Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

сон. Другие будут напиваться неделями, вытравляя въевшиеся понятия.

Появится сразу горсть учёных, которые смогут найти точку в человеческой черепной коробке, благодаря которой можно по одному клику перезагрузить мозги. Те же, кому ничего не помогло; те самые консерваторы… единственно возможная их дорога стала бы гибель, но новые люди не дали бы им умереть с голода. Именно. Новый человек научится отдавать без принуждения.

Новый человек без обременяющей грязи видит только любовь. Звучит немного в стиле «хиппи», но что поделать? Детали — ещё не совпадения. Да и новым людям стали бы не нужны понятия. Зачем, когда есть Мир, воздух, открытость и наслаждение.

Я много думал и очень долго считал, что размножение (как для любой паразитирующей клетки) — является главной человеческой целью. И в таком случае прочие поступки теряли какой-либо смысл. Общий колорит нерушим или, точнее, прописанная формула несгибаема в своём решении, но вот под эгидой идеального устройства — всё меняется.

Если бы вдруг с человеческим родом произошел такой феномен, то рождение детей ушло бы на второй план, уступив стремлению к наслаждению. Причём от общего к частному и наоборот.

Народы смешались. Через три-восемь-пятнадцать поколений появились бы совсем иные существа. Вроде и люди, только лишенные всего, что было нам присуще.

Языки смешались бы в один органичный орнамент. Чьи-то бывшие дома в собственности стали бы убежищем каждого. Бескорыстные соития, душистая еда, отсутствие страха за себя, отсутствие времени, отсутствие понятий.

Вполне возможно, новый человек — это забытый старый человек до появления необходимости брать в руки камень. Может так статься, истинное развитие к свету (а значит и раю) именно и состоит в том, чтобы повернуть эволюцию вспять, заделавшись в элементарный водород. Стать частичкой целого. Но пока самый реальный путь к усреднению — наша смертность, которую так боится тело.

В одном фильме я как-то услышал фразу: «Тело всегда будет принадлежать аду, а душа всегда будет принадлежать раю». Продолжая мысль, добавлю: мы всегда ищем компромисс, потому как ещё живы.

Вы, наверно, уже догадались. Я опоздал к назначенному времени. Ненамного, но у некоторых пожилых особ больно сильно развито чувство точности. Правила есть правила. Я виноват.

Дверь закрыта. Нажимаю звонок. Проходят мучительные две минуты, пока консьержка, шевеля ключом, открывается передо мною с имеющимся запасом возмущения. Вид опоздавшего меня, как и положено, выражает глубокое сожаление.

Миссис Л. интересуется причиной, которая способствовала такому кощунственному неисполнению прописанных правил. Мой лживый (но только не для этих страниц) язык мямлит вполне закономерную отмашку: «Простите, я заблудился. Знаете, город такой необъятный, я потерялся в его красоте. По собственной наивности я думал, что смогу быстро вернуться по «ниточке», но она оборвалась где-то на синей ветке».

Извинения принимаются. Эта несчастная уходит в свою комнатку, откуда доносится шум телевизора с низкопробным шоу. Я же ухожу к себе, где никого нет. Только пару тараканов, случайно попадающих под подошву. Скорбь мешается с омерзением. Что принесёт мне новый день — неизвестно, но перед сном я точно почитаю и разложу вещи по полкам.

Если бы мне взбрело в голову описывать учебные будни, то желание выговориться превратилось бы в скучную биографию, размазав собственные критерии этакими пачками ненужных глаголов. Знакомился. Учился. Ел. Спал. Курил. Смеялся. И так далее.

Как же приятно быть к чему-то причастным. Я сам улыбаюсь тому, как может радовать отсутствие акцентного импульса; действа, которое захотелось бы описать. Возможно, именно это мне и было нужно: почувствовать себя частью толпы. Поэтому будние дни с шести утра до семнадцати ноль-ноль я вычеркиваю, не желая больше о них заикаться.

Оставшееся время наедине.

Первые недели я даже не притрагивался к ручке и бумаге. Просто бродил по улицам, заглядывая в каждый неприметный закоулок. В те редкие мгновения, когда никого не было поблизости, я трогал стены и, казалось, что кожа моя считывает их историю. Боль от возведения. Блаженство от нанесения прохладной краски. Интрига, когда полые внутренности были забиты мебелью и проводкой. Положительный импульс к новому, а затем в собственном нутре зароились люди.

Словно чужие голоса в голове, наперебой выкрикивающие набор букв с разной тональностью. Стоны любви. Крики обид. Волны ненависти.

Моя (может и надуманная) эмпатия никогда не спит. Я постоянно думаю о людях. Смотрю на лица прохожих, и в каждой морщинке вижу боль и непонимание. Хотя скорее да, больше растерянность из-за времени. Как оно так пролетело?

Все эти мы оплакиваем себя, стараясь забыться. Кто мы без выдуманных правил и мнимых проблем? Моя мама сказала бы, что человек без правил станет животным, но не таким чистым, как настоящая природная фауна. Они-то существуют по законам природы, не отклоняясь от инстинктов, но люди, вот они-то, то есть, мы-то и превратимся без правил во что-то ужасающе разрушающее. Я не согласен.

Разумеется, если бы так случилось, что после правил пришла полная анархия, то первое десятилетие безумцы и моральные калеки наслаждались бы свободой, а затем сформировавшиеся общины начали бы вводить новые правила. Тогда стоп.

Другой путь.

Если бы человек не стал создавать общин, то последующие поколения начали бы терять общепринятый облик. А если ещё и воспитанные грамотные люди отказались от нравоучения потомства, то да, мы бы потихоньку вернули земле-матушке равновесие. Избавились бы от сознания, как от воспалённого аппендицита, став, наконец, теми, кем и должны были оставаться. Мне думается, именно так бы всё и произошло, но вот мысль о том, что мы уничтожили друг друга — нет. Потому как уничтожаем мы ближних уже сейчас, будучи цивилизованными людьми с правилами.

Мы уничтожаем их чувства собственными обидами. Нас уничтожает машина бюрократии законами, которые не всегда могут грамотно ответить на частные вопросы. Нас уничтожает тяга к удовольствию, где мозг, словно помешанный, постоянно пытается обойти сложности, не вспотев. Сама природа запрограммирована убивать нас. Так задумано.

Настоящий «я» чувствует тотальную нейтральность. Я могу говорить, что мне нравится тот или иной сорт вина. Цвет. Запах. Форма женского тела или конкретная форма общения.

Тысяча оценочных моментов, где я постоянно делаю выбор — всего лишь притворство, которое каждый раз с надрывом выдавливается из меня. Какая-то внутренняя часть меня действительно боится принимать правду, поэтому изо дня в день я ищу любимую музыку, писателей, знакомых. Постоянно пытаюсь найти новые блюда, которые стали бы моими любимыми. Я слушаю много шуток, чтобы какая-то рассмешила до панической атаки. Я живу человеком, но моё сознание, мой храм, в котором я молюсь (пока никто не видит) постоянно молчаливо напоминает мне, кто я есть.