Бенефис Лиса - Джек Хиггинс

— Что именно?

— Отключаю радар, чтобы они не могли нас обнаружить своим локационным оборудованием, и сохраняю радиомолчание.

Мартиньи кивнул и посмотрел за корму на другие суда, громоздившиеся в темноте.

— С какой скоростью идет конвой?

— Шесть узлов.

— Вы, должно быть, чувствуете себя беговой лошадью, которую впрягли в телегу.

Дитрих рассмеялся.

— Да. Но подо мной две тысячи лошадей. — Он ударил ладонью по поручню. — Приятно знать, как быстро они могут бегать, если я их попрошу.

На мостике «Виктора Гюго» было как в безопасном и замкнутом мирке. По стеклам струился дождь и брызги волн. Савари стоял рядом с рулевым, а Сара с Орсини склонились над столом с картой.

— Это маршрут конвоя, то, что военные моряки называют Weg Ida, из Гранвиля, восточнее островов Шозе.

Саре очень понравился Орсини в самый первый момент, когда он повернулся, чтобы на нее посмотреть еще там, в офисе на набережной. Он был хорош собой. Слишком красив, пожалуй, так, как бывают иногда красивы латиняне, но в нем присутствовала и мужественность. А когда он улыбался…

Он коснулся ее плеча.

— Пойдемте в салон, — предложил он. — Я напою вас кофе, а потом вы сможете воспользоваться моей каютой, чтобы прилечь.

Савари обернулся к ним.

— Только не сейчас, граф. Я хочу проверить машинное отделение. Подмените меня на мостике. — Он вышел.

— Граф? — удивилась Сара.

— В Италии полным-полно графов. Пусть вас это не беспокоит.

Он предложил ей сигарету, и они курили в дружеском молчании, вглядываясь в ночь, слушая приглушенный стук двигателя.

— Я думала, что Италия капитулировала в прошлом году, — сказала Сара.

— О, так и есть, за исключением тех фашистских фанатиков, которые решили сражаться под командованием немцев, особенно, когда Отто Скорцени снял Муссолини с той горной вершины и перелетел с ним в Берлин, чтобы продолжать святую борьбу.

— Вы фашист?

Орсини посмотрел в ее обаятельное лицо, чувствуя нежность, которой не испытывал раньше ни к одной женщине за всю свою жизнь. Может быть поэтому, как он поймал себя, он говорит слишком откровенно.

— Честно говоря, я никто. Я избегаю политики. Это напоминает мне одного римского сенатора, который, если верить историкам, сказал: «Не говорите моей маме, что я занимаюсь политикой. Она думает, что я тапер в борделе».

Сара засмеялась.

— Мне это нравится.

— Большинство моих бывших товарищей служат теперь на флотах Британии или Америки. Меня откомандировали специально служить в Пятой быстроходной флотилии в Шербуре. Когда Италия решила замириться, выбор у меня был невелик. Лагерь для военнопленных не показался мне привлекательным. Конечно, они мне теперь не доверяют настолько, чтобы позволить командовать Е-ботами. Я думаю, что они опасаются, как бы я ни рванул через пролив в Англию.

— А вы бы могли?

В этот момент на мостик вернулся Савари, и итальянец сказал:

— Хорошо, пошли вниз выпьем кофе.

Она пошла впереди. Когда Орсини смотрел, как она спускалась вниз по трапу, он испытывал странное волнение. Он знал многих женщин, и многие из них были гораздо красивее Анн Мари Латур с этими ее нелепо обесцвеченными волосами. И, конечно, интересней, чем она. Что-то с ней было не совсем понятно. Внешность не соответствовала самой девушке. В разговоре с ней он уловил в ней что-то особенное.

«Матерь Божья, Гвидо, что с тобой?» — спросил он себя, спускаясь по трапу вслед за ней.

Капитан Карл Мюллер, возглавлявший на Джерси секретную полевую полицию, сидел за своим столом в отеле Серебристый прилив в Гавр-де-Па, работая над пухлой папкой с анонимными доносами, содержавшими конфиденциальную информацию, благодаря которой его подразделению и удавалось похвастаться достигнутыми успехами. Правонарушения были самыми разными: от незаконного владения радиоприемником до помощи в побеге русским подневольным рабочим, или операций на черном рынке. Мюллер всегда настаивал, чтобы его люди выявляли тех, кто пишет анонимные доносы. Однажды выявленных, угрожая им разоблачением перед друзьями и соседями, их можно было использовать с самыми разными целями.

Все это, конечно, были мелочи. Ничего общего с тем, что происходило в Париже в штабе Гестапо на Рю-де-Сусси. Мюллер не принадлежал к СС, но он был членом Партии и когда-то занимал должность главного инспектора отдела криминальных расследований в полиции Гамбурга. К сожалению, во время его допроса умерла молодая француженка, так и не выдавшая своих товарищей. Поскольку она являлась звеном разветвленной сети Сопротивления в Париже, было важно добиться ее показаний. Но его начальство сочло, что он с ней переусердствовал. Последовала ссылка на этот остров в Проливе. Теперь Мюллер спешил, выискивая способ, чтобы снова оказаться в главном фарватере событий.

Он вышел из-за стола. Без малого шести футов роста, он, несмотря на свои пятьдесят лет, остался темным шатеном. Мюллер потянулся и пошел к окну, посмотреть, что за погода, но зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Слушаю.

Судя по помехам, звонок был не местным.

— Капитан Мюллер? Это Шредер, начальник порта в Гранвиле.

Спустя десять минут, когда Мюллер стоял у окна, вглядываясь в темноту, раздался стук в дверь. Он повернулся, подошел к столу и сел.

Двое вошедших мужчин, как и сам Мюллер, были в гражданской одежде. Если этого можно было избежать, они не надевали форму. Тот, что вошел первым, был приземистым и широкоплечим с лицом славянского типа и жестким взглядом серых глаз. Инспектор Вилли Клейст, заместитель Мюллера, тоже переведенный сюда из Гестапо, был до этого детективом при полиции Гамбурга. Они знали друг друга многие годы. Второй вошедший мужчина, казавшийся много моложе их, был светловолосым и голубоглазым, с несколько безвольным очертанием рта, предполагавшим порочную жестокость. Однако когда он сталкивался лицом к лицу с Мюллером, то так старался угодить, что этого невозможно было не заметить. Сержант Эрнст Грейзер был переведен из военно-полевой полиции шесть месяцев назад.

— Интересное развитие событий, — сообщил им Мюллер. — Мне позвонил Шредер из Гранвиля. Штандартенфюрер СД Фогель материализовался у них на набережной в сопровождении молодой француженки и потребовал, чтобы их перевезли на Джерси. Они посадили женщину на «Виктора Гюго». Сам он идет с Дитрихом на S92.

— Но почему, господин капитан? — спросил Клейст. — Нам же не поступало никаких оповещений. Почему он прибывает?

— Дело дрянь, — сказал Мюллер. — Судя по словам Шредера, при нем мандат рейхсфюрера Гиммлера, завизированный самим фюрером.

— Боже мой! — воскликнул Грейзер.

— Так что, друзья мои, мы должны быть готовы к встрече. Вы собирались заняться проверкой пассажиров, когда конвой прибудет в Сент-Хелиер, так, Эрнст?

— Так точно, господин капитан.

— Мы с инспектором Клейстом присоединимся к вам. Какова бы ни была причина его появления здесь, я хочу быть в курсе событий. Увидимся позже.

Они вышли. Мюллер зажег сигарету и подошел к окну. Он испытывал возбуждение, какого не знал уже многие месяцы.

Сразу после одиннадцати Элен де Виль взяла поднос и поднялась в свою комнату по черной лестнице, которая вела прямо из кухни. Ни один из офицеров никогда не пользовался ею, держась строго отведенной им половины дома. Но как бы то ни было, она соблюдала осторожность. На подносе только одна чашка и все остальное только на одного человека. Если она решила поужинать в одиночестве у себя в комнате, это ее дело.

Элен вошла в свою спальню и заперла за собой дверь, подошла к книжным полкам, открыла тайный ход, вошла внутрь и закрыла его, прежде чем подниматься по узкой лестнице. Келсоу сидел в кровати, опираясь на подушки, и читал при свете керосиновой лампы. Окно было закрыто деревянными ставнями, занавешено тяжелыми шторами.

Он поднял голову и улыбнулся.

— Что мы там имеем?

— Не много. Чай, но, по крайней мере, настоящий и бутерброд с сыром. Теперь я сама делаю сыр, так что придется вам его хвалить. Что вы читаете?

— Одну из тех книг, что вы принесли. Элиот. Четыре квартета.

— Поэзия. Вы же инженер, да? — Она присела на кровать и закурила одну из Житан, полученных от Галлахера.

— Я, действительно, раньше не интересовался такими вещами, но эта война… — Он пожал плечами. — Полагаю, что подобно множеству других людей, я хочу получить ответы. Этот человек говорит: в моем конце мое начало. Но что между? Что это все значит?

— Что значит? Если догадаетесь, не забудьте и меня просветить. — Она увидела фотографию его жены и дочери на тумбочке у кровати и взяла ее. — Вы часто о них думаете?

— Постоянно. Они для меня — все. У нас действительно счастливый брак. Все хорошо. Я никогда не хотел ничего другого, но пришла война, и все испортила.