. На подоконнике.

Меня не напрягает беспорядок. И когда Рэйн находится в квартире, мне больше не кажется, что она принадлежит папе. Он ненавидел беспорядок больше всего. Могу себе представить, что бы он сказал, если бы обнаружил носок рядом с холодильником. Он, наверное, сейчас в гробу переворачивается.

Ну и пусть. Кто знает, может быть, когда Рэйн уедет, я и сам начну оставлять носки где попало.

И вообще, кто я такой, чтобы судить о том, что люди держат в карманах? В моих карманах бывали гораздо более странные вещи. Однажды в рамках экспозиционной терапии9, с помощью которой лечили моё ОКР, мне приходилось всё время носить при себе нож. Отправляюсь в Корк на машине? Нож лежит на пассажирском сидении. Решил вздремнуть? Нож лежит на прикроватном столике. Пошёл в магазин? Нож — в кармане. По сравнению с этим, носок и лакомство для кота — это ещё нормально.

Когда Рэйн снова засовывает чек в карман, я поднимаюсь на ноги.

— Куда ты?

— Оставайся здесь, — говорю я. — Сейчас вернусь.

Она озадаченно смотрит на меня, а я направляюсь в свой офис, где начинаю открывать ящики, пока не нахожу маленький пакетик на застёжке. Я переворачиваю его, и на стол выпадают несколько скрепок.

Вернувшись к Рэйн, я передаю ей пакетик.

Она берёт его, но смотрит на меня так, словно не знает, что с ним делать.

— Для чеков, — говорю я. — У тебя в карманах всегда полно вещей, и я переживаю, что ты можешь их случайно потерять.

— О!

Она опускает взгляд на пакетик у себя в руках и начинает открывать и закрывать застёжку.

Когда она снова поднимает на меня глаза, она улыбается.

— Со мной это постоянно случается. Я всегда напоминаю себе, что мне надо хранить все свои идеи для песен в одном месте, поэтому я завела себе тот блокнот, о котором я тебе рассказывала. Но мне не нравится, когда они записаны как попало, а идеи приходят ко мне так неожиданно, что у меня не получается записывать их аккуратно, особенно, когда мне приходится прописывать партию гитары. Поэтому свои самые первые наброски я пишу на чеках и салфетках, а затем заставляю себя переписать их в блокнот, но иногда я теряю их раньше, чем успеваю это сделать. Это по-настоящему больно. Так что спасибо.

Она расстёгивает пакетик, кладёт его перед собой на стол, после чего засовывает руки в карманы своего кардигана и достаёт оттуда пачку чеков.

— Хочешь, заключим пари? — говорит она.

— Смотря что за пари.

— Сколько процентов из этого — мусор, а сколько — по настоящему важные вещи? Тот, кто проиграет, съедает бублик с изюмом.

Я прищуриваюсь.

— А тебе тоже не нравятся бублики с изюмом?

Она пожимает плечами, улыбка приподнимает её губы, и, даже не успев хорошо всё обдумать, я соглашаюсь на это нелепое пари.

— Ты слишком в меня веришь, — говорит она, когда я предполагаю, что только двадцать процентов чеков это мусор.

Пару минут спустя она убирает половину чеков в пакетик, а мне предстоит свидание с бубликом.

Рэйн покидает паб и возвращается час спустя с коричневым бумажным пакетом из кофейни на нашей улице и кучей жестяных декоративных табличек, которые ей удалось раздобыть… я даже не знаю где. Эта женщина заводит друзей быстрее, чем тату-машинка протыкает кожу. Она начинает говорить со скоростью мили в минуту. Что-то о девушке, которую она встретила вчера в булочной и о коробке в железном контейнере.

— Неужели моё наказание должно случиться так скоро? — спрашиваю я, когда она бросает пакет на стол.

Она улыбается и открывает пакет. Я ожидаю увидеть там бублик с изюмом, но вместо этого обнаруживаю бублик с маком.

Я гляжу на неё, приподняв брови. Она пожимает плечами, а затем рассыпает на столе таблички.

— Я не смогла. А это для паба, — говорит она. — Тебе нравится?

На каждой из табличек изображены марки ирландского пива — «Бимиш», «Мёрфис», «Гинесс». Я касаюсь каждого из углов таблички, которая лежит ближе всего ко мне.

— Они классные, — говорю я, хотя нехорошие мысли уже проникли мне в голову.

Они говорят мне, что если я изменю паб, то случится что-то плохое.

— Когда ты планировала начать менять интерьер?

— О, я не знаю. Когда всё соберу.

Я притворяюсь, что рассматриваю таблички, но на самом деле пытаюсь не начать пересчитывать углы фотографий, которые висят сейчас на стенах. Мне не нужно их считать. Я и так уже знаю, что их шестьдесят четыре. Четыре угла у каждой из шестнадцати картин. Там висят десять больших картин, и шесть — поменьше. И только две рамки совпадают по цвету. Десять фотографий изображают корабли, четыре — здания и две — пейзажи.

Это всего лишь стены. Это всего лишь фотографии. Тебе не нужно их считать. Ничего плохого не случится, если мы кое-что здесь поменяем.

Ты уверен?

Уверен.

Что если ты ошибаешься?

Не ошибаюсь.

Но хотя я и знаю, что мне не нужно их считать, я чувствую, что должен это сделать. Я уверен, что прав, но это не имеет значения, потому что крошечная часть меня переживает, что я могу ошибаться. Я знаю, что мне придётся посидеть и подождать, когда эта нервозность пройдёт, но это не имеет значения, потому что я хочу чувствовать себя лучше прямо сейчас. Я не хочу сорваться из-за каких-то фотографий на глазах у Рэйн, сидящей напротив меня.

Я не хочу их считать. Мне не нужно их считать.

Но я всё равно их считаю.

Глава 10

Пока Рэйн не начала здесь работать, я точно знал, чего ожидать, когда входил в паб. Но всю последнюю неделю января я ловлю себя на том, что каждый раз останавливаюсь у двери, чтобы убедиться в том, что у меня в голове остались лишь хорошие мысли, и только потом захожу внутрь. Потому что я никогда не знаю, что там обнаружу и, по какой-то причине, мой мозг решил, что если я войду внутрь только с хорошими мыслями, то, что бы я ни обнаружил внутри — всё будет в порядке.

Это не имеет смысла. Я это знаю. Но я