Искры - Михаил Соколов

Подошел Семка и остановился в нерешительности, раздумывая: присоединиться или подождать? Нефед Мироныч, заметив его, ожесточился:

— И ты? И тебе мало, паршивец? Убирайся отсюда!

— А он — не человек? И он работник, и ему мало, — ответил парень в дырявой шляпе.

Нефеда Мироныча словно собака укусила. Он бешено взревел и ударил парня плетью раз, другой, третий.

— Тебе мало, сук-кин сын, мало?! — приговаривал он.

К нему одновременно подбежали Ермолаич и Яшка.

— Батя! Уходите отсюда! Уходите, вам говорят!

Яшка схватил Нефеда Мироныча, но тот вырвался и, жиганув плеткой Ермолаича, бросился на толпу, расточая удары направо и налево.

— Батя! — кинулся было за отцом Яшка, но было поздно.

Рабочие, подняв кулаки, толпой хлынули на Нефеда Мироныча, окружили его и свалили на землю.

— С тобой по-христиански, а ты плетью?

— Бей их!

— Громи извергов!

— Вали будку!

Несколько человек направились к будке, но Яшка перегородил им дорогу.

— Не тронь! — крикнул он, сжимая кулаки.

Его схватили, но он крутнулся так, что рабочие повалились от него, как снопы, и широко расставив ноги, негодующе сверкая глазами, проговорил сквозь зубы:

— Кто меня тронет, убью одним ударом. Вы меня слушали? Я вам отказал?

Рабочие нерешительно отступили, переглянувшись между собой.

А поодаль вязали Нефеда Мироныча, били кулаками, пинали ногами, вымещая накипевшую обиду. Из толпы показался Ермолаич, подбежал к Яшке и сказал, запыхавшись и утирая бородку:

— Тебя не тронем. С тобой начали — с тобой и кончим.

Яшка стоял, как столб — прямой, могучий, и к нему страшно было подходить. «Бунт. А отца могут убить», — подумал он и сказал Ермолаичу:

— Отпустите отца, не то говорить не буду, — и, видя, что он одержал верх, сел на ступеньки будки и оглянулся.

В нескольких шагах от будки стонал связанный Нефед Мироныч. Яшка подозвал работника Семку и велел развязать руки отцу.

Семка подошел к Нефеду Миронычу, чтобы развязать ему руки, но тот начал ругаться:

— И ты бил меня? Ну, погоди, разбойник!

— Тогда не буду развязывать, — вызывающе ответил Семка.

— Ну, ну, развяжи, Сема! Ты не серчай. Ох! Ну, ладно, попомните вы меня, лапотники окаянные! Ох! — стонал и ругался Нефед Мироныч.

Подошла Алена, стала помогать Семке.

— Ох, дочка, все отшибли, дьяволы! Господи, да за что же это, а? — начал слезливо жаловаться Нефед Мироныч.

— Вы не умеете с народом обходиться, батя, — ответила Алена. — Вам ток палили? И теперь чуть не дошло до этого. Эх, батя! Смотрите, Яшка вон разговаривает, и все его слушают, а вы…

— Ну и черт с ними! — вдруг опять обозлился старик, но тут же обмяк, заохал и, когда Семка отошел в сторону, зашептал дочери: — Подранил я сынишку Дубова. Нечаянно, в саду, из ружья. Передай Яшке: пускай домой скачет, не то Егор… Может, и матери нашей уже нету в живых.

Алена испуганно отступила от отца, с отвращением посмотрела на его грязную бороду, на измазанное кровью лицо.

— Зверь вы, не человек! — невольно вырвалось у нее.

Отозвав Яшку, Алена передала ему о случившемся, и Яшка сказал:

— Егор такой: он чуть что — и за шашку. Давай-ка садись на коня и мотай к Василь Семенычу. Мне тут надо уладить.

— Что вы с людьми делаете, Яков? На что это похоже?

— Я ничего, а отец, сама видишь, из ума выжил. Ну, живо в хутор!

Алена села верхом на коня и помчалась в хутор, а Яшка продолжал улаживать дело с работниками. Он предложил им новые условия: если косарь скосит за день десятину, он получает на двадцать копеек больше прежнего, а нет — по старой расценке.

— Не согласны — завтра я нанимаю воронежских людей, — твердым голосом заявил Яшка.

Батраки посовещались. Каждый знал, что скосить десятину за день не всякий может, что и в этом случае мал будет заработок. Не хотелось уступать Яшке, но кругом так много ходило людей, готовых работать на любых условиях…

— А что им делать? У них, у воронежских, дома тоже остались детишки голодные да оборванные и ждут тятьку с деньгами, — говорил Ермолаич и посоветовал согласиться с предложением молодого Загорулькина.

С этого дня Яшка взял управление хозяйством в свои руки.

Нефед Мироныч больше не перечил ему.

Глава восьмая

1

Страда кончилась.

Последние мешки опорожнил Игнат Сысоич в закрома и, разровняв зерно, удовлетворенно перекрестился.

— Благодарю тя, господи, Николай-чудотворец, великому делу помощник. Не забыл и нас, грешных.

Заперев амбар, он заглянул в конюшню, не приехал ли Леон со степи, и зашел в старую летнюю кухню, к Ермолаичу. Тот чинил ведра, надоедливо стуча молотком по рейке.

— Ты скоро? Пошли вечерять.

— Еще две цыбарки осталось, сейчас.

Игнат Сысоич устало вошел в хату.

В печке в большом чугуне глухо булькала, шипела, побрызгивая, вода. Пахло вареной картошкой.

— Ну, мать, прибрались теперь, господь дал. Хворосту еще из лесу привезти — и все.

— Ну, и слава богу. Хоть какой, да конец.

Во дворе на кого-то залаяла собака. Послышался приятный низкий голос:

— Волчок, дурак, не узнал? Ай-я-яй, какой же ты злой!

Игнат Сысоич вышел из хаты, зашумел на собаку.

— Пошел, Волчок! Вот я тебя!

От калитки шел крупный человек, издали шутливо говорил:

— За сколько времени собрался, а он не пускает во двор, не признает за родича.

Игнат Сысоич, узнав гостя, засеменил навстречу.

— A-а, Илюша, зятек! Давненько, давненько. Ну, здравствуй, сынок. Мать! Да гостя ж дорогого встречай! Сидишь там!

Марья выбежала из хаты, звенящим голосом радостно заговорила:

— Сыночек дорогой! Вот порадовал для праздничка!

Вошли в хату. Гость обвел прихожую большими голубыми глазами, слегка сощурив их от тусклого света каганца, повесил картуз и, поправив рукой светлые короткие волосы, тяжело опустился на лавку.

Это был Илья Гаврилович Чургин, муж старшей дочери Дороховых Вари и старший конторский десятник рудника Шухова. Три года назад на базаре в городе он случайно познакомился с Игнатом Сысоичем, потом приехал в Кундрючевку и вскоре сделал Варе предложение.

Колебались Дороховы отдавать дочь за шахтерского человека. Слишком нехорошая молва укоренилась в народе о бездольной шахтерской жизни. Игнат Сысоич, однако, разведал, что Чургин был не обычным шахтером, а человеком, близким к рудничному начальству, имел хорошую голову и неплохо зарабатывал. И уговорил Марью отдать дочь за него. Потом уж они узнали, что зять не пьет и в карты не играет, и не раскаивались, что породнились.

Чургин работал на шахте с детства. Давно-давно, когда он еще босой бегал в школу, отец его, бросив свое безлошадное хозяйство, пешком пришел с ним из-под Воронежа на рудники, поступил на шахту, а маленького Илюшу устроил в местное училище, надеясь вывести в люди.

Юный Чургин успешно окончил четырехклассное городское училище, хотел было поступить в пятый класс реального училища, но заработка отца для семьи из пяти душ нехватало, и он устроился мальчиком в контору шахты. Однако это увеличило доход семьи лишь на несколько рублей в месяц. Потом отец стал жаловаться на ноги и поясницу, часто болел. И пятнадцатилетний Чургин полез в шахту.

Через два года старик Чургин пошел на работу совсем больным, а подняли его на-гора мертвым. Немного спустя чахотка унесла в могилу и его жену.

Илюша отправил двух малолетних сестер на родину, к деду, а сам задержался на шахте, в надежде подработать немного денег и вернуться в село, да так и остался здесь. С этого и началась его самостоятельная молодая жизнь. В шахте ему приходилось сносить грубость и подзатыльники от подрядчиков, в казарме не давали отдыхать пьяные гульбища шахтеров. По воскресеньям он, чтобы немного забыться, начал было ходить в церковь, а потом зачастил в библиотеку-читальню. Там было тихо и пусто, никто не мешал читать. Старик-библиотекарь заинтересовался строгим, мечтательным юношей, и вскоре у Чургина под подушкой появились книги о путешествиях, журналы «Нива» и «Вокруг света», которые он читал больше ночью, когда казарма затихала, читал при слабом свете коптилки, до рези в глазах, до тех пор, пока сон не смыкал утомленные веки.

Позднее библиотекарь стал давать Чургину книжки по горному делу, в свободное время охотно беседовал с ним, говорил не только о книгах, но и о политике, о направлении выходивших в Петербурге газет и журналов, а при случае знакомил с местными интеллигентами. Чургину не стало хватать суток, чтобы успеть сделать все, что хотелось.

Но скоро ему прискучили и беседы со стариком-библиотекарем, который начинал повторяться, и неизменные споры интеллигентов о земских делах и благотворительных заведениях. Чургин стал искать приятелей там, где работал. Старые шахтеры обратили на него внимание, учили его своему шахтерскому мастерству. С годами ученик превзошел своих учителей. Молодого Чургина стали зазывать подрядчики, давали сносно заработать, а главное — о нем заговорили на шахте как об одном из самых знающих и понимающих дело шахтеров. Сам хозяин рудника Шухов, познакомившись с умным, хорошо грамотным, непьющим шахтером, начал благоволить к нему, часто беседовал с ним и вскоре назначил его старшим конторским десятником, поручив руководить углублением шахты. Теперь Чургин был уже не прежним скромным Илюшей, занятым своими книжками, а влиятельным у самого хозяина Ильей Гавриловичем, которого побаивались даже подрядчики.