Смерть старателя - Александр Николаевич Цуканов

в ту минуту. Однажды спросил, как бы невзначай:

— Федорыч, а ты убивал людей?

— На войне приходилось. — Он посмотрел куда-то, похоже, внутрь себя самого, припоминая, то давнее. — Однажды выскочили вдоль траншеи на пулеметное гнездо, а у самоходки пулемета нет, только гаубица, ну и пришлось давануть двух фрицев. Одного сразу гусеницей размяли, а второму лишь ногу переломали. Слышу вопит немец: «О, майн гот!», и еще что-то протяжное. Я крутанул самоходку на месте, триплекс поднял, чтобы додавить гада, но лучше б не делала этого. Долго потом лицо немца мерещилось. Это война с немцами, там понятно. А в лагерях колымских свои же друг друга убивали за понюх табака. Раз мы с Колькой Маркеловым от шакалов ссученых отбивались возле копра у шахты. Хотели валенки, что мать ему прислала в посылке, отобрать. Я одному из них: не подходи! В руке камень держу на замахе. А он этак вразвалочку идет на меня, заточкой поигрывает. Если замахнулся, то не межуйся. Череп ему пробил. Блатаря в лазарет, а меня в бур. Приговорили блатные к расправе, но случай помог, этап собрали в лагерный пункт на Теньку.

Витя слушал и не мог понять, кто он такой, Аркадий Цукан: фронтовик, зэк колымский, старатель? Отец, работавший инструктором в горкоме, всегда говорил: раз посадили в тюрьму — значит, виноват. Разговоры о репрессиях на корню пресекал. С матерью, бывало, как сцепятся в споре про советскую власть, и тогда у отца главный довод: подкулачница, родитель твой богатым стать захотел, землею владеть! Вот и раскулачили вас. Старшая сестра за мать начинает заступаться, а он всегда отцу потакал и сестру дразнил: «Лизка — подкулачница, подкулачница».

Утром пораньше встал Витька без понуканий, дров притащил, золу из печки выгреб, чем удивил Цукана, но виду он не подал. Чаю попили сладкого и вроде бы в домике посветлело. Решил Цукан пройтись по лесу, где специальных лунок наделал для куропаток в твердом снегу. Лунка круглая с ровными краями под литровую банку. Внизу семена от шишек насыпаны. Птица глупая, любопытная, в лунку нырк, а обратно никак. В феврале после метели двух штук подловил.

Обошел прибрежную долину на самодельных снегоступах, умаялся. А нет ничего. И вдруг стайка русловок, похоже, лиса их спугнула, прямо по курсу вираж заложили — и в снег. Выждал немного и пошел по своим же следам. И вот она, куропаточка, барахтается в лунке, а выскочить не может. Сама белая, а под крыльями розовый подпушек. Когда их из ружья бьешь, то никакой жалости, а в руки взял теплый пушистый комок, крутнул головенку — и сразу досада на себя самого.

Витю заставил куропатку ощипать — все парень при деле, а то в последнее время закис, молчит, бороденку козлиную поглаживает. Книжки читать отказывается. Цукан взялся баню топить. Как ни тяжело, а надо помыться и бельишко постирать, а то вши заведутся, и вовсе беда. Когда ходил к самолету в начале зимы, набрал из чемоданов и сумок трусов, рубашек, носков, свое ли чужое, тут не до форсу. И плотик аварийный еще один прихватил. Кучка солидная получилась, поначалу тащил санки легко, а потом ветер переменился, снег пошел, стало тянуть невмоготу. Быстро стемнело. Пришлось костер запалить, чтоб не сбиться с дороги. Всю ночь маялся, чуть задремал — холодом пробирает. У костра попрыгал, попрыгал — устал, снова в сон клонит. Утром, когда развиднелось, оказалось, что километра четыре не дошел до табора. Но морозом так прохватило, что потом неделю лихорадка трепала и одно спасение — баня, да травки, что насушил по осени.

— Теперь-то месячишко продержимся, а чуть лед сойдет, сразу на сплав…

— Ты с кем там говоришь? — просунул голову Витя через холщовый полог. — Я воду поставил. Нужно опалить птичку, разделать — и в котел. Кушать хочется, спасу нет.

Цукан куропатку порубил на куски, бросил в котел. А из внутренностей тут же сделал маленький шашлычок, быстро обжарил на углях, отдал Виктору — ешь. У него от запаха слюни по подбородку, но пересилил парень себя, переломил веточку с потрохами, отдал меньшую половинку Федорычу и тут же впился зубами в горячее сердце маленькой северной куропатки по имени Русловка, для того, чтобы выжить в безлюдных верховьях реки Зея и постараться понять, кто такой Аркадий Цукан и подобные ему мужики на этих бескрайних просторах.

Цукан впал в дремотное забытье, плот течением вынесло на длинную галечную отмель. Давно и безнадежно промокший, с синюшным от холода лицом, он, почти не чувствуя заледеневших ног, с трудом вытянул плот на берег. Пальцы не слушались. Долго жамкал, обстукивал ладони, потом сунул под мышки, где еще сохранялось тепло. Нащипал бересты, мелких веточек, запалил костерок, раздул огонь. Перетащил рюкзаки, а затем Осинкина поближе к костру и рухнул рядом.

Как их грузили в кунг вахтовки и везли в Береговое, он не запомнил. Очнулся в маленькой больничной палате, как когда-то в сорок четвертом под Ленинградом. Рядом пожилая женщина.

— Очухался. Вот и хорошо. Я Дарья Семеновна, фельдшерица здешняя. Покормлю теплым бульоном, а после и кашкой молочной, и супчиком жиденьким.

Посмотреть на выживших после аварии приходили жители поселка, в основном женщины. Заглядывали через приоткрытую дверь, если рядом не было Семеновны, которую явно побаивались. Пришел мужчина в болотниках и лихо сдвинутой кепке на самую макушку.

— Я, Семеновна, принес мед домашний. Можно им передать?

— Нужно, Борис! Ты бы видел их. Я парнишку переодевала в больничное, так прямо заплакала — кожа, да кости и культя торчит синяя. А старик ничего, жилистый, видимо, из нашенских, местных.

Пришел председатель поселкового совета. Благообразный щуплый мужчина. Поспрашивал об аварии, покивал головой в нужных местах.

— Может, помощь какая нужна?

— Связь с районом есть?.. Звоните, просите санитарный борт на Алдан. А то помрет ненароком наш парень. Температура поднялась, да и культя воспалилась. А в Алдане больница хорошая и хирург там толковый.

— Я попробую, — сказал председатель как-то бесцветно и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Ну и квашня! — ругнулся Цукан после его ухода.

— Зря ты так, — укорила Семеновна. — Он с виду-то тихий, но упористый. Втору ставку пробил для больнички. Да только не едет никто в глухомань нашу.

И оказалась права. На следующий день над Береговым завис ярко-оранжевый вертолет, распугав поселковых собак.

Виктора пришлось нести на носилках. Цукан шел своим ходом. Фельдшерица вместе с ребятней долго махала им вслед. Борт взял курс на северо-запад.

В алданской больнице Цукана встретили, как народного героя. По просьбе главного