Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

половых контактов (ведь заниматься шалостями с другим человеком — это «потная работка»). И так далее.

К сожалению (не моему), все разношерстные ячейки будут правы по-своему. И при разговоре с каждым я бы говорил: «Да, это так, но не совсем».

Многослойность частенько пугает. Возможно даже не меньше, чем невозможность объяснить нескончаемое космическое пространство. Только если от вселенной можно оградиться хотя бы на время под крышей ограниченных стен дома, то от собственной многослойности избавиться почти невозможно. Она крепко засела в окопе, каждый раз напоминая о тщетности объяснить себя миру.

Я такой разный для всех. Меня очень-очень много. И тебя, читатель, не меньше. Что нам делать? Единственный способ, который мне видится: смирение. Нужно научиться; буквально насильно воспитать в себе толстую броню безразличия, бросив какие-либо попытки подпустить к себе другого человека ближе, чем на то позволяет социально сложившееся пространство.

Лично я постоянно в фоновом режиме чувствую скорбь от происходящей лжи, которой наполняется каждый видимый сантиметр. Поэтому даже родственных связей недостаточно, чтобы почувствовать истинный коммуникативный контакт.

И да, вот мой усреднённый ответ, ранее названный мною некорректным и не произнесённый вслух. За всеми нашими пороками, мыслями, действиями, ошибками и поступками стоит слово «вина». Но повторюсь, это не совсем ответ, и это не совсем чувство.

Ноги соприкасаются с асфальтом земли из грёз. Здесь моё присутствие сталось призрачным. Теперь эти красивые внешние фасады, грязные закоулки и свободный нрав — мой новый дом.

Развернувшийся масштаб позволяет добавить в список «примирившихся» почти каждую душу. Богачи, бездомные, ветераны, рецидивисты, влюблённые, деловые, кривые, ангелы, просто молодежь. Все на месте и при своём. Почти утопический уклад общего безразличия. Мне хоть и боязно, но дышится куда свободнее.

Имя мамы. Звонок. Её голос. Она пытается звучать радостно, но я знаю, в её тоне только часть правды. Ужасное чувство тоски связывает нас. Мы как бы разделили тоску между собой, протянув её через три тысячи километров.

Пасмурно. Багажа немного, но вести его за собой сложно. Пока не время гулять, хоть и хочется размяться. Для начала: заселение, душ, обед и немного сна.

Парадная общежития. Менее красивый фасад, нежели в самом центре, но благо до Корбюзье далеко. Деревянная дверь. Пыльные вставки стёкол. Облупленные стены. Пространство выглядит слегка дико, зато запах просто чудеснейший. Ни с чем несравнимый аромат старины.

Книжная пыль непроветренной библиотеки. Вспотевшее, но перед этим вымытое тело под грудой шерстяного свитера. Разогретая еда. Это лишь ассоциации обоняния, жадно заполняющие лёгкие экспонатами.

Строгая вахтёрша с миловидными чертами лица. Ей бы быть чуть поудачливее и состоятельней. Такой тонкой шее подошли бы бусы из подлинного жемчуга.

Она не мила со мной, только лёгкий, если так можно выразиться, оттиск добродушия просвечивает в мимике. Слова — лишь камуфляж, выстраивающиеся стеной по бескрайним причинам.

Моя комната на третьем этаже под номером «35». Зоны разделены самым простым способом. Одна койка сразу справа у входной двери. Вторая слева, а третья — за большим книжным стеллажом из неподъёмного ДСП.

Соседей пока нет. Удостаиваюсь права выбора своего уголка, и по очевидным причинам мой нос скромно кивает в сторону последнего, самого укромного места. Женщина делает пометку в журнале.

Вещи остаются неразобранными. Экскурсия не закончена.

Следующая остановка — ванное помещение с нелепыми стенами. Уборная с кабинками, как в школе. После родительского дома нововведения кажутся диковатыми. Об уединении можно забыть. К слову, столовой здесь нет. Только пять старых холодильников в коридоре, но в целом — грех жаловаться.

Стены, полы́, стёкла, люди — едины, они мало чем отличаются от тех стен и людей, которые я мельком описывал ранее. Закроем столь незначительную тему. Зато запах… В общем, я на многое готов закрыть глаза, а если бы и не хотел закрывать, то всё равно ничего не смог изменить.

Учебный процесс ещё не вступил в законную силу, есть пару дней в запасе побыть городским зевакой.

Миссис Л. (так я шуточно называю вахтёршу с «жемчужиной шеей») предупреждает о комендантском часе.

«В двадцать три ноль-ноль эти двери будут закрыты для вас, молодой человек!» — предупреждает меня тонкий голосок.

Скромная тень подростка кивает головой. Я бы с радостью поверил в озвученную угрозу, но не могу в виду её полной (либо частичной (скоро узнаем)) наигранности.

Неужели взрослая женщина сможет оставить в холодной ночи́ юное тело с кудрявой шевелюрой и жалкими плечами? Ах да, миссис Л., вы наверно заметили, я ещё и калека. Разумеется, вы заметили. Вы знаете, я хороший мальчик из хорошей семьи. Стоит ли нам портить отношения? Миссис Л… Хотите ли вы этого?

Она что-то продолжает говорить, но я не разбираю слов, зациклившись на абсолютно ненужном монологе в своей голове. Обещаю не опаздывать.

Стариной временно не пахнет. Зато отовсюду веет свежим кофе и булочками. Северный город потерял величие сто лет назад, превратившись в отличное место для бизнеса. У всего есть взлёты и падения.

Отказываясь от какой-либо навигации — держу путь в случайно увиденную сторону.

Вечер. Солнце начало медленно опускаться к горизонту. Оно держится на одном энтузиазме в память о недавнем лете. Тепло.

Люди целыми горстями заваливают собою каждый уголок, хаотично передвигаясь (но только для стороннего наблюдателя). Город живёт без шанса на привал. Выходцу из маленькой деревушки сложно вот так сразу привыкнуть к необъятному пространству.

Для себя я могу быть кем угодно, а вот для остальных — равноценный фон. Это мне безумно нравится. Иногда пытаюсь представить себя не собой. Допустим, вот этот пожилой мужчина, только что прошагавший неспешно мимо. Наши взгляды в момент пересеклись. Есть контакт. Фиксируем в памяти. Теперь можно попытаться стать этими глазами.

Перевоплощение с секундной задержкой.

«Город набит людьми. Все куда-то спешат. А моя жизнь, что она? Я дышу, пока того желает господь. Я умру, когда господь пожелает. Весь этот шум утомляет, но скоро я приду домой и поставлю воду на чай».

Так мне представляются чужие мысли. В представленной повседневной тоске мои старческие глаза не останавливаются на собственной тени извне. А значит: я фон, нет меня для этого разума, а не быть — бывает иногда полезным.

Немного душно и чешется лицо. Третичные симптомы ломки. Моя временная очистка прошла более чем удачно, поэтому пока не вижу причины развязываться, хотя признаюсь, глаза только и бегают по загаженным подворотням в поиске подозрительных лиц, с кем можно было бы завести непринужденный разговор.

Я знаю, любой импульс в неправильную сторону заставит сорваться, начав кубарем нестись в сторону разрушения.