Я тебя никогда не забуду - Анна и Сергей Литвиновы

Не ведая, что творю, в гибельном восторге любви я схватил ее за предплечья и повернул лицом к себе. В ее глазах стояли слезы.

– Наташа! – отчаянно воскликнул я. – Будь же со мной!

И тут она разразилась бурными, неистовыми рыданиями. И припала ко мне, к моей заснеженной куртке. Обняла за плечи. Сквозь слезы я расслышал: «Господи, что же ты со мной делаешь!..» И тогда я, успокаивая и сжимая ее в объятиях, начал неистово целовать мокрые волосы, лоб… Потом – соленые щеки…

Она отстранилась. Отвернулась. Достала из сумочки платочек, стала вытирать глаза. А потом вдруг решилась. Сказала: «Пойдем». И взяла меня за руку.

* * *

Оказывается, она здесь жила. В коммуналке. Высоченные потолки. Длинный облупленный коридор. Три электрических счетчика, старинный телефон на стене.

– Соседей никого нет. И не будет.

– А муж?

Она не ответила на вопрос, открывая дверь в комнату, и я на минуту возрадовался, что мужа-то, может, и вовсе нет. Может, уже нет. Или его и не было, и она с самого начала зачем-то обманывала меня. Но тут я увидел: и тапки сорок пятого размера на половичке у входа, и кроссовки той же величины, и кожаный длинный мужской плащ на вешалке. А рядом к нему припала женская шубка искусственного меха. И почему-то это соседство, этот трогательный союз на вешалке сказал мне больше, чем любые уверения, что спутник жизни – на самом деле есть.

– Раздевайся, проходи. – Наташа, казалось, полностью оправилась, овладела собой после приступа слез. – Не смотри на меня. – Подглазья ее были перепачканы растекшейся тушью. – Я сейчас.

Она вышла из комнаты, утопала по длинному коридору.

Я прошелся взад-вперед по комнате. Немного же дала им с мужем заграничная служба. Наверное, копят в своей Сирии деньги на кооператив.

А пока – коммуналка, вытертый ковер на полу, черно-белый телевизор. Сервант с разнокалиберной посудой. Трюмо – на нем, кроме духов и женских кремов, имелись дополнительные доказательства присутствия в доме мужика: помазок, станок, лезвия «Шик», крем для бритья «Флорена».

Центр комнаты занимал круглый старинный стол. Подле – два перекрашенных, а потом снова потертых жизнью венских стула.

Я подошел к окну, выглянул из-за тяжелых гардин. Старый московский двор, занесенный снегом. По нему из подворотни к подъезду ведут две цепочки наших с нею следов. С Герцена отдаленно слышится пение троллейбуса и уличный шум.

Наташино жилье, с кем бы она тут ни обитала, не производило впечатления ухоженного. Просто – временный бивак. Наверное, так оно и есть: приехали ненадолго в отпуск. А настоящая жизнь и обустройство откладываются на потом, на после заграницы.

Меня охватила дрожь: оттого, что я вот-вот, совсем скоро, коснусь ее. И эта внутренняя трясучка любви мешала думать, рассуждать логически.

Натальи не было довольно долго. Она вернулась умытая, посвежевшая, даже веселая. В руках – поднос, где испускала волшебный кофейный дух турка.

– Украла кофе у соседей, – засмеялась она. – Все равно они раньше марта сюда не вернутся… Ты есть хочешь?

– Нет. Хочу выпить.

– Тогда достань из холодильника коньяк. И конфеты.

Холодильник совсем не производил впечатления полной чаши. Кастрюля с куриным бульоном, заветренный кусочек сыра, одна вялая сосиска.

Я вытащил коньяк и коробку конфет – и то, и другое оказалось початым. Но коньяк – хороший, армянский, пять звезд. Я на секунду представил себе, как они попивают его тут с неведомым мне мужем, и мой живот скрутило судорогой ревности.

Наташа вынула из серванта рюмки и чашки.

– Знаешь, как по-настоящему пьют коньяк? – сказала она. – На всяких приемах, и все такое? Из больших фужеров, они наливают его на донышко, крутят по стенкам, а потом смакуют маленькими глотками…

– Ага, я тоже видел. В кино «Посол Советского Союза». Но мы же здесь – не там. Давай вздрогнем по-русски.

– За что будем пить? – спросила она с долей кокетства.

– За то, чтобы нам быть вдвоем. Где угодно. В тайге, в пустыне. Только вдвоем, и нас бы никто не нашел.

Я посмотрел ей прямо в глаза, мы чокнулись, и скулы ее порозовели – не от коньяка, нет, от моих слов.

Потом она мне их припомнила.

Мы лежали на наскоро застеленной супружеской тахте, и за окнами быстро угасал короткий зимний день.

Все было как всегда, и счастье вернулось, и я не мог наглядеться в ее разглаженное, раскрасневшееся лицо с сияющими глазами.

– Ты сказал, что хочешь уехать? – спросила она, водя пальчиком по моей груди. – Со мной? – уточнила она.

– Да, хочу, – твердо ответствовал я. – Мечтаю. Прямо сейчас.

– А ты… Нет, я, наверно, не должна спрашивать…

– Что? Что?

– Ты хотел бы уехать отсюда – насовсем?

Мы всегда понимали друг друга с полуслова, и теперь этот навык восстанавливался.

– Отсюда – это из Союза? – все-таки переспросил я, хотя и догадался.

– Да.

– С тобой – хоть на край света. Хоть в Папуа – Новую Гвинею.

– Я серьезно спрашиваю.

– А как это сделать? Если серьезно? У тебя что, родственники за границей появились?

– Нет. Но можно все. Стоит только захотеть.

– Еще раз спрашиваю – как?

– Мы сбежим.

– Сбежим? Вы что, собираетесь с мужем просить политического убежища? Но вы – там, а я – здесь. Я-то тут при чем? Вы что, меня усыновите?

– Ладно, забудь.

– Нет, давай договорим. Или ты хочешь сбежать от мужа? Зачем тогда так далеко? Давай усвистим в другой город. В Ленинград. Или во Владивосток. Или в Ташкент – там тепло, там яблоки.

– Все – проехали!.. Кончен разговор.

– «Проехали»? Почему? Что ты недоговариваешь?

– Да потому что ты не понимаешь меня. Здесь, в Союзе, – произнесла она тихо-тихо, – все равно не будет жизни. Как бы ты ни вертелся.

– И что теперь? Что ты предлагаешь? Ползком по нейтральной полосе? Под лай мухтаров? Граница у нас, как известно, на замке.

– Да, на замке. Но – не везде, – прошептала она. – И не для всех. Можно попробовать сбежать.

– Один шанс из тысячи.

– Пусть! – сказала она убежденно. – Но я на этот шанс поставлю.

– Ты серьезно?

– Еще как.

– Но зачем это тебе? Разве здесь так уж плохо?

– Мне – плохо.

– Не глупи, Наталья! – воскликнул я со страданием в голосе. – Они тебя убьют! Или, в лучшем случае, посадят.

– А я – рискну.

– Господи, ты же умная девочка!.. Какую ерунду говоришь!

– Все! Тихо! Забудем этот разговор.

Я покачал головой:

– Это самая идиотская идея, которую я только слышал в жизни.

– Вот и выброси ее из головы. Навеки.

И как бы ставя точку, перечеркивая наш разговор, она потянулась ко мне, погладила по щеке и поцеловала в губы… А за окном совсем уже стало темно, мы не зажигали света, и в темноте только светилось ее тело и блистали глаза… А юноше, каким я был тогда, так легко в приступе любви забыть о благоразумии, рассудке, неудачных планах – обо всем…

…Утром она накормила меня завтраком. Куски вареной курицы вперемешку с яичницей – вкусно и сытно. Большая кружка свежезаваренного кофе. А потом она сказала:

– Вот и все, Ванечка. Сегодня возвращается мой муж.

– Ну и что?

– Мы не сможем больше встречаться.

– Ты шутишь!

– Нисколько.

– Вчера наличие мужа тебе не мешало. Мы можем видеться не здесь. У меня. Где угодно.

– Не в этом дело. Мы уезжаем.

– Куда?! Нелегально переходить границу? Из Сирии в Израиль?

И тут Натальино лицо исказила злоба.

– Забудь! – прошипела она. – Забудь, о чем я тебе говорила! И – молчи! Никому ни слова! Даже – мне! Я пошутила, понял? Это просто глупая шутка!

– Не знаю, – покачал я головой, – насколько это шутка – но глупость неимоверная.

– Не твое дело! Я сказала – забудь! И держи рот на замке!

– Ну, ладно. Дело твое. Если ни мое мнение, ни я для тебя ничего не значим, мне правда лучше уйти… – Я встал из-за стола.

Пошел к двери.

– Постой… – Она сделала шаг ко мне.

И я тоже шагнул к ней.

И вот – последние объятия, действительно последние, и судороги любви, окрашенные печальным, горьким светом хмурого утра – утра расставания…

А потом…

– Дай мне свой телефон.

Она покачала головой.

– Бесполезно.

– Почему?!

– Нас здесь не будет. А даже если будем – я не возьму трубку.

– Давай встретимся.

– Нет. – Она покусала губу. – Все кончено, Ванечка.

– Кончено? – Я не мог поверить своим ушам. – Зачем же мы тогда вчера, здесь…

– Это было последний раз.

– Вот как? – Мое лицо закаменело. – Опять – в последний? Да у нас только и были они, последние разы!

– Да, но этот – самый последний.

Голос ее звучал холодно и строго, словно она выносила приговор. Ее тон, честно скажу, разгневал меня.

– Ну, что ж. Это твое решение. Навязываться не буду.

И тогда я схватил с вешалки куртку в охапку, распахнул дверь комнаты и понесся по коридору. Я был взбешен, но все-таки ждал и надеялся: вдруг остановит. Она не остановила.