Ленин. Спаситель и создатель - Сергей Кремлев

Теперь это всё сбывалось

События принимали характер внешне калейдоскопический – повернув происходящее в России одним образом, можно было увидеть одно, повернув другим образом – другое…

Например, академики Готье и Вернадский, писатели Горький и Короленко, считали, что Россия быстро погибнет в результате безжалостного эксперимента, который затеял над ней Ленин. В то время, правда, прибавляли ещё: «…и Троцкий», но это потому, что Троцкий очень уж был на виду… На виду и потому, что выдвигал сам себя – по поводу и без повода, и потому, что его выдвигали его «пиарщики».

Но если смотреть на то время панорамно, охватывая ситуацию во всей её полноте, можно понять, что события текли в России по железной логике классового противостояния, и главенствующими были две тенденции – начинающаяся созидательная работа Ленина и его партии, и заканчивающаяся разрушительная работа их оппонентов по осложнению начавшегося созидания.

Большевиков называли разрушителями, и это было верно в том смысле, что они пели: «Весь мир насилья мы разроем до основанья…»

Но потом шли слова: «…а затем, мы наш, мы новый мир построим!»

Да, они ещё многого не умели и им надо было многое узнать, что видно из вопроса Ленина Центробалту о связи – о чём чуть ниже. Но Ленин и большевики умели учиться, как никто другой в мире.

Вырвавшийся из Петрограда Керенский 25 октября телеграфирует приказ командиру 3-го конного корпуса казачьему генералу Петру Краснову (1869–1947) спешно перебросить корпус под Петроград, а на следующий день в Пскове Керенский уже лично приказывает Краснову двинуться на Питер, и казаки занимают Гатчину. Их силы не так велики, но потенциально положение серьёзное, и Ленин говорит по прямому проводу с председателем исполкома Гельсингфорского Совета А. Л. Шейнманом, председателем Военного отдела Михайловым и товарищем (заместителем) председателя Центробалта Н. Ф. Измайловым.

Ленин просит Гельсингфорс выслать в Питер дополнительные силы. Измайлов обещает послать миноносцы и линейный корабль «Республика», и Ленин запрашивает: «Есть ли радиотелеграф на „Республике“ и может ли он сноситься с Питером во время пути?»

Измайлов отвечает: «Не только на „Республике“, но и на миноносцах, которые сносятся с Эйфелевой башней. В общем, заверяем, что будет всё выполнено хорошо»…[916]

Как видим, Ленин ещё не осознал полностью, на деле, какая в его руках теперь сила, и что она может… Ему, давно мыслящему глобальными масштабами в теории, ещё лишь предстоит освоить эти масштабы в своей практической государственной деятельности, охватывающей всю Европу от Эйфелевой башни до башен Кремля… Однако он овладевает наукой управлять государством не по дням, а по часам…

Вот царь Николай…

Он эту науку мог и обязан был осваивать с детства, а так ей и не овладел выше умения пить стопку за стопкой на полковых обедах гвардии и нахваливать гвардейский перловый суп.

Но Ленин ведь – не царь Николай! И Россию он задумывает не «гвардейско-перлового» уровня – в своих замыслах он видит Россию, которой может без всяких квасных слёз гордиться каждый её честный гражданин, то есть – каждый труженик, готовый работать на общество по крайней мере не хуже, чем на себя.

Только негодяи могли желать тогда и только негодяи желают сегодня иной России!

Кроме негодяев, в «образованной» России всегда хватало глупцов… И Ленину сразу же, с первых дней его работы во главе России, стало с ними очень трудно…

Даже «Новая Жизнь» Горького (о чисто буржуазных газетах вообще не разговор!) ехидничает:

«С каждым днём правительство Народных Комиссаров запутывается всё более и более в проклятой прозе обыденщины. Так легко захватив власть, большевики никак не могут вступить фактически во владение ею…

Ведь если ещё не так давно большевикам не хватало людей для очередной работы в растущей партии, – работы прежде всего языком и пером, то откуда же могли бы появиться у них люди для выполнения многообразных и сложнейших специальных задач государственной жизни?

Новая власть рвёт и мечет, засыпает страну декретами, один другого „радикальнее и социалистичнее“. Но в этом бумажном социализме, предназначенном более на предмет ошеломления наших потомков, нет ни желания, ни умения разрешить очередные вопросы дня…»[917]

Здесь было много подловатой правды, но ещё больше – подлой лжи, ибо если мы откроем первый том сборника «Декреты Советской власти», то найдём там такие вполне конкретные документы как Постановления «Об отмене смертной казни на фронте» от 25 октября 1917 года; «Об освобождении арестованных членов земельных комитетов» от 26 октября 1917 года; «О расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле» от 27 октября 1917 года; «Об открытии банков» от 30 октября 1917 года; Положение ВЦИК и СНК «О рабочем контроле» от 14(27) ноября 1917 года; декреты «О введении государственной монополии на объявления» от 7(20) ноября 1917 года (что не мешало бы сделать и сегодня, обращая доход от объявлений в казну); «Об увеличении пенсий рабочим, пострадавшим от несчастных случаев» от 8 ноября 1917 года; «О пенсионном обеспечении пострадавших от несчастных случаев воинских чинов, командированных на работу на предприятия» от 9 ноября 1917 года; «Об учреждении Государственной комиссии по просвещению» от 9 ноября 1917 года; «Об уничтожении сословий и гражданских чинов» от 11 ноября 1917 года; «О бесплатной передаче больничным кассам лечебных учреждений предприятий» от 14 ноября 1917 года…

Выполняйте, граждане, работайте…

Однако многие «образованные» «россияне» – особенно из претендующих на роль «мозга» и «совести» нации, видеть и понимать всего этого не желали. И особенно показательными в этом отношении оказались «Несвоевременные мысли» Горького – серия из 58 статей, которые он публиковал в газете «Новая Жизнь» с весны 1917 года по лето 1918 года.

Только умом и великодушием Ленина я объясняю то, что он после ряда «несвоевременных» статей Горького конца 1917 и начала 1918 годов не поставил на отношениях с «великим пролетарским» писателем жирный и окончательный крест – Ленин умел прощать заблуждения… А нагадил тогда ему, а точнее – новой возникающей России, Горький немало. Так, в № 198 «Новой Жизни» от 10(23) декабря 1917 года он писал:

«Практический максимализм анархо-коммунистов и фантазёров из Смольного – пагубен для России и, прежде всего, – для русского рабочего класса. Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них – та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт проводят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть. Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают её в жертву своей грёзе о всемирной или европейской революции…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});